Падение Рима
Шрифт:
Вообще-то, о придворных, окружавших его и Плацидию, евнух ведал, если не всё, то, по крайней мере, многое. Он хорошо изучил все их слабости и этим в нужный момент умел пользоваться. Антонию уже давно доложили, что Флакк, чтобы войти в ещё большее доверие к Плацидии, решил принять арианство. Поэтому евнух несколько прямолинейно спросил:
— Кальвисий, этот отпетый язычник всё ещё по-прежнему занимается развратом со своими рабынями?..
Самый подходящий ответ вдруг закрутился на языке Себрия: «Как и наша повелительница со своими рабами...», но, скромно опустив книзу очи, заметил:
— По-прежнему... Старый, но сильный ещё.
— Ничего, мы эту силушку ему поубавим! — пообещал Антоний, зная, что эти слова так и останутся между ним
Когда выносили Себрия Флакка рабы из императорского дворца, сенатор всё же подумал, что по отношению к Кальвисию он совершает пусть не прямое, но косвенное предательство; поначалу это его слегка устыдило, но, вспомнив греческую поговорку, которую он недавно выучил, успокоился и улыбнулся: «В Риме каждый пьёт по-своему...» [54]
54
Так говорили греки о римских пирах в противоположность своим, где выбранный глава зорко следил за тем, кому и сколько нужно разбавить вино, чтобы пьющий не запьянел окончательно и не нарушил чинный порядок всеобщего застолья.
Выходец из Александрии евнух Антоний тоже знал эту греческую поговорку и давно сделал из неё определённый вывод. Он думал, что душа римлянина для него уже больше не является загадкой... Это касалось и самой императрицы, и её «последнего великого римлянина» Аэция...
Но когда корникулярий предложил занять пока «каким-нибудь» делом полководца в Галлии, то последовала со стороны императрицы такая реакция, какую Антоний явно не ожидал.
— Что значит «каким-нибудь» делом?! — вскричала Августа, передразнивая евнуха. — Аэций не «какой-нибудь» мелкий сборщик податей, он человек великий, и он оскорбится... Я понимаю, что ты не можешь найти мою скверную дочь, но это не довод задерживать далее полководца в Галлии...
— Величайшая из порфироносных, но его следует и нужно задержать!.. Я уже совсем близок к разгадке местопребывания Гонории. — И помощник императрицы пересказал свой разговор с сенатором Себрием Флакком.
— Я уверен, что она прячется в доме отца Евгения, я уже послал в Рим людей осуществлять слежку и жду со дня на день прибытия в Равенну ещё одного друга Клавдия Кальвисия Тулла, который тоже ездил к нему на юбилей.
— Отца Рутилия Тулла — наварха миопароны, на которой отплыл на юг Италии молодой Октавиан?
— Да, несравненная!.. Теперь я знаю, каким делом занять последнего великого римлянина, пока мы станем доставлять ко двору твою дочь... В стане гуннов воспитывается, как когда-то воспитывался и сам Аэций, его старший сын Карнилион. Пусть полководец и навестит его, а командование войсками передаст своему легату Литорию, который отличился в сражении с готами за город Нарбонну [55] . Об этом, как ты помнишь, сообщал и сам «последний великий римлянин», восхищаясь храбростью Литория, когда тог близко подошёл к Нарбонне, находившейся в осаде, приказал кавалеристам привязать к седлу два мешка муки и вместе с ними бесстрашно пробился сквозь укрепления противника к умирающим от голода горожанам. Воодушевлённые жители Нарбонны пришли на помощь римским легионам, и готы сняли осаду, потеряв при этом в сражении восемь тысяч человек...
55
Ныне город Нарбон на юге Франции.
— Да, помню, Антоний... — улыбнулась императрица. — Твоя голова, мой любезный друг, хороша тем, что в ней неожиданно появляются очень умные, свежие мысли... К тому же посещение Аэцием лагеря гуннов пойдёт на пользу всем нам; сейчас дикари успокоились и не продвигаются, но каково их дальнейшее намерение?.. Не плохо бы и преуспеть в разрешении этого вопроса... Только ты, Антоний, прямо не предлагай Аэцию шпионить — обойди стороной сей щекотливый предмет, а только как бы намекни... А далее пусть он сам догадывается... И последнему великому римлянину не обидно станет, и дело будет сделано. Иди, составляй хартию... А Кальвисия хорошо попытай словами, но если друга своего римского начнёт прикрывать, примени способ построже... Я разрешаю.
Возвращаясь от императрицы, Антоний Ульпиан был доволен собой. Кажется, давно он не испытывал такого удовлетворения от того, что ему удалось. Да, он теперь смело может сказать, что хорошо всё-таки знает римских патрициев: им бы в великих поиграть, но времена-то героев давно кончились!.. Если где-то и проявится этот самый героизм, то он обязательно будет соседствовать с какой-нибудь подлостью. Взять того же «последнего великого римлянина», от которого Плацидия без ума. Разве его борьба с Бонифацием велась открыто, по-геройски?.. Да конечно же нет, и закончилась победой Аэция только благодаря предательству...
«Необходимо отдать должное, что Аэций и Бонифаций, — размышлял корникулярий, — военачальники, достойные друг друга, вмещающие в себя также боевые достоинства знаменитых римских полководцев прошлого... Может быть, даже Бонифаций чем-то превосходил Аэция, но, по крайней мере, лучшими чертами своего характера — это точно...» — решил Антоний.
Правда, епископ Гиппонский святой Августин одно время оплакивал нравственное падение своего друга Бонифация, который, давши торжественный обет целомудрия, вторично женился на арианке, и которого подозревали в содержании у себя на дому нескольких наложниц... Но Бонифаций — герой защиты Массалии и освобождения Африки, и тот же Августин, вконец разобравшись, впоследствии восхвалял его христианское благочестие, народ уважат Бонифация за честность, а солдаты боялись его неумолимой справедливости. Один пожилой крестьянин пожаловался на одного солдата, который силой и смертельными угрозами жизни маленьких детей принудил красивую невестку старика к интимной связи. Приняв жалобу, Бонифаций приказал крестьянину явиться на следующий день в лагерь, а сам, старательно разузнавши, где происходит это преступное свидание, вечером сел на коня и, проехав несколько миль, застал врасплох своего солдата, совершающего над молодой крестьянкой насилие. Полководец немедленно казнил солдата и на следующий день предъявил крестьянину голову злостного прелюбодея...
Дарования этих двух полководцев могли бы пойти на пользу общему делу, если бы Плацидия подходила к каждому из них умно, с учётом особенностей характера этих людей и обстоятельств. Заранее зная, что на командование Ливией в Африке претендует Аэций, императрица тем не менее назначает Бонифация полководцем-наместником этой страны.
Аэций, разумеется, не смог смириться с таким назначением; какое-то время он терпел, но когда стало невмоготу от нанесённой ему обиды, то пошёл на явную подлость. Он попросту оклеветал Бонифация перед императрицей, доложив ей, что якобы тот уже присвоил себе всю верховную власть в Ливии и скоро случится так, что он объявит колонию независимой от Рима. А императрице нетрудно будет в том убедиться, если она отзовёт Бонифация к себе во дворец и увидит, что тот явиться к ней не захочет. Мнение Аэция показалось Плацидии основательной, и она последовала этому совету.
Между тем Аэций отправил тайно к Бонифацию послание, в котором извещал, что Плацидия злоумышляет против него и хочет погубить. Верными доказательствами такого умысла, писал Аэций, есть то, что Бонифация без всякой причины отзывают из Ливии. Бонифаций не оставил без внимания это послание и, когда перед ним предстали послы от императрицы и начали по её повелению звать полководца в Рим, то он отказался.
По получении такого отказа Плацидия посчитала Аэция человеком весьма к ней приверженным и стала обдумывать, как поступить с Бонифацием.