Падение титана, или Октябрьский конь

Маккалоу Колин

— Киммерийский царь Фарнак со стотысячным войском вторгся в Понт у Амиса! — сообщил он, отдышавшись. — Амис горит, а Фарнак объявил, что намерен отвоевать все земли отца, от Малой Армении до Геллеспонта.

Кальвин, Сестий, Брут и Квинт Филипп оцепенели.

— Еще один Митридат, — глухо произнес Сестий.

— Вряд ли, — возразил Кальвин, овладевая собой. — Сестий, мы выступаем. Квинт Филипп отправится с нами, а в Тарсе останется Брут. — Он посмотрел на Брута так грозно, что тот отшатнулся. — А ты, Марк Брут, хорошенько запомни мои слова: в наше отсутствие никаких сборов долгов! Если выяснится, что хоть один ликтор попытался по твоему указанию кого-нибудь обобрать, я вздерну

тебя за яйца! Или, если их не окажется, за что-либо другое!

— Это по твоей вине, — сердито добавил Сестий, — в Киликии не осталось обученных легионов, так что твоей главной работой будет вербовать и обучать солдат. Слышишь меня? — Он повернулся к Кальвину. — А что Цезарь?

— Возникает проблема. Он велел отправить к нему два отпускных легиона, но я теперь не могу этого сделать. Не думаю, что и он в такой ситуации захотел бы лишить Анатолию всего регулярного войска. Поэтому я пошлю ему Тридцать седьмой, а Тридцать восьмой возьму с собой на север. Мы заберем его у Киликийских ворот, потом пойдем в Эзебию Мазаку к царю Ариобарзану, которому придется собрать для нас армию, какой бы бедной сейчас ни была Каппадокия. Я также пошлю гонца к царю Деиотару в Галатию с приказом найти в своих землях как можно больше воинов, а затем ожидать нас на реке Галис, ниже Эзебии Мазаки. Квинт Филипп, пришли ко мне писарей, и побыстрей!

Приняв такое решение, Кальвин все же не обрел спокойствия. Хотя Цезарь и намекнул, что Анатолию ждут неприятности, однако отдал распоряжение прислать к нему именно два легиона, а никак не один. Что же придумать, чтобы не сорвать его планы похода в провинцию Африка? Может быть, обратиться в Пергам, к другому сыну Митридата Великого, не Фарнаку?

Этот Митридат был союзником римлян во время кампании Помпея по чистке Анатолии после тридцатилетней войны Рима с его отцом. Помпей наградил его куском плодородной земли вокруг Пергама, столицы провинции Азия. Этот Митридат царем не был, но в границах своей маленькой сатрапии он не отвечал перед римским законом. Ставший вследствие этого клиентом Помпея, он помогал патрону в войне против Цезаря, но после Фарсала послал вежливое извинительное письмо Цезарю, прося прощения и привилегии стать клиентом Цезаря. Письмо позабавило Цезаря и очаровало. Он ответил Митридату Пергамскому, что тот прощен и что отныне он входит в клиентуру Цезаря, но взамен должен быть готов оказать услугу Цезарю, когда его попросят об этом.

Кальвин писал:

Вот твой шанс оказать услугу Цезарю, Митридат. Без сомнения, ты так же, как и все мы, обеспокоен вторжением в Понт твоего сводного брата. Его зверства в Амисе — прямой вызов всем цивилизованным людям. Войны — это необходимость, иначе они не случались бы, но цивилизованный военачальник обязан убрать мирных граждан с дороги военной машины и уберечь их от физического насилия. Голод и потеря крова в военных кампаниях неизбежны, но совсем другое дело — пытки, надругательства, горы отрубленных рук и ног. Фарнак — варвар.

Вторжение Фарнака поставило меня в трудное положение, дражайший Митридат, но я уверен, что смогу на тебя опереться. Я знаю, что тебе запрещено набирать армию, даже оборонительный гарнизон, но в нынешних обстоятельствах придется проигнорировать этот пункт договора. Я имею на то соответствующие проконсульские полномочия, которыми меня наделил сам диктатор.

Ты, вероятно, не знаешь, что Цезарь поплыл в Египет с очень малым войском. Он попросил меня как можно скорее прислать ему еще два легиона и военные корабли. Флот готов к выходу, но ситуация позволяет отправить с ним лишь один легион.

Поэтому сим письмом я уполномочиваю тебя набрать армию и послать ее к Цезарю в Александрию.

Где ты найдешь солдат, я не знаю, ибо сам прошелся по всей Анатолии. Но Марк Юний Брут, оставляемый мною в Тарсе, уже приступает к вербовке нового легиона, так что можешь рассчитывать, что твой командующий получит его. Ты же проверь южные окраины Сирии — лучшие в мире наемники именно из тех мест. Загляни и к евреям.

Получив письмо, Митридат Пергамский вздохнул с облегчением. У него появилась возможность показать новому правителю мира, насколько он ему предан.

— Я сам поведу армию, — сказал он своей жене Беренике.

— Разумно ли это? — усомнилась она. — Почему бы не послать с ней нашего сына?

— Архелай пусть справляется здесь. А я — сын великого воина и, надеюсь, кое-что от него унаследовал, поэтому хочу командовать лично. Кроме того, — добавил он, — я долго жил среди римлян и перенял от них некоторую способность к организации. Мой отец потерпел поражение лишь потому, что этим не обладал.

2

«О блаженство!» — такова была первая реакция Цезаря на его внезапное избавление от провинции Азия, от Киликии и от неизбежного сонма легатов, чиновников, плутократов и местных этнархов. Единственным человеком, которого он взял с собой в путешествие, был некий Публий Руфрий, один из его самых ценных primipilus центурионов периода галльской войны, после Фарсала возведенный в легаты. Этот молчаливый человек никогда и мечтал о том, что однажды составит компанию своему генералу.

Люди действия могут быть и мыслителями, но их мыслительный процесс происходит в движении, в круговерти событий, и Цезарь, который ненавидел бездеятельность, использовал для дела каждый момент. Покрывая сотни, иногда тысячи миль от одной провинции до другой, он держал при себе хотя бы одного секретаря и даже в грохочущей двуколке, запряженной четырьмя мулами, беспрестанно диктовал несчастному. Только женщины или музыка вынуждали его время от времени прерываться. Он был страстным меломаном.

Но женщины, музыканты и секретари остались на суше. Четырехдневный морской переход из Тарса в Александрию превратился в тягучий кошмар. Цезарь очень устал. И понял наконец, что он должен отдохнуть — подумать о других вещах, а не о том, где будет следующая война и случится следующий кризис.

Думать о себе в третьем лице давно стало его привычкой. И даже необходимостью. Способом отстраняться от внутренней боли, от ее лютости, горечи, неизбывности. Цезарь — это Цезарь, а «я» — это «я». Нет «меня» — нет и боли.

Это ведь Цезарь завоевал Длинноволосую Галлию для Рима, но ему не позволили мирно носить свои лавры. И виноват в том совсем не Помпей. Виновата преступная маленькая кучка сенаторов, именующих себя boni. Эти «добрые люди» поклялись сбросить Цезаря с пьедестала, раздавить его, сослать в вечную ссылку и навеки стереть ненавистное имя со всех таблиц. Возглавляемая Бибулом и громко тявкающей дворняжкой Катоном, эта свора сделала жизнь Цезаря постоянной борьбой за выживание.

Почему?

Конечно, он понимал почему. Но чего он не мог понять, так это логики boni, чьи поступки и мысли были невероятно глупы. Бесполезно убеждать себя, что, если бы он смягчился немного в своем стремлении показать их смешную несостоятельность, они могли бы поколебаться в своей решимости низвести его. У Цезаря был характер, и Цезарь не терпел дураков.

Бибул. Это он положил начало всему во время осады Митилен на острове Лесбос тридцать три года назад. Бибул. Такой маленький и так пропитанный злобой, потому что Цезарь тогда поднял его и посадил на высокий шкаф, посмеялся над ним и выставил его смешным перед товарищами.