Падение в песок

Linnik Irina

– Я же тоже устал, Марк, дружище, – тихо сказал он. – Меня ждут дома. Меня ждет самая лучшая женщина на свете. И она беременна, чувак. Я буду папой. И я волнуюсь, каждую ебаную минуту. Как она? Вдруг она споткнулась дома и упала? Вдруг ей надо переставить мебель? Вдруг у нее закончились продукты? И ведь это не все. Я ваш старшина, мать вашу. Я несу ответственность за каждую задницу этой группы. Если у кого-то косяк, этот косяк на мне, потому что я недоглядел. Я должен принимать решения. Если кого-то ранят – это моя вина. Если кто-то сдохнет – это я его убил. Понимаешь?

«Нет никаких новостей»,- передразнил он Винни. – А я рад, вот что я тебе скажу. Я рад, что нет новостей. Я рад, что нет войны. Я не хочу убивать, не хочу, чтобы убили меня. Я просто хочу к жене. Я уже не знаю и не помню, нахуя я ввязался во все это. Я успел забыть, пока тут торчал. Ты считаешь, что я слабак?

Я покачал головой:

– Ты самый крутой парень, кого я знаю, без шуток. Ты заботишься о своей семьей и о нас. Ты всегда прикрываешь наши жопы. Черт, Денни, без тебя группе пришел бы пиздец, я уверен.

– Я не про это, – он вернулся к мысли, которая его тревожила, – я слабак, что не хочу убивать?

На этот раз я помолчал, прежде чем ответить:

– Я не считаю тебя слабаком. Это странно, мы же морпехи, а это война, но я не думаю, что желание убивать делает тебя сильным. Может, наоборот? Может, сильный тот, кто может решить проблему без насилия?

– Сам пришел к выводу или подсказали? – безучастно спросил Денни. Я видел, что он был со мной лишь частично, в основном он дрейфовал в своих мыслях.

– Папа так говорил. И всегда так поступал. Не помню даже, пускал ли он когда-нибудь кулаки в ход.

Денни долго не отвечал, но, наконец, очнулся и посмотрел на меня долгим тяжелым взглядом:

– Главное, вспомнить отцовское наставление, когда в руках у тебя будет винтовка, а перед тобой иракский солдат. Посмотрим, дадим ли мы слабину или нет.

Он тяжело поднялся и пошел к казармам. А я еще некоторое время сидел на песке, чувствовал, как воздух вокруг меня постепенно остывает, наблюдал, как Пустыня меняет цвета на более холодные, более неживые.

Мне тоже не хотелось убивать.

***

Портленд искрился и сверкал. Адриан невольно сбавил шаг и начал более внимательно смотреть по сторонам. Каждый год под Рождество их город обвешивали тысячи огней и украшений.

Адриану нравилось Рождество. Ему нравилось, что все люди словно объединялись в одно целое и все вместе ждали наступления праздника. Ему нравилось, что почти с начала декабря мама начинала украшать их дом и лужайку, и соседи уже привыкли к этому. Ему нравилось выбирать для нее подарок и ему нравилось, когда к ним на Рождество приезжали дедушка и бабушка. Несмотря на возраст, в душе Адриан оставался мальчиком лет восьми, который смеялся, обнаружив под елкой свои подарки, пил горячий шоколад, сидя на подоконнике, и играл с отцом в настольные игры.

Это было странно, но мысль об отце вызвала у Адриана только легкую грусть, и не более. Обычно он на несколько дней замыкался в себе, как бы заново переживал пустоту от утраты близкого человека, а потом собирался с духом и снова становился собой.

В этом году все было по-другому. Да, он скучал по папе, но теперь эта грусть была задвинута в сторону рождественскими делами: выбрать подарок маме, выбрать подарок Бет (и пригласить ее на свидание!), написать Марку. Грусть была на задворках сознания, она никуда не делась, но в этом году она не играла главную роль в голове мальчика. И Адриана это радовало.

Ему на лицо падал снег. Интересно, в Пустыне идет снег? Может, Марк сейчас точно так же смотрит в небо и думает, идет ли снег дома?

Он не рассказывал о том, что ведет переписку с морским пехотинцем. В этом не было смысла. Он не хотел хвастаться этим перед школьными товарищами, среди которых у него даже не было друзей. Он точно не хотел выставлять это напоказ перед девчонками. Это было не то, чем хвастают. Просто Адриан чувствовал, что его письма поддерживают Марка точно так же, как и письма морпеха помогают Адриану.

Это было здорово – знать, что тебе начинает доверять незнакомый раньше человек. В этом был смысл: писать письма, ждать ответ, помогать кому-то поддерживать связь с внешним миром. Адриан подумал, что было бы неплохо начать рассказывать и про свой город, и про окружающих его людей. Наверняка Марку понравится.

Когда он зашел домой, ему в нос ударил пряный сладковатый запах яичного коктейля. Сабина была на кухне.

– Эй, Адриан, милый,- крикнула она,- будешь эггног?

– С алкоголем?

– Конечно, нет, ты же еще несовершеннолетний!- возмутилась Сабина, неся из кухни два бокала. – Ладно, я плеснула немножко бренди. Чуть – чуть. Ты даже не заметишь.

– Вот так дети вырастают в преступников, на это их толкают собственные матери, – засмеялся Адриан.

Сабина говорила правду, алкоголь почти не ощущался, зато специй его мать не пожалела. Они всегда пили эггног за неделю или две накануне Рождества: таким образом, мама начинала создавать атмосферу праздника задолго до самой даты.

– Мам, – позвал Адриан, садясь на пол.

– А?

– В этом году я не так сильно скучаю. Это плохо?

Сабина не нахмурилась, как он ожидал, а улыбнулась:

– Это не плохо, и даже скорее, хорошо. Папа бы не хотел, чтобы ты кис каждую зиму.

– А ты скучаешь?

Его мама сделала долгий глоток.

– Я скучаю по твоему папе каждый день, но это не значит, что я перестаю радоваться тому, что вокруг меня. Меня радует наш город, мои друзья, праздники, природа. Меня каждый день радуешь ты. Нельзя позволять прошлому мешать тебе жить в настоящем.

– Ну, Дороти бы начала хвататься за сердце, если бы ты это сказала при ней, – засмеялся Адриан.

Дороти была их соседкой, и она была твердо уверена, что вдов – это на всю жизнь. При ней Сабина старалась всегда выглядеть серьезной и говорить ровным тоном, иначе Дороти начинала рассказывать ей, как недавно посещала семинар по сохранению семьи, и как ей рассказали, что семья – это один раз и на всю жизнь. Сабина иногда шутила (хотя, возможно, и нет), что Дороти является не то основателем, не то единственным участником этого семинара.