Падение Тисима-Реттоо
Шрифт:
Мог ли ученый-лингвист Хаттори предположить, что в этом кряжистом тихом человеке с добрым лукавым взглядом с разбитыми работой руками скрывается такой мятежный характер! При первой же встрече на рыбалке, состоявшейся после этого, он решил вызвать Комадзава на откровенный разговор. Опасаясь, что рядовой Комадзава будет скрывать свое прошлое, Хаттори начал исподволь. Поймав крупную рыбину, переводчик сказал, что эта рыба по-русски называется «ленок».
— А я знаю, господин подпоручик, — улыбаясь, ответил Комадзава.
— Откуда вы знаете русский язык? — спросил Хаттори, сделав удивленный вид.
— О, я дважды бывал в России, господин подпоручик! — сказал с увлечением Комадзава. — Я хорошо знаю русских.
— И как же вы считаете: хороший это народ?
— Господину подпоручику, как человеку ученому, должно быть известно, что плохих народов не бывает…
Он ловко выдернул из воды блеснувшую серебром рыбину, расторопно поймал ее в воздухе своими длинными руками и бросил в садок. Все это он проделал молча, деловито. Закинув леску снова в воду, философски продолжал:
— Есть плохие люди в каждой стране, но весь народ любой страны плохим быть не может. Ведь каждый народ трудится, воспитывает детей, стремится к счастью и желает сделать красивой и спокойной свою жизнь. Правильно я говорю, господин подпоручик? — спросил он, лукаво сощурив свои веселые глазки, сделавшиеся совсем маленькими на его массивном квадратном лице.
— Да, да! Это великолепно сказано, Комадзава-сан! Вы много, должно быть, читали?
— О, я читал много книг, господин подпоручик.
— И русские книги читали?
— Да, господин подпоручик, читал книги и газеты, когда работал на шхуне компании Нитиро в Усть-Камчатске.
— Скажите, Комадзава-сан, не бойтесь меня, вы читали Ленина?
— О, мне совсем нечего вас бояться, господин подпоручик, — он улыбнулся, как показалось Хаттори, очень доверчиво. — Конечно, читал.
— А потом стали коммунистом?
— Да, господин подпоручик, потом стал коммунистом. Но за это я был приговорен к смертной казни, которую мне почему-то заменили десятью годами каторги. После этого я отрекся от коммунистов.
По тому, как он улыбнулся весело при этих последних словах, подпоручику Хаттори показалось, что солдат говорит неправду. От этого у него почему-то стало очень весело и легко на душе. Чтобы удостовериться в своих сомнениях, он, оглянувшись по сторонам, тихо спросила:
— А правда или нет, Комадзава-сан, что коммунисты — самые справедливые люди во всем мире?
Чувствовалось, — и этого не мог не заметить Комадзава, — что подпоручик Хаттори спрашивает то, о чем у него существует вполне определенное собственное мнение. Ответ Комадзава был в этом отношении схож с вопросом.
— Справедливых людей на свете очень много, — сказал он уклончиво. — Господину подпоручику, как человеку ученому, должно быть известно, что и среди коммунистов могут быть справедливые люди.
Хаттори понял, что дальнейшие расспросы бесполезны, Комадзава не доверит ему своих сокровенных мыслей.
Но с той поры — а это было почти год назад — их отношения становились все более близкими и откровенными. И для Хаттори и для Комадзава эти часы рыбалки стали приобретать не только спортивный интерес, — у них выявилось много общего во взглядах на жизнь. В этом укромном уголке, укрытом зарослями буйных трав и чащобами ветлы, они могли, не стесняясь, говорить о том, что их волнует, говорить такие слова, которые было опасно произносить вслух в другом месте. Зерна коммунистических идей, теперь открыто высказываемых Комадзава, попадали на давно подготовленную почву в душе лингвиста Хаттори. Он, как и Комадзава, давно ненавидел деспотическую власть военщины, установленную генералами и «молодым офицерством» не только над жизнью каждого японца, но и над мыслями, над душой нации. Он, как и Комадзава, ненавидел этих фашиствующих самураев с их спесью, с их пренебрежением ко всем, кто не гнет покорно спину при виде военного мундира. Он, как и Комадзава, мечтал о такой Японии, душой которой будет труд, разум, свобода, а не тупая военная муштра. Он, как и Комадзава, как и подавляющее большинство японцев, в душе проклинал войну, длившуюся вот уже восемь лет и приведшую страну на край гибели.
Теперь рядовой Комадзава и подпоручик Хаттори были не просто приятелями, а братьями по духу. Они с нетерпением ждали каждого воскресенья, чтобы встретиться и поговорить о новостях прошедшей недели, выслушать откровенное мнение друг друга о перспективах второй мировой войны, самый страшный очаг которой — в Европе — уже был погашен. Как могли, они помогали пленным китайцам.
Не сегодня Хаттори пришел на рыбалку мрачным и печальным. Пристроив удилище, он обошел окружающие кусты, как всегда, когда хотел сообщить что-нибудь важное. Вернувшись с пучком молодых побегов кислицы, уселся рядом с Комадзава.
— Страшное известие принес я вам, Комадзава-сан, — глухо, полушепотом молвил он, подавая другу несколько стеблей кислицы.
— О, что случилось, господин подпоручик? — насторожился Комадзава.
— Вчера вечером я случайно увидел на столе подполковника Кувахара план операции «Нэмуро». Знаете, что это такое?
— Где уж мне, господин подпоручик.
— Операция «Нэмуро» — это уничтожение всех военнопленных, участвовавших в строительстве укреплений на Северном плато. Работы там подходят к концу, и чтобы скрыть секрет расположения укреплений, командование разработало план одновременного истребления всех военнопленных. Это что-то ужасное! — Лицо его болезненно сморщилось, взгляд стал блуждающим, рассеянным. Лицо Комадзава, напротив, стало строгим, взгляд — суровым.
— Что ж, в этом нет ничего удивительного, — проговорил Комадзава и взялся за удилище, поразив подпоручика своим суровым спокойствием. — Это не первые и не последние жертвы кровавых милитаристов. Ничего, до расплаты осталось недалеко, — глухо и зло, скорее про себя, проговорил солдат.
Он долго молчал, и подпоручик Хаттори все это время смотрел на него, словно не узнавая Комадзава, — он это, или в образе солдата скрывается кто-то другой, могучий, суровый, мстительный. Хаттори чувствовал себя в сравнении с ним маленьким, ничтожным.
— Мы должны помочь им, — сказал наконец Комадзава. — Да, да, сделать все, на что мы способны.
— Но что можем сделать в своем одиночестве мы, маленькие люди? — почти в отчаянии спросил Хаттори.
— Для начала — предупредить пленных об этой операции «Нэмуро». Это я беру на себя. Завтра я повезу их на Северное плато и подсуну бумажку Ли Фан-гу.
— Но какой смысл в этом?
— Смысл? Пусть поднимают бунт и уходят в горы. Дни военщины сочтены, кольцо союзных войск сужается вокруг «Священной империи». Тот день, когда Советская Армия выступит против нашей армии, будет началом гибели японского фашизма.