Падение Иерусалима
Шрифт:
Внутри дворца находились анфилады зал и комнат, отделанных с баснословной роскошью золотом, серебром, великолепной живописью греческих мастеров, уставленных драгоценными вазами, резной мебелью из слоновой кости и чёрного дерева.
В то же утро, когда в скромном домике Гискана, по ту сторону площади, счастливый Марк заключал в объятия невесту, на роскошной площадке колоссального дворца сидел у мраморного столика в резных позолоченных креслах, покрытых тигровыми шкурами, египтянин Юлий Лахмус Энра, секретарь прокуратора, и прибывший накануне стратег Агриппы, Филипп бен-Иаким с военачальником драбантов Бальтасаром Тероном.
Секретарь, раздушенный, напомаженный франт, с хитрым лицом и вкрадчивыми манерами, говорил медовым голосом, часто поднося к лицу вычурным жестом душистые фиалки, которые он держал кончиками выхоленных пальцев, унизанных перстнями.
— Я теперь вполне убедился, что даже и такие роскошные дворцы, как этот, могут опротиветь и казаться отвратительными, — цедил сквозь зубы щёголь. — Если прокуратору не придёт в голову отозвать меня отсюда в Цезарею, то я, право, сбегу!
— Однако, Лахмус Энра, ты уж чересчур требователен! — рассмеялся Терон, суровый с виду шестидесятилетний старик, приземистый, широкоплечий, с глубоким шрамом на лбу и белой широкой бородой.
— Нисколько! — возразил египтянин. — Но жить на вулкане, выбрасывающем лаву, не в моём вкусе. Подумай: разве кто-нибудь из прокураторов гостил в Иерусалиме более нескольких недель в год? Да они и приезжали-то сюда только поневоле, потому что были обязаны находиться в иудейской столице на праздниках, ради громадного стечения народа, во всякое время способного к бунту.
— Это правда! И наш государь терпеть не может Иерусалима, — заметил третий собеседник, тридцатилетний мужчина среднего роста с мужественным лицом, обрамленным русой, коротко подстриженной бородой, и с умными серыми глазами.
— Ещё бы! — воскликнул Лахмус Энра, — тетрарх Агриппа высокообразованный государь с утончённым вкусом. Что ему за интерес жить в городе презренных иудеев! — Губы египтянина сложились в брезгливую усмешку. — Жаль, что Анпиону не были известны документы нашего архива, когда он писал свою «Египтиаку»! Мой знаменитый земляк ещё и не так бы отделал выгнанных из Египта прокажённых свинопасов. Да вот вам один из тысячи примеров тупоумия этого народа, погрязшего в варварском фанатизме: Иерусалим, как известно, страдает от недостатка воды. Понтий Пилат предпринял устройство водопровода. Считая это общественным делом, прокуратор употребил на него часть денег из корвана. И что же вышло? Евреи подняли гвалт. Светская власть-де захватила духовный фонд: капитал Иеговы! Десятки тысяч восстали, осыпая прокуратора бранью и гнусными упрёками. Их бьют, они кричат своё, да и только. Так и остался Иерусалим до сих пор без водопровода.
— Вот наш Ирод Великий, — перебил Терон, — ух, как держал их круто. При нём иудеи не смели пикнуть!
И он так ударил по столу широкой ладонью, что изделие афинского мастера чуть не разлетелось вдребезги.
— С этим я согласен. Великий, могучий человек был Ирод! — подтвердил секретарь, удерживая обеими руками покачнувшийся столик. И, приняв опять свою обычную небрежную позу, он добавил: — Зато после его смерти здесь господствует полная анархия.
— Ну ничего! Ей будет положен конец, за этим мы сюда и приехали! — с жаром продолжал Бальтасар.
Осторожный стратег хотел было остановить излишнюю откровенность почтенного Херона, но тот упрямо отмахнулся рукой и прибавил:
— Чего тут церемониться! Я старый солдат, вырос и поседел в лагере, не знаю и знать не хочу лисьих виляний хвостом! Ну-ка, любезный Юлий Лахмус Энра, говоря по совести, положа руку на сердце, сколько... — Бальтасар пошевелил пальцами, как будто считая деньги, — сколько возьмёт с нас римский всадник Гессий Флор за это осиное гнездо? — И он указал рукой на город.
Египтянин закашлялся.
— Я, кажется, простудился! У меня что-то закололо в боку! — воскликнул он, беспокойно вертясь в кресле и в замешательстве хватаясь то за правый, то за левый бок.
Наконец, у него как будто отлегло. Он успокоился, снова начал нюхать фиалки и до того углубился в это занятие, что совершенно позабыл ответить на вопрос начальника телохранителей.
— А получил ли ты подарки, посланные тебе царицей Береникой? — любезно осведомился у него Филипп бен-Иаким.
Лахмус Энра отложил букет в сторону и поклонился царедворцу, эффектно прижимая правую руку к сердцу.
— Царственная Береника поручила мне передать тебе вместе с её благоволением, что между присланными подарками недостаёт ещё одного таланта серебра, который ты получишь из её рук, — с тонкой улыбкой продолжал тот.
Толстые губы египтянина сложились в довольную улыбку, а хитрые глаза раскрылись, как у голодного шакала, почуявшего добычу. Он рассыпался в любезностях, приписывая милости Береники дружбе к нему царедворца; потом, помолчав немного, заговорил снова, как бы продолжая прерванную, беседу.
— Бедный Гессий Флор сильно огорчён кончиной своей покровительницы, незабвенной Поппеи. Покойная августа [56] была очень дружна с женой прокуратора Клеопатрой. Да, бедный Гессий! В прошлом году ему с такими издержками и усилиями досталась жирная прокуратура, и вдруг... такой случай, такой непредвиденный внезапный поворот колеса слепой Фортуны!
Секретарь причмокнул и трагически развёл руками.
— Да, старой лисице недолго пришлось таскать кур в Палестине! — рассмеялся Терон. — Что ж, он собирается обратно за море?
56
Титул императрицы.
— Прокуратор намерен последовать примеру Цинцината и, если не ошибаюсь, уже начал строить виллу в Италии.
— На которую понадобятся деньги, — улыбнулся бен-Иаким. — Однако это важная новость! При таких обстоятельствах Гессий Флор легко согласится действовать с нами заодно, особенно если и ты замолвишь за нас словечко, дорогой Лахмус Энра!
— Это будет зависеть оттого, насколько ваши интересы совпадают с интересами Гессия Флора, — с ударением произнёс секретарь, приподнимая брови.