Падшие в небеса. 1937
Шрифт:
Он так пытался выжить!
Он понял, что жизнь так дорога ему! Сейчас в это мгновение жизнь очень дорога ему!
«Я хочу жить! Я хочу жить!» – мелькнула последняя мысль, последняя искорка.
Губы подхватили сигнал мозга и непроизвольно прошептали:
– Я хочу жить…
Но сил нет, нет сил, даже крикнуть или сказать!
И все же, он вытолкнул последние запасы воздуха из легких и закричал, булькая пузырями:
– Я хочу жи…
Но его слова все равно захлебнулись. Холодная вода, как настырный и щепетильный убийца попала в рот, затем хлынула в пищевод… Вилор понял, что захлебывается, он открыл
«Так, возможно именно так, люди видят белый свет последний раз…» – успел подумать Щукин и потерял сознание.
Тело дергалось, тело тряслось и извивалось. Человек на кровати шевелился словно червь. Какие-то невнятные звуки вырывались из его рта. Разобрать, что это было: искаженные слова или звериный рык, практически невозможно.
Где-то далеко там, в глубине квартиры настырно пищал звонок входной двери. Его звуки словно мучили человека на кровати. Мужчина закрылся подушкой и дрожа мотал головой. На ткани остался мокрый след от слюней. Человек все же привстал с лежбища и смутным взглядом посмотрел в сторону коридора.
Нужно было встать и идти… встать и идти…
Но зачем?
Человек вообще не хотел двигаться. Он не хотел существовать, нет, не жить, а вообще существовать.
Ему было не интересно вообще никакое существование.
Ни это физическое и обыденное, не то потустороннее и загробное.
Он уже ни во что не верил, он хотел, чтобы просто его не было нигде.
Валериан Скрябин теперь знал, что его нет.
Нет, конечно же, он был, но был лишь статистически, занимал это место на земле лишь потому, что он не знал, как закончить это существование?
Сначала он хотел покончить с собой. Повеситься или сброситься с крыши многоэтажки.
Все перечеркнуть.
Но это было ему не под силу, он долго стоял на краю крыши дома и смотрел вниз, он стоял и пытался себя заставить сделать шаг навстречу своей кончине. Стоял и плакал, потому как понимал, что не может это сделать.
Тоже было и с веревкой. Он уже забрался на стул и практически вставил голову в петлю. Но в последний момент понимая, что сейчас нужно своим весом буде сломать шейные позвонки, не смог убить себя.
«Бездарный и трусливый человек, ничтожная личность, нет, не личность, а кусок мяса, который почему-то зовет себя существом разумным. Разумный только лишь потому, что я мог думать о том, что умереть это страшно и плохо? Нет, я неразумный я убогий! НО! Я не похож на животное! Я не похож! Животное не думает о смерти и никогда не хочет добровольно умереть! Ему это противно и чуждо! А я? Я? Выходит, я мыслящий человек хуже животного? Кто наделил меня этим и за что? Зачем мне это? Если есть Бог, то ему должно быть выгодно, что я сам добровольно уйду из жизни и буду мучиться там, у него! В аду! Или где там еще? В преисподней? Но он не дает мне этого сделать? Он! Не дает? Нет, это сам не даю себе этого сделать! Я сам хозяин себя! Если я мог лишить жизни Лидию? То прочему я не могу лишить жизни себя? Лидия! Она стала заложницей моей гордыни? Или она действительно виновата в том, что она так поступила со мной? Она ведь знала, что она предает меня? Она знала и осознанно шла на это шаг, а сейчас, сейчас
Валериан непроизвольно мучил себя бесполезными и болезненными рассуждениями. Он говорил с собой, он спорил с собой, он убеждал себя. Он хотел быть убежденным самим собой.
Мутнее и невнятнее становилась лишь смерть Лидии. Как бы не странно это звучало или представлялось, но она все меньше и меньше пугала Валериана. Он все труднее и труднее представлял себе, что он сделал. События таяли и начинали блекнуть в его памяти. Это злило.
За последнюю неделю он не только внутренне превратился в развалину, но и внешне. Небритая щетина, черные круги под глазами всклоченные волосы и алкоголь, много алкоголя, который прочему-то не пьянил.
Он ждал, что ему станет легче, ждал, когда его отпустит, он верил, что время лучший лекарь… но становилось только хуже.
Ему нужно было общение с людьми, нужно было видеть людей. Но он никого не хотел видеть и тем более общаться.
Он боялся людей, он не хотел вступать сними в контакт, даже когда он в очередной раз ходил в магазин за бутылкой, он даже не смотрел в лицо продавцу и тем более не говорил с ней. Молча, совал купюры и уходил.
Но он все еще продолжал верить в облегчение.
Облегчение должно быть, его не может не быть даже после того что он сделал. Он верил, что облегчение будет.
Однажды пару лет назад заболел его сосед по площадке. Заболел сильно. У него, как оказалось, был рак поджелудочной железы. Но сосед – здоровый мужик крепким увесистым пузом, верить докторам не хотел. Пил пиво, как говорится ведрами, а когда совсем стало невмоготу от боли и приспичило, пошел не в больницу, а к какой-то бабке знахарке. Та «прописала» ему нелепый и абсурдный рецепт, основанный на каких травах и снадобьях. Сосед ударился с головой в самолеченье и до мозга верил в народную целительную мудрость. Но опухоль прогрессировала все сильней, а боли становились просто не выносимыми. Сосед понял, что без врачей не обойтись, но когда к ним обратился, то они сказали, что теперь «оперировать уже поздно» и сосед просто обречен на смерть.
Валериан помнил эту мученическую смерть. Жена соседа, хрупкая и низенькая женщина, то и дело прибегала к Валериану с просьбой, что бы тот помог ей поднять умирающего соседа с пола. Мужчина от мучений падал с кровати. Валериан видел, как из здорового мужика с амбициями этот человек превратился в жалкое подобие на человека.
И вот однажды сосед в очередной раз упал…
Это падение слышал Валериан. Стук почти мертвого тела об паркет прозвучал зловеще. Скрябин без приглашения зашел к соседке…
Сосед действительно лежал на полу, но был в полном сознании. Он смотрел на Валериана мутными глазами и шептал:
– Не включайте свет дайте умереть… не включайте свет дайте мне здесь умереть…
Но его никто не послушал. Свет в комнате включили, а несчастного мужчину все же уложили на кровать. И как только он оказался на своем месте, тут же испустил дух.
Валериан был поражен этим! Человек умер от того что его не послушали! Он хотел получить свое облегчение именно там, на полу…