Падшие в небеса. 1937

Питерский Ярослав Михайлович

– Садись!

Она оказалась в автомобиле через секунду. Он посмотрел на нее, еще раз окинул взглядом, довольный вновь улыбнулся и нажал на педаль акселератора. Первые секунды они ехали молча. Он всматривался то в дорогу, то бросал взгляды на нее. Она невозмутима, сосредоточено смотрит на летящую из-под колес трассу. Он тяжело вздохнул, потянулся за бутылкой и, глотнув, протянул посудину ей:

– Хочешь, глотни…

Она ухмыльнулась и, пожав плечами, как-то обиженно ответила:

– Я не пью…

– Вообще?!!!

– Вообще…

Леонид пожал плечами, открыв окно, выбросил

бутылку прямо на дорогу. Она звякнула об асфальт и, разлетевшись на мелкие куски, рассыпалась по проезжей части.

– Вообще-то я тоже… не пью… просто сегодня… день такой… а ты кем работаешь?

– Я менеджер… по персоналу.

– Из отдела кадров что ли?

– Ну да…

– Какая фирма, компания?

– Серьезная большая…

Вновь повисла пауза. Он, ухмыляясь, украдкой разглядывал ее ноги, затем покачав головой, спросил:

– А чем любишь заниматься? Ну, есть какие-нибудь увлечения?

– Стихи я люблю.

Леонид вздрогнул и, хмыкнув, помрачнел, покосился на нее и буркнул:

– Я тоже люблю… теперь… особенно современные… Ты кстати такого поэта Вилор Щукин знаешь?

Она посмотрела на него немного брезгливо и, хмыкнув в ответ, перевела взгляд на дорогу:

– Конечно… кто ж у нас Щукина не знает?!

Он стал еще мрачнее, вцепившись в руль, заложил крутой вираж на повороте:

– Ну и как он тебе?

– Хороший поэт, взвешенный. У него разноплановые стихи, мне больше лирика нравиться. Но есть и поэмы, и баллады. Я не знаю. Почему сейчас так мало на поэтов внимания уделяют.

Леонид вновь хмыкнул и тяжело вздохнул:

– Да нет, некоторые наоборот, этим чертовым поэтам слишком много внимания уделяют!

– Вы, почему-то злитесь?

– Да есть причина…

– Хотите, я вам стресс снимать стихами буду… ну вот, например, у Щукина есть хорошее лирическое стихотворение. Оно помогает стать более добрым даже в самой стрессовой ситуации.

– Ты, что его стихи наизусть знаешь?!

– Ну да… я ж говорю… хотите, прочитаю?

Он промолчал. Она поняла это как знак согласия. Ее голос был немного хрипловатым, но он словно завораживал. Леониду показалось, что он слушает не ее, а какую-то кассету с записью, причем стереофоническую:

Не знаю зачемПрихватила сиреневый шарфКапризная память?Не спиться. Не спиться. Не спиться.Глаза приоткроюИ вижу холмистый ландшафт,В котором, безумным губамСуждено заблудиться.Ползти через холмИ спуститься к другому холмуИ дальше…Вслепую безумно не зная мученья,Блуждать и блуждать.А потом вдруг сорваться во тьму,Но вместо испугаУпасть в пустоту облегченья.И сразу уснуть. И забыть.А была? Не была?Бывают вопросыКоторым

не надо ответа.Вот толькоСиреневый шарфик на крае стола.Чуть что и шевелится,Ежится, словно от ветра.

Леонид на мгновение закрыл глаза. Он вдруг вспомнил свою жену, затем Вику…

Внедорожник бешено летел по дороге, нога упорно нажимала на акселератор. Он ждал, когда спутница запросит о пощаде и потребует, чтобы он снизил скорость. Но она молчала. Ему показалось, что ей даже нравиться. Впереди показался встречный КАМАЗ. Его оранжевая кабина мелькнула, словно знак предостережения об опасности. Леонид покосился на спутницу:

– А ты отчаянная, не боишься… другая бы уже завизжала… а ты… а вдруг вот раз и на встречку? И что тогда? Как ты будешь себя вести?

Она посмотрела на него недобрым взглядом и, ухмыльнувшись, коротко ответила:

– А ты?

Он улыбнулся и вдруг… она ловким движением схватилась за руль и резко крутанула колесо влево, внедорожник пошел юзом и вылетел на встречную полосу, Леонид, широко открыв глаза крикнул:

– Что ты делаешь?!!!

– Ты же хотел узнать, как я буду себя вести…

Больше он ничего не видел. Встречный КАМАЗ всей своей многотонной массой обрушился страшным ударом в капот внедорожника. Леонида подбросило, и он вылетел через лобовое стекло, и со всего маха ударился о кабину грузовика. Мелкие капли крови, словно маленькие звездочки, покрыли оранжевую обшивку…

* * *

Большая куча венков. Просто огромная! Некоторые настолько дорогие, что дух захватывает только от одной мысли, сколько на могилу вывали денег. А целое море живых цветов дополняли эту нелепую картину дорогих через – чур богатых похорон, какой-то нелепо напыщенной смерти. Первый снег ложился на эти искусственные и уже мертво-живые цветы и почти сразу таял. Хот на некоторых листьях и траурных лентах белые хлопья задерживались и вальяжно блестели в лучах хилого октябрьского солнца.

Два старика сидели в оградке соседней могилки за аккуратно установленным столиком. Скромный памятник возле них выглядел, словно молодой голубок, хотя и был обыкновенным бледно серым железным коробом с блестящей никелированной звездочкой в правом верхнем углу.

– Надо будет тоже вот такой столик и скамейку заказать, а то приду к нему на могилу и посидеть не на чем,… – сказал один.

– А ты уверен, что придешь? Может уже и…

– Ну не надо, не надо грубить Клюфт… сколько отмерено, столько и проживу. А если не я приду так придет Вика с твоим Вилором.

Клюфт задумался. Он как-то нежно погладил по железной площади стола и, вздохнув, ответил:

– Хочется верить, что придут. Что приедут. Что Париж им надоест, домой потянет, кстати, они тебе звонили?

– Да Вика звонила и Вилор твой, разговаривал, – довольный ответил Андрон Кузьмич.

– И мне звонили, говорят, что у них там все хорошо… веселые такие были… – ответил Клюфт загадочно и добавил. – А ты-то Андрон был в Париже?

– Я?!!! Бог с тобой я ж не выездной? Я где работал-то?