Падение Софии (русский роман)
Шрифт:
— Она обернула дневник красивой бумагой и украсила бантом, — вставил я. — Так что он сделался похожим на своего рода театральную сумочку.
Порскин живо повернулся в мою сторону.
— Попытка выгородить вашего человека, господин Городинцев, делает честь вашему сердцу, но не уму… К тому же, вынужден вас огорчить: никакой тетради в ложе обнаружено не было. Там имелись два пустых стакана из-под коктейля, пустая фляжка из-под можжевельниковой настойки, нетронутая коробка шоколадных конфет и веер из серых перьев.
— Должна быть тетрадь, — сказал я с каким-то
— Не было никакой тетради! — почти выкрикнул Порскин и уже тише продолжил: — Я внимательно изучил все предыдущие дела здешнего маниакального убийцы. Действительно, интервал выдерживался им в два года, самое малое — в год и восемь месяцев. Как хорошо известно, такие убийцы получают потребность совершить очередной акт насилия либо при накоплении моральной усталости, либо после сильного потрясения. Он убил ксена. На следующий день погибла Анна Николаевна… А между этими двумя событиями господин Безценный был исключен из университета! Первое убийство совершилось преступником для того, чтобы погасить моральную усталость. Второе — возможно, произошло в пылу раздражения ссоры. Типичная для маниака потребность снять стресс плюс мотив. Все сходится идеально. Учитывая, господин Безценный, что жертва — ваша любовница, с которой вы не могли встречаться открыто вследствие вопиющего неравенства как в возрасте, так и в социальном положении. Вы могли испытывать по отношению к ней давнюю скрытую агрессию.
Витольд долго молчал, потом сказал:
— Это все неправда.
— Встаньте, господин Безценный, — приказал Порскин и тоже поднялся со стула. — Вы арестованы по обвинению в убийстве Анны Николаевны Скарятиной. Дайте руки.
Витольд протянул ему руки. Порскин вынул из кармана наручники и защелкнул их.
— Это все неправда, — повторил Витольд.
Макрина взвыла и бросилась вон из комнаты.
Порскин повернулся ко мне.
— Господин Городинцев, я вас прошу явиться ко мне в трактир, где я останусь с арестованным до полудня, пока за нами не приедет электромобиль из Петербурга. Вы должны будете дать свои показания. Иначе вам придется впоследствии ехать с этой целью в Петербург.
— Хорошо, — сказал я.
Меня трясло. Я пытался успокоиться, выпив остывший чай, но только весь облился.
Я слышал, как хлопнула входная дверь. В доме стало тихо. Бессмысленно белели на столе подписанные мной бумаги.
После краткого размышления я решил вовсе не ходить к Порскину в трактир. В конце концов, съезжу потом в Петербург и там подпишу показания. Невыносимо было мне сейчас встречать посторонних людей, ловить их любопытствующие взгляды, отвечать на вопросы, ядовитые или сочувственные. Кроме того, я категорически не хотел видеть Витольда. Мне было ужасно неловко, а почему — не знаю.
Несколько часов кряду я расхаживал по комнатам, переставлял предметы, а Макрина, как тень, скользила за мной и возвращала их обратно на место. Иногда я резко оборачивался и сталкивался с ней нос к носу. Тогда она пугалась и жалобно произносила:
— Ой, ну что вы, Трофим Васильевич, прямо как медведь какой-то!..
Это ужасно злило меня, и я скрежетал зубами.
Я ожидал полудня так, словно это было временем казни моего сообщника, причем я, участник провалившегося заговора, чудом остался вне подозрений.
Наконец часы в гостиной пробили двенадцать раз. «Свершилось», — подумал я и живо представил себе, как Витольд со скованными руками садится в электромобиль и под надзором двух солдат и Порскина отбывает в Петербург. Вот местные обыватели вывалили на улицу — посмотреть, как увезут убийцу. Напрасно Витольд обводит глазами толпу — нигде не видит он дружественного лица. Дверца закрывается, все кончено.
Я дал правосудию еще полчаса, потом отправил Макрину к трактиру — на разведку.
— Поглядите, уехал уж Порскин или он еще тут.
Макрина отсутствовала долго. Она возвратилась переполненная впечатлениями и порывалась делиться ими во всех подробностях, но я строго оборвал ее.
— Говорите, пожалуйста, коротко.
Тогда она вздохнула, утерла глаза платком и сообщила, что Порскин «полчаса назад как уехамши» и что «многие очень настроены против Витольда Александровича», особенно КлавдИя, которая оказалась подколодной змеей «со своими ядовитыми мнениями».
— Вас тоже осуждают, Трофим Васильевич, что вы, мол, потворствовали, — прибавила она со вздохом.
— Чему это я такому, интересно, потворствовал? — рассердился я.
— Ихней незаконной любви, — пояснила Макрина.
— Что в подобной любви могло быть незаконного? — вспыхнул я. — Оба, кажется, и Витольд, и Анна Николаевна, были свободны и… Да и не было никакой любви! — спохватился я.
— Мне-то можете не говорить, я же собственными ушами слышала, — сказала Макрина, указывая на тот угол, в котором она простояла все время допроса. — А все ж таки осуждают вас, Трофим Васильевич, очень осуждают. Должны были, говорят, убийцу-то разглядеть хозяйским оком. А вы, мол, жили с ним бок о бок — и не разглядели.
— Почему они покойного Кузьму Кузьмича не осуждают, хотел бы я знать, — скрипнул я зубами. — Ведь Кузьма Кузьмич, Царство ему Небесное, Витольда и нанял…
— Кузьма Кузьмич был блаженный и почти святой, он дурного ни в одном человеке не подозревал, даже в маниаке, — сообщила Макрина и тотчас до смерти перепугалась: — Я господина Безценного ни в чем не подозреваю, упаси Боже так думать, я считаю ровно так, как вы.
— Ладно, — я махнул рукой. — Что еще там болтали про меня?
— Будто вы сами хотели сделаться любовником Анны Николаевны… Но в основном, конечно, полагают, что вы недоглядели. Нет в вас хозяйского ока, чтобы распознать и вывесть на чистую воду.
«Все-таки очень хорошо, что я не пошел туда подписывать показания, — подумал я с содроганием. — В Петербурге, по крайней мере, на меня никто таращиться не будет…»
А вслух я произнес:
— Хорошо, Макрина. Теперь оставим это. Не будем больше обсуждать.
Она не спешила уйти. Стояла, упрямо пригнув голову, то сцепляла пальцы, то расцепляла.