Падение Трои
Шрифт:
— Вы спрашивали меня, герр Оберманн, о Фредерике Поттле. — Обнаружив, что Десимус Хардинг — священник в Оксфорде, Оберманн забросал его вопросами о преподавателях и ученых этого университета.
— Поттл всегда был моим противником, — отозвался Оберманн. — Он бы охотно сжег меня на костре, заколол, распял, что угодно. Он наотрез отказывается верить, что гомеровская Троя находилась в Гиссарлыке, хотя это ясно любому здравомыслящему человеку.
— Дорогой сэр, Поттл совершенно безумен. — Преподобный поерзал на стуле. Такого рода разговоры он понимал и любил. — Я слышал, несколько месяцев назад его отправили в
— Превосходно! Ему там самое место.
— Он вообразил себя паровым насосом. — Коллегам Десимус Хардинг был известен как неисправимый лгун и не заслуживающий доверия рассказчик. Но приятный низкий голос и высокий рост делали его в глазах Оберманна воплощением английского джентльмена. — Возможно, ему угрожает опасность взорваться. — Для большего эффекта Хардинг слегка растягивал слова.
— Вот что случается со всеми моими врагами. Поттл написал брошюру, из которой следует, что место действия всех гомеровских поэм — Бунар-баши. Просто невероятно! Я тут же разбил его аргументы пункт за пунктом, но он оказался настолько глуп, что прочел лекцию на эту тему. Паровой насос, говорите? — Хардинг кивнул. В действительности же Фредерик Поттл в этот момент показывал церковь Ориэл-колледжа группе юных студенток Рохэмптонского литературного института. — А теперь расскажите мне об Аспиналле. Он по-прежнему хранитель древностей?
— Ах, дорогой сэр, бедняга Аспиналл пьет. Он превратился в развалину. — Хардинг смотрел на Оберманна, глаза его блестели. — Его собираются выгнать из Эшмолина [3] .
— Мне горько это слышать. Он разговаривал со мной относительно почетной докторской степени.
— А мне горько думать о его бедной жене. Как- то раз она нашла его лежащим на пороге дома. В бесчувственном виде.
— Выходит, брак может оказаться опасным предприятием. Как на твой взгляд, София?
3
Музей в Оксфорде, один из старейших в Великобритании.
Она все еще смотрела на Эгейское море, продолжая размышлять о собственном неведомом будущем. Она всегда знала, что рано или поздно выйдет замуж — этого хотели ее родители, — но представить себе не могла, что уплывет из Греции с мужем-немцем, который за столом во всеуслышание сообщает о работе своего кишечника. Теперь ей было видно, что "3евс" входит в порт, крики чаек мешались со свистом и ревом пароходных гудков.
Оберманн вскочил из-за стола и поклонился Десимусу Хардингу.
— Вы плывете в Константинополь? Замечательно. Сразу же по приезде вам следует посетить музей. Передайте от меня привет Ахмеду Недину, хранителю древностей. Он отличный парень. — Эту фразу он произнес с английским акцентом. — Пойдем, София. Надо присмотреть за багажом.
Оберманн большими шагами направился к двери узкого зала, сопровождаемый женой. Десимус Хардинг наблюдал за ними со странной победной улыбкой.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
— Герр профессор! Профессор Оберманн! — Молодой человек, как показалось Софии, по виду славянин, махал рукой с дощатого причала Чанаккале.
Оберманн поднял правую руку.
— Им нравится называть меня профессором, и
— Разве ты не профессор?
— У меня нет официального звания. Я профессор не на словах, а на деле. Пойдем. Сходни уже спустили.
Впереди четыре носильщика несли их багаж, низко сгибаясь под тяжестью коробок и чемоданов.
София вдыхала атмосферу незнакомой страны. Пахло пряностями, стадом коз, но она ощутила еще кое-что. Она почувствовала себя менее защищенной. Это место могло принести ей зло.
Пассажиров, спустившихся с парохода, сразу же окружали носильщики и продавцы миндаля, гранатов и сушеных лягушек, они вопили и кричали на непонятном для Софии языке. Но, казалось, они знали или узнавали ее мужа; они расступались, когда молодой человек, встречавший их, стал пробираться сквозь толпу.
— Приветствую тебя, Телемак. Разреши представить тебя фрау Оберманн.
Молодой человек поклонился, но когда София протянула ему руку, он поднес ее к губам, но целовать не стал. София почувствовала, что он не доверяет ей или испытывает неприязнь. Почему?
— Где твои манеры, Телемак? Фрау Оберманн теперь наша греческая богиня. Она прибыла заявить права на свой древний город!
— Нет-нет, Генрих, — это утверждение почему- то встревожило ее. — Я только твоя жена.
— Слышишь, Телемак, как скромны греческие женщины? Муж, молодой или старый, для нее все. А уже потом земля и небо. Где наша повозка?
Этого она не ожидала. Телемак затащил их багаж в заднюю часть древнего фургона, который, возможно, был позаимствован на какой-нибудь ферме, колеса без спиц представляли собой цельные деревянные диски. Оберманн помог ей забраться в повозку, в которой две толстые поперечные доски, крытые коврами, должны были служить сиденьями. На дне повозки она заметила следы соломы и навоза.
— Я бы приказал подать тебе золотую колесницу, София, но сейчас они все заняты.
Возница носил характерную для данного региона феску с белой льняной подкладкой, на белом ободке проступали пятна пота. Он ткнул везшую их пару лошадей заостренной палкой, и они начали медленно продвигаться по улицам Чанаккале.
София сидела рядом с мужем, который широко улыбался и, сняв белую панаму, приветствовал многочисленных владельцев лавок, мимо которых они проезжали. Трое мальчишек бежали за повозкой, выкрикивая: "Хаким! Хаким [4] !"
4
Хаким—лекарь, мудрец (арабск.)
— Что они говорят, Генрих?
— Здесь, на равнине, я для них великий доктор. У меня есть большая коробка с лекарствами от всех мыслимых болезней, поэтому они обращаются ко мне. Я их лечу.
— Я не знала, что ты обучался медицине.
— Обучался? Разумеется нет. Мне хватает того, что англичане называют здравым смыслом. Я вижу, что у ребенка лихорадка, и даю ему две капли хинина. Вижу анемию и прописываю железо в порошке. Вижу рвоту и даю мел и настойку опия. Здесь нет европейских болезней вроде кори. Они живут здоровой жизнью, как их предки. У меня нет платана, под каким отец медицины принимал больных. Я не Гиппократ. Но имею дело с теми же людьми.