Падение Рима
Шрифт:
По расчётам короля-отца корабль с Рустицианой должен успеть прийти в Барцелону до начала в Адриатическом океане сильных штормов, ибо они не оставляют в покое и Средиземное море. Сведение от дочери, что она уже отплывает из Карфагена, Теодорих получил через гонца, который на торговом судне прибыл в Барцелону, а через двое с половиной суток бешеной скачки, почти насмерть загнав коня, уже входил в покои Толосского дворца. В послании дочь короля писала о сроках прибытия. Но ни она, ни сам Теодорих не могли даже предположить, что король вандалов, обезобразив невестку, уготовил ей и гибель возле Балеарских
64
Одежда средиземноморских разбойников состояла из белых рубах и малиновых шаровар. Пираты все до единого носили бороды.
Сейчас трудно что-либо сказать о том, действительно ли король вандалов говорил правду в отношении отцовских чувств, хотя можно и объяснить его поступки: под влиянием ярости, когда ему обманно сообщили об измене невестки, он приказал обрезать у неё уши и нос, но потом одумался и поставил себя на место Теодориха, ибо сам имел дочерей...
А зачем тогда понадобился этот спектакль с переодеванием и нападением, как в самых плохих римских пьесах? Не проще ли в пути лишить Рустициану жизни, а судно возвратить... Но королю вандалов хотелось, чтобы всё выглядело правдоподобно... Ибо слухи о захвате корабля пиратами и гибели Рустицианы обязательно дойдут до короля вестготов...
И вот в один из тёплых дней подул из пустынь Северной Африки в сторону Испании попутный знойный сирокко. Наварх приказал поднять паруса, а когда двухпалубный корабль повернул на северо-запад, то за вёсла уже взялись гребцы, ибо сирокко стал дуть под углом...
Капитан был полукровка. Мать-персиянка воспитывала его одна после гибели вандала-мужа в одном из сражений. И наварх многое в своих убеждениях воспринял от матери и даже веру её в бога света Митру, хранителя правды и противника лжи.
Капитан молился этому богу как всегда перед самым восходом солнца, потому как Митра предвещает появление небесного светила, ибо он мчится по небу на своих белых конях даже ночью; он вечно бодрствующий, и поэтому отблеск его света даже ночью чуть освещает землю... В предсолнечный миг на палубу корабля вышла из своей каюты Рустициана, и тогда увидел её наварх в широких белых одеждах и белом широком шарфе, закрывающем голову и лицо, лишь одни глаза были видны высокой женщины, и они сразу поразили Анцала, так звали капитана: они были настолько синие, глубокие и живительные, словно оазисы в пустыне. В Африке говорят, что между двумя оазисами и находится жажда твоей жизни... «А в чём жажда твоей жизни, Анцал? — задал себе вопрос капитан. — Неужели в том, чтобы стать пособником смерти ни в чём не повинной, которая уже однажды подверглась глумлению и казни?!»
И наварх принимает решение повернуть судно, пока не поздно, к Гадирскому проливу, пройти между африканским Танжером и испанским Кадисом, войти в Атлантический океан, обогнуть западный берег Испании и выйти к устью Гарумны. Надо сказать, что капитан принял смелое решение — ведь выйти в океан на двухпалубном корабле не каждый отважится... Но Анцал в первую очередь полагался на волю Митры, который на стороне правдивых и справедливых, к тому же знал, что пока океан будет оставаться спокойным; и в точности наварх рассчитан, что к устью Гарумны корабль прибудет в то время, как только начнутся сильные ветры, а, следовательно, и большие приливы, которые станут лишь на руку...
Наварху приходилось бывать в тех местах и проводить суда по Гарумне до самой Толосы; река опасная, со множеством каменных перекатов — их приходилось, когда река совсем мелела, обходить посуху, перевозя суда на катках. В некоторых местах берега Гарумны близко сходились и считались тревожными, ибо по ним шастали, нападая, разбойничьи шайки, состоящие в основном из беглых рабов-сервов, а также вконец разорившихся крестьян-колонов.
Главная река юго-западной Галлии Гарумна берёт начало в испанских Пиренеях на высоте римской мили над уровнем моря. Проходя через глубокое поперечное ущелье, Гарумна покидает Пиренеи и в северо-восточном направлении течёт к Толосе, где вступает в широкую долину, ограждённую двумя рядами холмов. От Толосы поворачивает на северо-запад и мчит свои воды к древнему галльскому поселению Бурдигале [65] , а далее впадает в Атлантический океан. При устье Гарумны стоит маяк.
65
Ныне город Бордо во Франции.
Но из океана самым быстрым способом можно попасть в столицу вестготов во время приливов, называемых здесь маскаре. На них-то и рассчитывал наварх Анцал. Эти приливы образуют целые водяные горы, нужно только не бояться, чтобы эти горы подняли твоё судно и помчали на своём гребне вверх против обычною течения, минуя такие притоки Гарумны, как с правой стороны, так и с левой. Тогда эти притоки в приливы как бы захлёбываются, а в обычное время они мешают идущему вверх судну своими потоками.
Океанские суда на гребнях водяных гор поднимаются только до Бурдигалы, а меньшие, вроде двухпалубною корабля Анцала, доплывают до самой Толосы.
Корабль уже полным ходом резал носом волны Средиземного моря в сторону пролива; так же рано утром на палубе Анцал снова повстречал Рустициану. Сегодня в её глазах наварх прочитал вопрос, дочь короля вестготов явно недоумевала, почему корабль вдруг изменил курс — по маршруту в Барцелону мимо Балеарских островов ей однажды пришлось проходить.
— Госпожа, позволь мне докончить поклонение богу Митре, а потом я зайду к тебе в каюту и всё объясню...
— Да... Здесь объясняться не следует... Стены и палуба тоже имеют уши... — И вдруг она смутилась и замолчала: хотела как бы уязвить наварха, ибо палуба на корабле всё-таки открытое пространство... Анцал всё понял и поспешил устранить возникшую неловкость при упоминании об ушах...
— На корабле стены называют переборками. Но это не меняет суть тобой сказанного, госпожа... — И наварх глазами показал на вышедшего из-за высокой канатной бухты матроса-уборщика.
— Хорошо... — оценила Рустициана возникшую обстановку и отзывчивую душу капитана. — Я тоже помолюсь своему Богу и Богородице.
Рустициана, как и в прошлый раз, закутанная во всё белое, с таким же широким шарфом, закрывающим лицо, повернулась на восход солнца и стала налагать на свою грудь крест, кланяться и молиться, произнося слова молитвы:
— Царица моя преблагая, надежда моя Богородица! Приятельница сирых и странных... Обидимых покровительница!..
Анцал слышит полные скорби слова, прерываемые глубокими вздохами, и теперь молча задаёт и свой вопрос: «Какой Богородице молится она?..»
— Зришь мою беду... Зришь мою судьбу и скорбь... Помоги мне, немощной...
В глазах госпожи появляются слёзы, и Анцалу до глубины души становится жаль эту женщину: он искренне обращается с просьбой к Митре, чтобы бог везде и всюду помогал несчастной...