Падение Вавилона
Шрифт:
– Расскажите вкратце о коллегах, имеющих доступ к засекреченной части программы.
– Уф-ф, – выдохнул Мардарь, отер платком пот на лице и уставился в одну точку. – Общим руководством занимался Азамат Султанов. Отец считал его хлюпиком, мы почти не общались. Новак, – свидетель надул губы и со значением закивал, – у того были яйца. Вроде такой, знаете, вежливый, а в то же время как ответит, переспрашивать не хочется. Отец как-то проговорился, что за Новаком стоял большой человек.
– Да? Кто же?
– Не знаю. Он не сказал. Но это было логично. Без поддержки сверху на такой должности не продержишься. Как по мне, у Новака была мощная защита, и это был не один человек. После его исчезновения все попрятали головы, знаете, как у нас это бывает.
– А какие ходили слухи? Наверняка сотрудники выдвигали свои версии.
– Версий было полно, – хмыкнул Павел Анатольевич. – Но чем дольше отсутствовал Новак, тем сильнее крепло чувство, что его нет в живых.
– Вот как? Почему?
– Надо было его знать, что б так думать. Мы знали… Хороший был мужик. Надежный. Такой бы не предал.
– Именно такой бы ореол создавал вокруг себя изменник Родины: надежный, преданный семьянин, погруженный в работу научный деятель.
– Вы правы, – нехотя согласился Мардарь и сник.
– Порядок. С этим разобрались. Что скажете о его семье?
Свидетель оживился, жеманно повел плечами и просиял.
– Жена у него была красоткой. Глаз не оторвать. И гордячкой. Я любил за ней наблюдать. Прекрасно готовила. Была гостеприимна, но придерживалась режима. В десять часов все идут в кроватку. В шесть утра подъем. Я не прочь был с ней замутить… – Мардарь облизал губы, – не смотря на разницу в возрасте. Я даже к ней подкатывал перед отъездом. Сказал, что позабочусь о ней, чтобы ни о чем не волновалась.
– Правда? И что?
– Выгнала… – выдавил из себя Павел Анатольевич и хмыкнул, – стерва.
– А дочь?
– А что дочь? Вездесущий ребенок.
– Вездесущий?
– Крутилась у папаши под ногами. Она его обожала. Всегда стремилась произвести на него впечатление. Паять умела, знала все радиодетали наизусть. Но Новак твердил, научись лучше готовить. Дочь тяжело переживала его исчезновение. Я как-то встретил ее у Северцевых, на девчонку больно было смотреть.
Вахрушев взглянул на список.
– Остались Иванов, Володин и Тороненко.
– Тороненко – пентюх. Прихвостень Дежнева. Ходил за ним по пятам и в рот заглядывал. Ну, хоть кляуз не писал – и то хорошо. Иванов уже умер. Сердечник. Компанейский был мужик. Любитель выпить, а ему нельзя было. Приговаривал все: лучше прожить один день на ногах, чем десять на коленях. Женщины его любили. Не так, конечно, как Новака, но поклонницы были, даже молоденькие. Володин… – свидетель скривился.
– Что? – сразу заметил его реакцию полковник.
– Крученый мужик. Мозги у него как-то странно отформатированы были. Никогда не знаешь, о чем он думает. Всегда в сторонке. До жути не любил тосты говорить. Но посиделки наши любил. Сядет в темном месте с рюмочкой коньяка «Энисели» и слушает пьяные бредни сослуживцев. Никто до исчезновения Новака не знал, что он генеральский сынок.
– Вот как? Генерал каких войск?
– Он так и не сказал. Это Дежнев проговорился. Но было как-то странно это слышать.
– Почему?
– Не понятно, куда отец смотрел. Я бы назвал Коляна ярым антисоветчиком. Терпеть не мог коммуняк и комсомол. Он даже в пионеры не вступал, по тем временам это было вообще что-то невообразимое. Как начиналась какая-то агитация, он линял, да так технично, что никто не мог его найти. Единственно, с кем он общался – это со мной, да и то, как чекист под пыткой. Ничего не вытянешь. Уходил от темы красиво. Предложит коньячку, подольет и давай в уши втирать. Все про этот коньяк знал: где виноград выращивали, сколько выдержка и как его спиртуют, что тому, кто его придумал, Сталинскую премию за это дали. Даже про технологический процесс мог рассказать.
Конец ознакомительного фрагмента.