Падение Херсонеса
Шрифт:
— Князь! Опасно! — вывернулся откуда-то из-за спины отрок Ростислав. Мальчишке тринадцать. Но он в охране князя. Один малец среди остальных зрелых.
Оно и вправду опасно. Подошел еще моноксил, а в нем два арканщика. Арканы из черной волосяной нити. Намотаны на локоть и отогнуты на палец. Сгиб руки самый удобный, чтобы метнуть аркан, и он удавкой на шее. Лица у обоих молодые, глаза умудренных жестокостью схваток людей.
Нет на земле ничего до конца хорошего, как нет ничего и до конца плохого. Вот хорошо, что греки не знают, что на ладье сам князь Киевский. Знали
Что ж хорошего-то быть с арканом на шее?
— Опасно, князь! — голосом, в котором от напряжения звон, как в рвущейся струне на гуслях, повторил Ростислав. — Уходим!
Попробовать уйти можно. Двенадцать гребцов на ладье руссов. Пригнулись к веслам, руки наготове. Рванут — вылетят на середину гавани. Только их и видели херсонеситы.
Но Владимир медлил. Не спешил уходить.
Тогда Ростислав встал перед ним, закрыл собой князя.
Мальчишка ростом князю до бороды. Узок в стане, в силу не вошел.
Плотвичка, прикрывшая осетра.
Щенок, прячущий матерого волка.
Голова князя над головой «защитника». Плечи всем ромейским стрелам открыты. Но поберегись, поберегись, арканщик. Вгрызется щенок в шею — только мертвым ты его сдерешь с себя. Вместе с куском шеи…
Пробрался по дну, меж двух рядов гребцов, к корме Добрыня, дядя Владимира, брат матери. И вслед Беляй и Ратибор. Встали рядом.
На что смотрите, ромеи? Что вас встревожило? Ладья как ладья. Двадцать метров в длину, три в ширину. Не великокняжеская, с изгибом высокой птичьей шеи носа, с головой неведомого, невиданного живьем грифона, с раскраской и коврами. Обычная ладья без затей, прочной работы. В такой воевода и на охоту в низовья реки сходит, и товар перевезет, и людей на полевые работы переправит.
Ужели боитесь, ромеи?
Боитесь.
Знаете, вера у вас одна, да самим вам веры нет.
Думали: у руссов князь — лопух. Задарим его золотом. Золотой ковш в утешение пошлем. Золотое блюдо. Золотую утварь…
Золото сам возьму! В твоем доме, стратиг, возьму. Победитель побежденного не спрашивает, что брать.
— Князь! — с быстрым поворотом головы прошептал Ростислав. — Тебя из всех выделили.
Мальчишка! Старается глядеть воином, а у самого вот-вот слеза в глазах закипит: ну что же ты не слушаешь меня, князь!
Выделили из всех. Пошто выделили-то? Ну стоит корабельщик на корме. Взял в руки потесь, весло кормовое. Сорок человек на корме, он один из сорока. Вон Добрыня, не гребец — дуб столетний. Тяжел, плотен. Появился Добрыня — всех не увидишь, а его увидишь. И воеводы ярки, заметны. Плащи, красный и зеленый, в глаза бросаются. У кормы руссов уже не два, а три моноксила качаются на волне. Глаза стражников вклеились в него одного, во Владимира.
Херсонеситы смотрели. На корме человек в посконной длинной рубахе. Ростом выше среднего. Сложен славно. Возрастом — лет тридцать пять. Волосы русые. Глаза веселые, смелые, жесткие. Под усами усмешка. Если ты простой корабельщик с веслом потесью, то отчего рядом с тобой этот богатырь, что дуб дубом? Отчего воеводы в дорогих платьях с тобой рядом? Не ты их приказа ждешь, они твоего приказа ждут.
Кто ты? Где ночь ночевал? Воеводы с ладьи спали у русса, купца. А ты где был? Что высматривал в гавани?
Последний моноксил, качавшийся у носа, тоже поменял место, подошел к корме.
Становилось в самом деле опасно. На моноксилах шевеление. Старшие что-то говорят младшим.
А Владимир все медлил.
Боитесь херсонеситы — это хорошо. Кто лжет, тот должен бояться.
Хотите знать, много ли войска у князя?
Много!
Конница наготове. Ладьи не у Киева, у порогов на Днепре.
Пяти дней не проживете, пяти дней не проспите, здесь буду.
Ну взгляните в последний раз на русса на корме. Бог даст, в бою свидимся. Может, узнаете.
Князь тронул Ростислава, чтобы тот посторонился. Мальчишка как врос в ладью. На вершок князь его не сдвинул. Владимир только подивился, откуда такая сила у отрока! Ведь и впрямь готов за князя сто стрел на себя принять.
… Было это прошлой осенью. Послал Владимир своих гонцов, Крука и Колоту, к царю болгар Самуилу. Послал с письмом по торговому делу. Хороши у болгар кони. В степи как на крыльях несут, в горах выносливы. Владимир просил у Самуила коней, в обмен давал меха.
С гонцами увязался и Ростислав. Страсть как любит коней! Надеялся, вот поможет он Круку и Колоте выбрать коней получше. Раздобрится князь да отдаст одного коня ему, отроку.
Сам Владимир с дружиной охотился вблизи болгарских земель, в Турьем урочище, у Дуная.
В ту пору ромеи и болгары уже воевали друг с другом. Отряды болгар влились в рати азийцев, мятежников Варды Фоки. Война завязалась вот из-за чего.
И Самуил просил у царей Византии руки их сестры, Анны Порфирогениты.
Порфигенита — рожденная в порфирном, красном, зале Священного дворца. Так ее зовут, сестру царей.
Лукавый царь Василий и царю болгар не отказал. Отправил к нему Порфирогениту. Сопровождал ее митрополит Севастийский… Только оказалось, что послана Самуилу не Порфирогенита, а простая девушка, дочь хозяина портовой корчмы Христофора. Девушка была очень похожа на Порфирогениту. Была красива.
Болгары в наказание сожгли митрополита. В помощь тем отрядам, что сражались с ромеями в полчищах Варды Фоки, послали новые отряды.
Ромеи обид не прощают. Через Понт к Дунаю послали хеландию, малый военный корабль, с воинами…
Владимир и дружина разбили шатры у Дуная. Решили, что охоту начнут с утра.
Вдруг послышался шум, топот коней, крики всадников. Выскочили из шатров.
— Князь! Ромеи с хеландии! Захватили болгар. Захватили наших. Ростислава тоже. Костры развели. Колья острят. Глаза выжигать будут.
Ромеи так и делали. Брали пленных. Если много — разбивали на сотни. Девяноста девяти выжигали оба глаза, сотому один. Чтобы что-то видел, вел слепцов в свои города, в свои слободки. А враги ромеев, ужаснувшись содеянному, смирными становились.