Падение в пропасть
Шрифт:
Невольно обстановка снова напомнила ему недавний штурм. Кииз-Дар отказывался сдаться, даже когда голова их архонта оказалась отделена от тела. Как позднее сообщили Сандакаю: более двадцати тысяч человек нашли в ту ночь свою смерть. Большая их часть — мирные жители некогда свободного города. Цифры казались огромными, колоссальными! Многие армии имеют меньшую численность.
— Раскаяние — это нормально, — неожиданно для герцога произнёс Дэсарандес. — Но не думай, что вина за случившееся лежит на тебе или на мне. Мир превосходит нас, Сандакай, поэтому мы упрощаем то, что не можем понять иначе. Нет ничего более сложного,
— Не до конца, — ответил герцог, давно привычный к тому, что император видит его насквозь.
— И теперь ты удивляешься тому, что нам предстоит, — улыбнулся Дэсарандес. Он говорил сухим, тёплым тоном друга, всегда жившего на несколько шагов ближе к миру, который приносит истина.
— Я… — он задумался. — Я не понимаю смысла искать союза с нашими врагами! Они ведь ударят нам в спину в тот же миг, как печать Хореса ослабнет в должной мере! — не выдержал Сандакай.
— Всё-таки не понимаешь, — император покачал головой. — Есть причина, по которой люди предпочитают, чтобы их пророки умерли, друг мой.
Дэсарандес махнул рукой, будто бы прося: «Посмотри сам».
И на герцога словно снизошло озарение. Он действительно увидел и понял то, что всё это время уже знал. Его вопрос оказался вовсе не вопросом, а скорее жалобой. Сандакай попросту тосковал в своём желании сделать мир более простым и понятным.
— Впервые мы начинаем верить, когда ещё малы, — пояснил император. — И мы проносим наши детские ожидания сквозь всю жизнь. Делаем их нашим правилом, мерой нашей святости! Но взгляни, — его палец указал на гобелен, которым прикрыли осыпавшуюся кладку стены, — и вспомни, что мы оставили в Тасколе. Роскошь против простоты. Однако, разве плоха простота?
Сандакай припомнил предпочитаемый стиль одежды Дэсарандеса и торопливо мотнул головой.
— Она не плоха, — хмыкнул император. — Но и не хороша. Как и симметрия, как и красота. Простота всего лишь видимость святости, как позолота — видимость золота. Она обманывает. А святость зачастую является мерой тяжкого труда или уродства. Трудности в глазах всех, кроме бога.
— Так значит, наш союз… — герцог был полон сомнений, но подавил их решимостью. — Поможет в итоговой битве?
— Их называли «низшими», — произнёс его собеседник. — Людей, которые прошли изменения. К ним относились как к мусору под ногами. Когда гисилентилы оказались отрезаны от нашего мира, то их творения стали потеряны. Брошены. О, конечно же мы начали их истреблять. И делали это весьма успешно. Проблема была в том, что полностью их уничтожить не получилось. Те, кто сумел в должной степени вернуть разум, попросту сбежали. Спрятались. Спустя сотни лет они начали всплывать то тут, то там. В конечном итоге эти… существа объединились, сумели пролезть вначале в советники короля Мантерры, а потом, спустя долгое время, серию браков и политических хитростей, самим сесть на трон.
Сандакай едва уловимо нахмурился. Он любил понимать ситуацию и жалел, что не смог построить верную картину исходя из смутных намёков, которые бросал его повелитель.
— Не все из них хотят возвращения бывших хозяев. Многие считают, что без них живётся гораздо лучше. А потому нам необходимо объединиться. Кто, как не бывшие рабы, знают своих владельцев?
Герцог
— Держи в уме мои слова, — тихо прошептал ему Дэсарандес. — Прости им их странности…
В зал зашло трое человек, укутанных в длинные плащи, которые скрывали фигуры и лица.
— И берегись их красоты, — добавил император.
Один из делегации вышел вперёд, встав возле трона, а потом отбросил свой плащ, свободно упавший на пол. Сандакай сразу же уставился на его лицо, начав жадно изучать взглядом. Сколько историй он слышал о Великой войне, а сколько раз его повелитель, будто бы мимоходом, упоминал то или иное событие! Наконец-то и его советник сумеет коснуться настоящей легенды. Хотя бы взглядом.
У человека, изменённого гисилентилами, была бледная лысая голова, которая блестела, как холодный рыбий жир. Его лицо вызывало тревогу, как своим совершенством, так и сходством с изысканными масками. Оно ощущалось неживым, искусственным, словно вылепленным из глины. Такое лицо можно было увидеть у статуи, но никак не у человека.
Одет незнакомец был в красивую кольчугу, которая одновременно служила его единственной одеждой. Тонкость её плетения поражала воображение: бесчисленные цепочки в виде змей размером не более полусантиметра каждый.
— Я — Фирренталь, — объявил этот человек на языке яха-тей, который Сандакай изучал с самого детства, желая больше узнать о Великой войне, что захватила его ещё тогда. — Отверженный сын Хладриэса, посланник его неувядающей славы. Прибыл от лица Нериламина, короля Мантерры, — поклон был коротким и весьма смазанным. — Мы долго добирались до этого места.
Дэсарандес изучал его, рассматривая так же, как любого другого дипломата, прибывшего к нему. Отчего-то посланник показался герцогу слабым, одиноким и печальным. Как грешник, который, спотыкаясь на пороге и спасаясь от ледяной вьюги, забрался в тёплый дом, усевшись рядом с печью.
Вместе с тем, Сандакай осознал, что подошедший «низший» стоит перед ними обнажённым, прикрытый лишь собственной искусной кольчугой.
— Ты удивлён, — произнёс император. Его голос изменился, став на октаву тоньше и выше, словно подстроившись под наречие необычного эмиссара. — Ни ты, ни твой король не ожидали, что я запрошу переговоров.
Посланник дёрнулся, но не от слов Дэсарандеса, а по иной причине. Его внимание привлёк широкий гобелен, на который он уставился, почти не открываясь. Свет заиграл на змееподобных чешуйках его кольчуги.
«Ясно теперь, о чём говорил император, упоминая их странности», — осознал герцог. Поведение «низшего» откровенно выбивало из колеи.
— Нериламин готов к переговорам и шлёт тебе свои наилучшие пожелания, — произнёс Фирренталь. — Даже в наш тёмный век Империя сияет силой и славой, побеждая всех своих врагов.
Дэсарандес кивнул, принимая эти слова.
— Значит, Мантерра согласна на союз? — сходу, без каких-либо расшаркиваний, спросил император.
Короткая растерянность посла сменилась наглым взглядом. Проигнорировав вопрос, Фирренталь осмотрелся вокруг, будто бы только сейчас заметил, что находится в тронном зале, а потом пристально оглядел собравшихся здесь людей. У герцога сложилось ощущение, что он изо всех сил скрывает отвращение, особенно когда взгляд мужчины остановился на нём самом.