Падшая женщина
Шрифт:
Доходный дом — этот и двадцать других таких же — принадлежал хитрой и оборотистой ирландке. Половина денег обитателей прихода Святого Эгидия стекалась в красные руки миссис Фаррел. В комнатах постоянно царил полумрак. Как-то раз Мэри спросила, почему все окна залеплены коричневой бумагой, и Куколка объяснила, что «старая сука Фаррел жадится и не желает вставлять в них стекла, а что касается меня, так я лучше посижу в темноте, чем буду корчиться на сквозняке». Кроме того, добавила она, ночной воздух вреден, это всем известно.
— Так, значит, миссис Фаррел… это перед ней ты отвечаешь? — смущенно спросила Мэри.
— Ты хочешь сказать, не она ли моя мадам? — уточнила Куколка и презрительно улыбнулась. — Нет. Я плачу ей только за комнату. Я свободная птичка, вот так-то. Я ни перед кем не отвечаю.
Индианка Мерси Тофт — иногда она заглядывала в комнату, чтобы поздороваться с новой соседкой, — считала, что Куколка Хиггинс — чокнутая.
— Без сутенера и без мадам тяжело. Кто еще найдет тебе клиентов и вытащит из неприятностей?
Мэри кивнула, как будто что-то в этом понимала. Непослушные черные завитки выбивались из тугого пучка Мерси, и Мэри не могла оторвать от них взгляда.
— Как давно ты здесь? — спросила она.
— Полгода в Крысином замке и еще лет шесть здесь, в округе. Запомни, самые ловкие воры водятся тут, в Трущобах, — засмеялась Мерси. У нее были очень белые зубы. — Они у тебя и ноги стащат, если постоишь на месте подольше.
Но странным образом именно здесь Мэри начинала чувствовать себя как дома — в окружении людей, которых ее мать называла не иначе как сбродом или еще хуже — отбросами. Дни напролет она лежала на покрытом пятнами матрасе; лихорадка то отпускала ее, то начинала трепать снова. Поясница горела огнем. Но тем не менее она ощущала себя в безопасности — словно парила высоко-высоко над привычным миром с его злоключениями и волнениями.
Она слышала шаги Куколки на лестнице задолго до того, как отворялась дверь. Куколка могла заявиться в любое время дня или ночи. От нее исходил ее обычный странный запах — не то только что выловленной рыбы, не то свежих дрожжей, — а в карманах весело позвякивали шиллинги. Она валилась на тощий матрас и говорила:
— Пусть дьявол оседлает меня и поедет на мне верхом, если я не брошу это чертово ремесло!
Но, сколько Мэри ее ни расспрашивала, она так и не смогла выяснить, что было с Куколкой до того, как она начала «утюжить улицы» — так она это называла, — или что еще она хотела бы делать в жизни. Казалось, она занималась своим ремеслом всегда. Это была ее страна, ее стихия. По словам Куколки, все на свете — мужчины, женщины, даже дети — так или иначе продавали себя. Иногда, приложившись как следует к бутылке со своим любимым джином — она с нежностью звала его «голубая смерть», — Куколка клялась, что никакое ремесло на свете не сравнится с ремеслом «мисс». Оно не требует ученья, говорила она, выдыхая в лицо Мэри спиртовые пары, и капитала для него тоже не нужно, и мастерской, а уж поток покупателей не иссякнет до скончания веков.
— Вот назови мне другое такое веселое дело, — заплетающимся языком требовала она. — Назови!
Иногда Мэри даже напоминала себе: сама она не шлюха. Она просто подруга шлюхи. Она — девушка, которая попала в беду, которую осквернили насильно.
Через две недели лихорадка спала и боли тоже прошли. Куколка, которая очень впечатлилась тем, что Мэри оказалась «ученой», иногда просила ее почитать вслух памфлеты. Большей частью это были скверные, нескладные политические стишки, полные бранных слов — о том, что графиня П…м делала с достопочтенным членом палаты лордов В…ром, и Мэри совсем не понимала, о ком и о чем идет речь. Но Куколка хохотала во весь голос. Иногда она объясняла Мэри, что к чему, и рассказывала невероятные, изобилующие деталями истории, вроде той, как старый наставник короля путался с королевой-матерью.
Однажды утром Мэри почувствовала, что уже может встать. Она спросила Куколку, где ее платье, и та заливисто рассмеялась. Этот смех не предвещал ничего хорошего.
— Эта грязная тряпка? Я отдала ее старьевщику и выручила всего полпенни.
— Но у меня больше ничего нет, — дрожащим голосом выговорила Мэри. При мысли о том, что придется идти по улице в одной только льняной сорочке, она содрогнулась.
Куколка сделала широкий жест в сторону развешанной по стенам одежды:
— Бери что хочешь, дорогуша.
Мэри едва не задохнулась. Такая одежда, такие цвета — и на ней? Да она сама себя не узнает.
Куколка нетерпеливо выдохнула.
— Можешь начать с того, что я сейчас не ношу, — сказала она и начала рыться в углу.
На корсете были пятна, и он был очень жестким. Когда Куколка туго затянула шнуровку у нее на спине, Мэри чуть не задохнулась от страха.
— Ты что, раньше никогда не затягивалась? — спросила Куколка.
Мэри покачала головой и закусила нижнюю губу. Ей казалось, что ребра вот-вот треснут.
— Четырнадцать лет, и ни разу не надевала корсет! — изумилась Куколка. Она слегка распустила шнуровку, и Мэри смогла сделать вдох. — Самое время тебе научиться одеваться, как взрослая девушка. Женщина без корсета — это просто мешок с зерном, и ничего больше.
Она одолжила Мэри две нижние юбки и фижмы, похожие на птичью клетку с изогнутыми прутьями. Мэри выбрала самую скромную одежду: бледно-голубую юбку, розовый корсаж и рукава в пару к юбке, застегивающиеся на пуговицы на плечах. Куколка показала ей, как части костюма соединяются друг с другом и как правильно расположить карманы. Потом она отступила на шаг назад и протянула Мэри свой треугольный осколок зеркала.
Мэри уставилась на свое отражение. На нее смотрела какая-то незнакомка — странное создание с разукрашенным синяками лицом и в цветном праздничном платье, дитя в одежде женщины дважды старше ее. Она не узнала себя, даже когда попыталась улыбнуться.
Она уже вполне могла ходить без помощи, но, спускаясь по лестнице, решила все же опереться на молочно-белую руку Куколки. От слабости перехватывало дыхание. Дверь в комнату Мерси была закрыта, и оттуда доносились низкие стоны и вздохи. Мэри поняла, что это означает, еще до того, как Куколка толкнула ее локтем под ребра.
Когда они вышли за порог Крысиного замка, шум города ударил Мэри в лицо, как порыв холодного ветра. Широкие юбки, расправленные на фижмах, раскачивались и колыхались, словно лодка в неспокойном море.
Куколка оказалась ее спасительницей и единственным другом в целом мире. Она давала все, что могла, и не требовала ничего взамен. В тот день — и еще много раз потом, когда октябрь сменился холодным ноябрем, — она показала Мэри почти весь город. Лондон был ее территорией, и везде она чувствовала себя в своей тарелке. Они зашли даже в новый район Уэст-Энда, где площади были вымощены белым камнем, а обитатели были так богаты, что по улице впереди них всегда бежал лакей с горящим фонарем в руке — чтобы хозяин, не дай бог, не наступил в грязь. Леди пешком не ходили; их носили в носилках, и украшенные бахромой юбки свешивались по обеим сторонам сиденья.