Падение в бездну
Шрифт:
Де ла Планш, маленький лысый человечек, соединил руки, закрыл глаза и зашептал:
— BISMILLE ARAATHE MEM LISMISSA GASSIM GISIM GALISIM DARRGOISIM SAMAIAOISIM RALIM AUSINI TAXARIM ZALOIMI…
По мере того как разворачивалась формула, мальчик, и без того напуганный, дрожал все сильнее и сильнее. Наконец он закричал:
— В зеркале показался всадник! Он что-то кричит!
Мишель вгляделся в поверхность зеркала, но она была такой мутной, что он ничего не увидел. Однако в ушах у него с пугающей отчетливостью прозвучала фраза, сказанная задыхающимся голосом:
— Смерть
ВО БЛАГО
Падре Михаэлис не чувствовал никакого волнения, ожидая холодным январским утром 1563 года приема у Екатерины Медичи в одном из крыльев замка Венсен. Это крыло предназначалось для увеселений и называлось «павильоном королевы», в отличие от «павильона короля», смежного с ним крыла, расположенного ближе к замковой башне и к тому, что осталось от крепости. Просторный коридор, по которому прохаживался Михаэлис, выходил в обширный, ухоженный парк. В ярком январском солнце парк выглядел очень изящно, хотя листва почти со всех деревьев облетела.
Королева-регентша уже не обладала прежним могуществом, да и обладала ли им когда-нибудь? И во времена Франциска I, когда она, еще юная принцесса, сносила насмешки двора, и при муже Генрихе II она вынуждена была мириться с превосходством очаровательной Дианы де Пуатье. Ее утешением стали царствующие сыновья. Однако Франциск II преждевременно скончался, а царствование Карла IX было омрачено гражданской войной. Она не желала этой войны, но справиться с ней не сумела. Теперь, находясь в замке Венсенн, они с сыном практически оказались узниками так называемого Триумвирата: герцога Франсуа де Гиза, коннетабля Монморанси и маршала де Сент-Андре. Триумвират был собран в целях борьбы за дело католиков без всяких переговоров и компромиссов.
Михаэлис ждал, что его пригласят в апартаменты королевы, и очень удивился, когда увидел, что она вышла к нему сама, без сопровождения придворных дам. Это укрепило его в мысли, что перед ним всего лишь слабая женщина, вечная жертва событий, которые сильнее ее.
Он склонился, приветствуя королеву, но Екатерина, тронув его за плечо, вынудила выпрямиться.
— Падре, многие весьма хорошо отзывались о вас, и в особенности Джулия Чибо-Варано, наша любимая фрейлина.
Она указала Михаэлису на одну из каменных скамей, расположенных рядом с широкими окнами.
— Если не возражаете, присядем здесь. В коридорах меньше вероятность слежки, чем в личных покоях.
Михаэлис впервые так близко видел королеву и воспользовался случаем, чтобы ее разглядеть. Она все еще носила траур по мужу, Генриху II, и была одета в строгое черное, без затей, платье. Лицо ее отличалось такой удручающей некрасивостью, что на него тяжело было смотреть. Годы только подчеркивали все его недостатки: выпученные глаза еще больше выкатились из орбит и помутнели, скошенный подбородок и вовсе исчез, нос казался каким-то жалким отростком. В округлости лица было что-то детское, и королева казалась рано состарившейся девочкой, которая не подозревает о морщинах, уже избороздивших лоб и щеки.
Однако голос
— Каковы последние вести с нашей родины, падре? — мягко спросила она. — Есть что-нибудь новое?
Падре Михаэлис был готов ко всему и все-таки вздрогнул. Это было уже слишком! Королева Франции спрашивала у него, какие новости в ее королевстве! Ответить он смог не сразу:
— Хорошие новости, ваше величество. После месяцев непрерывных побед гугеноты теряют земли почти повсюду. Они потерпели сокрушительные поражения в Руане и в Дрё, а в настоящий момент, как вам, конечно же, известно, Франсуа де Гиз движется на Орлеан.
— Орлеан! — с гримасой прошептала королева. — Принцу Конде не надо было этого делать. Взятие такого крупного города силами регулярных королевских войск вынудит нас выйти из нейтралитета. Если мы это допустим, это будет означать конец монархии.
— Не тревожьтесь, ваше величество, дни Орлеана сочтены. Белые повсюду терпят поражение, и перевес снова на стороне красных.
Катерину передернуло.
— Вот уж что нам не нравится, так это красный цвет. Мы то и дело слышим жуткие истории о гугенотах, расчлененных, с перебитыми суставами, побитых камнями, с выколотыми глазами и вырезанными языками. Неужели все это правда?
Падре Михаэлис подумал, стоит ли отвечать, но решил, что стоит.
— К сожалению, верно, ваше величество. Я оплакиваю все эти трагические случаи. Партизаны типа Фоссанов или монаха Ришелье убеждены, что пленных надо уродовать, чтобы у народа сложилось о них впечатление как о монстрах. Но думаю, что за этой бесчеловечностью стоит фанатизм доминиканцев и францисканцев.
Упомянув церковные ордена, наиболее ненавистные иезуитам, Михаэлис рассчитывал выставить их в глазах королевы в дурном свете. Удалось ли это, он не понял, но взгляд ее вдруг загорелся любопытством, которое никак нельзя было назвать глупым.
— Подумать только! Мы полагали, что вы явитесь, чтобы призывать нас к непримиримости, как и все. Но теперь нам кажется, что это не так.
Теперь начиналась самая трудная часть разговора. Михаэлис легонько вздохнул и сказал:
— Непримиримость хороша, когда ее обуздывает чувство реальности. Теперь стало очевидно, что война с гугенотами не на жизнь, а на смерть может иметь печальные последствия. На нашей территории с переменным успехом уже сражаются шведские, английские и испанские ополчения. Если война обострится, иностранное присутствие может оказаться решающим, и тогда и вы, и ваш сын потеряете суверенитет, а может быть, и корону.
— Продолжайте.
— Мне известно, что Триумвират советует вам вести именно такую войну, в то время как Мишель де л'Опиталь и Франсуа Оливье склоняются к политике согласия любой ценой, вплоть до признания церкви гугенотов, если на то будет необходимость. Я же прибыл сюда, чтобы предложить вам компромиссное решение.
— Говорите.
Падре Михаэлис постарался выразиться как нельзя более ясно, но так и не понял, умна или нет эта нелепая, патетически настроенная дама. Интуиция подсказывала, что умна, но следовало быть осторожным.