Падение «Вавилона»
Шрифт:
Красивый Манхэттен был гигантским детищем механики и математики. Причудливым плодом их холодного созидательного торжества, существующим за плоскостью человеческой природы, вне ее и над ней, огромным разросшимся кристаллом, словно выпавшим из иного космоса.
И, может, оттого я так заскучал по России…
Но — увы! Волею судеб я очутился вне закона и границ своей страны, которую горячо любил, но любови этой надлежало остаться напрасной и неразделенной, ибо в просторах отчизны мне отводилось лишь узкое пространство тюремного застенка, и мысль о нем здорово и здраво остужала горячечный пыл моей ностальгии.
— Спорт — спортом, — сказал Сергей, — а каковы генеральные планы?
— С планами полный туман, — признался я.
— Знаешь, — сказал он, — возможно, по получении тобой документов, я способен внести интересное, думаю, предложение… Ты специалист по рукопашному бою, лицензии получишь без труда, тут я тебе подсоблю… Тем более хотел бы у тебя многое перенять…
— Это пожалуйста, — отозвался я. — А о каком предложении идет речь?
— Видишь ли… Я — большая, в общем-то, шишка в полиции города Нью-Йорка. И могу заняться твоим трудоустройством. На определенном поприще.
— В полиции? — спросил я с сомнением.
— А что ты имеешь против? У нас хорошая зарплата, стабильная служба. Естественно, тебе необходимо многому научиться…
— С детства мечтал стать милиционером, — саркастически заметил я. По-русски.
— Что? — обернулся он.
— Действительно интересная мысль, — перевел я. — Главное — новенькая.
— Вот ты и подумай, — подытожил он, протягивая свою визитную карточку. — Если что — звони. А послезавтра я буду в клубе. В это же время. Придешь?
— С удовольствием, господин капитан… — ответил я, присматриваясь к тексту на карточке в ломаных лучах несущегося в салон света нью-йоркских огней.
2.
Олег позвонил мне в тот же день, как на прилавках Бруклина появилось «Слово» с моим объявлением. Сказал:
— Завтра. В шесть часов утра. Вест-восьмая в Бруклине. Сквер возле сабвея, напротив дома 2825. Возьми с собой телефон.
Я, конечно, слабо разумею во всяких шпионских хитростях, но место и время встречи Олег наверняка выбрал с известным умыслом: в ранний утренний час этот район, застроенный высоченными серыми и красными коробками жилых зданий, был вымерши безлюден и оглушительно пуст.
Ни единого прохожего, ни машины… Широкие газоны, пустая улица с двухсторонним движением, заканчивающаяся тупиком у набережной, серые жалюзи закусочных и барахолок. И тротуары, вдоль которых плотно, бампер в бампер, выстроились автомобили жильцов многоэтажек — к вечеру найти здесь место для парковки было невозможно.
Я, неторопливо пробежавшись по пустынной холодной набережной, присел на одну из скамеек в скверике и, приглядываясь к сонной, еле высвеченной тускленьким рассветом улице, погрузился в ожидание предстоящей встречи с беглым зеком, а ныне — таинственным представителем некой организации, состоящей, вероятно, из пионеров-ленинцев старого, выдержанного розлива.
Телефон в кармане куртки требовательно проверещал, вызывая меня на связь.
— Ступай, не суетясь, на набережную, — услышался голос Олега.
Я поднялся со скамьи и побрел в сторону стылого январского океана, катящего волны на смерзшийся грязноватый песок пляжей, усеянный стаями жирных, раскормленных чаек размером с гусей. У опорных свай набережной сновали в поисках корма черными юркими тенями крысы.
Вот и Америка… Предрассветная, будничная. Без всяких чудес.
Олег, одетый в короткую дубленку и кепочку, стоял у железных поручней, корабельными леерами опоясывающими прибрежный дощатый настил. Молча протянул мне руку.
Мы двинулись к чернеющим неподалеку пирсам, где копошились фигурки ранних утренних рыбаков. По дороге я доложил обо всех своих американских достижениях, заключавшихся в разрешении проблемы с жильем и состоявшемся визите к адвокату.
Олег, выслушивая меня, безучастно кивал, насвистывая себе под нос невнятную мелодию некоего марша.
— Ну, — внезапно поднял на меня пронизывающий взор, — не расхотелось еще поработать со мной вместе?
— Давай попробуем, — невозмутимо ответил я.
— А по России — как, скучаешь?
— На днях тут… просто-таки, припекло, — признался я.
— Ничего, — откликнулся он. — Мы еще вернемся туда, Толик… Уважаемыми людьми, поверь. Дайте срок…
— Российский суд пойдет навстречу такому пожеланию, — сказал я. — Даже не сомневайся.
— Будет другой суд, — уверенно заявил Олег. — Над теми, кто развалил страну. И грабит ее сейчас. И мне такой суд не страшен. Более того, живу его ожиданием.
Мы прошли на пирс, где свистал ветер, несший мелкую ледяную крупу, секшую лицо. Рыбачки кидали в бултыхающуюся под сваями зелено-черную воду сетки с сырым куриным мясом, приманивая крабов. Кое-кто вытягивал из пучины осклизлых грязно-коричневых камбал.
Толстячок с багровым от морозца лицом, стоя у края помоста и выгнувшись спиной назад, пыхтя от натуги, писал в океан, виртуозно используя редкие паузы между порывами ветра.
— В общем, твою ситуацию я вижу так, — продолжил Олег, плотнее запахивая ворот дубленки. — Родился ты хотя и Америке, но эта страна уже не твоя, ты в ней — пришелец. В компанию американских уродов, существующих во имя и ради доллара, тебе не вписаться, ты для них инороден. Ну а эти… идиши, — он махнул рукой в сторону Брайтон Бич, — скоро будут тебе, как рвотное… Клопики из протухших одесских матрацев.
— Жестко режешь, — сказал я.
— Да, режу я очень жестко, — ладонью потерев подбородок, отозвался Олег. — Теперь главное. Скоро твое заявление очутится в лапах спецслужб, это обязательно. И начнется забавная игра. Вот— то затеется рыбалочка… на живца! Десяток тихарей из ЦРУ можно будет в одночасье прихлопнуть… Но да только баловство это. Будем соблюдать корректность и на рожон не полезем. А сейчас ты заберешь свои вещички от идишей и поедешь на свое постоянное место жительство. В Куинс. Дивная квартира, без тараканов, что уже редкость в Нью-Йорке…