Падение в бездну
Шрифт:
— Прекратите, падре Михаэлис, — отчеканил генерал ордена. — Это по вашей вине ордену угрожал приговор Парижского парламента. Нам чудом удалось спастись. Ваши неуклюжие действия чуть не стоили нам провала. Вы не умеете отличить тонкость поведения от обмана, руководящую установку — от преступления. У меня нет оснований сомневаться в искренности вашей веры, но с должностью провинциала Франции вы не справились. Думаю, пребывание в нашем ордене вам тоже противопоказано.
Падре Оже кивнул.
— Согласен. Он посеял в нас непримиримую ненависть к… — Он
Падре Михаэлис уже ни на что не реагировал. Его парализовало чувство собственного бессилия. Он понял, что орден, которому он был так предан, принес его в жертву перемирию с французским парламентом. И стало ясно, что весь допрос был заранее срежиссирован и решение тоже было вынесено заранее. Что он мог сказать в свое оправдание?
Он почувствовал, что глаза снова наполняются слезами, и ему стало стыдно. Он согнулся на своем стуле, готовый ко всему, но не к тем словам, которые услышал от Симанкаса.
— На этом человеке лежит еще одна тень, — сказал испанец. — Еретические послания, адресованные Карнесекки, которые шли через Джулию Гонзага, подписаны женской рукой, но писала их рука мужская. Благодаря моему другу кардиналу Фарнезе я узнал, что письма подписывала Джулия Чибо-Варано. Эта дама, однако, утверждает, что их писал падре Михаэлис. Следовательно, это он был посредником между Карнесекки и так называемыми реформатами во Франции.
Это обвинение задело падре Михаэлиса за живое.
— Это неправда! Я не еретик! Обвиняйте меня, в чем хотите, но не в ереси!
Микеле Гизлери поднял руку.
— Я тоже в это не верю. Несмотря на ваши ошибки, я считаю вас добрым католиком.
Он подождал, пока Михаэлис немного успокоится, и продолжал:
— Более того, я считаю вас настолько искренним, что не снимаю своего предложения назначить вас инквизитором. Напротив, я выскажу его публично. Только считаю, что вам в этой должности надо предстать в других одеждах. Что скажете, кардинал Фарнезе?
Прелат пожат плечами.
— Я всегда считал, что процедура, в результате которой падре Михаэлис сменил доминиканский орден на орден иезуитов, была некорректной. По-моему, у нас есть все основания ее аннулировать.
Гизлери посмотрел на Диего Лаинеса.
— Вам есть что возразить, господин генерал?
— Нет. Он, по сути дела, никогда не был нашим.
Инквизитор с улыбкой взглянул на Михаэлиса, который сидел, опустив голову.
— Тогда вопрос решен. Приободритесь и снова наденьте рясу святого Доминика, без каких бы то ни было последствий. Вы играли не по чину азартно. Из вас получится прекрасный провинциальный инквизитор… Ну, что скажете?
Бездна унижения поглотила Михаэлиса. Он сглотнул и прошептал:
— Повинуюсь.
— Браво!
Все встали. Брат Гизлери сделал знак доминиканцам, сидевшим сбоку.
— Проводите его к выходу
Падре Михаэлис не сопротивлялся, когда его подтолкнули к выходу: он был уничтожен стыдом. Мутными глазами посмотрел он на кардинала Фарнезе, который, улыбаясь, шел к нему со свернутым пергаментом в руке.
— Вот, возьмите, это свидетельство о назначении вас инквизитором.
Он машинально взял пергамент и шагнул в холод монастыря.
Он уже почти дошел до противоположного входа, в сопровождении троих доминиканцев, как вдруг увидел Джулию, выходившую из маленькой монастырской дверцы. Его захватил вихрь желания, раскаяния и чувства утраты. Теперь он не скрывал от себя своего чувства и знал, что имя всему этому — любовь. Он протянул руки к женщине и крикнул, в слезах:
— Джулия! Мы… я… я тебе все объясню…
И тут же осекся. Джулия заботливо помогала какому-то человеку преодолеть единственную ступеньку у двери. Вид этого человека мог испугать кого угодно. Вместо одного глаза зияла пустая глазница, другой глаз ослеп. Беззубый рот превратился в черную дыру. На покрытом шрамами черепе виднелись клочья сивых волос. На руках недоставало почти всех пальцев. Он отчаянно хромал, с трудом переставляя ноги.
Падре Михаэлис узнал Симеони, и слова, которые он хотел сказать, замерли в горле. Он увидел, как Джулия прижала к себе это чудовище, словно желая его защитить, а потом получил такой взгляд голубых глаз, который вряд ли когда-нибудь забудет.
Потрясенный, он почти выбежал из монастыря. Доминиканцы от него не отставали. В себя он пришел только спустя несколько часов, когда карета уже мчала его по покрытым снегом полям Савойи. Он завернулся в черную рясу, пряча окоченевшие руки в рукава белой туники, вытащил пергамент, который так и сжимал в руке, и прочел:
Priapus Sextus Episcopus, servus servorum Dei, attesta che il portatore della presente bolla, che si spaccia per inquisitore, e un furfante disgustoso e infido.
Ordina a tutti i fedeli di prenderlo a calci in culo, perch'e un conto e essere perfidi, e un altro conto `e essere sordidi come topi. E ai topi, si sa, `e precluso il Regno dei Cieli.
Datum in Roma apud lupanarem Mariae Bononiensis.
(Епископ Приап Шестой, слуга из слуг Господних, свидетельствует, что податель сей буллы, который выдает себя за инквизитора, на самом деле мерзкий и коварный мошенник.
Приказываю всем правоверным гнать его пинками под зад, ибо одно дело — быть вероломным, а другое дело — быть мерзким, как мышь. А мышам, как известно, вход в Царствие Небесное заказан.
Выдано в Риме, в лупанарии Марии Благодатной.
ПРЫЖОК В ПРОПАСТЬ