Падшие в небеса.1937
Шрифт:
Майор стоял довольный. Он ухмылялся и видел, что своей речью всех этих людей превратил в забитых и робких существ, которые даже боялись дышать. Он стоял, как палач возле плахи, с которой только что покатилась отрубленная им голова.
Энкавэдэшник продолжил:
– И я пришел к вам сюда сказать, товарищи, чтобы вы были более бдительными! Более тщательно смотрели по сторонам. Слушали! И отсеивали все лишнее. И главное, если есть какие-то сомнения относительно человека, сообщали нам. Мы-то уж быстро примемся и выясним, враг он или нет! Тяжелые времена надвигаются, товарищи! Империалисты всего мира спят и видят, как задушить наше советское государство. Не удается извне, потому как наша народная рабоче-крестьянская
Майор вздернул руку вверх. Пончикова ждала этого сигнала. Она соскочила и заорала, как раненый носорог:
– Слава товарищу Сталину! Слава товарищу Ежову! Слава родной партии большевиков!
В зале после клича комсорга испуганно повскакивали с мест. Митрофанов взвизгнул, вторя Пончиковой:
– Смерть врагам народа!
Но его лозунг никто не подхватил. Испуганные люди лишь кричали «ура» и оббивали ладошки в овации. Клюфт старался не отличаться. Он тоже аплодировал что есть силы. Как показалось Павлу, на него косился энкавэдэшник.
Когда овация смолкла, Поничкова махнула рукой. Майор сел первый и снизу вверх посмотрел на стоящего рядом Абрикосова. Старик отвел глаза и, кряхтя, опустился на стул. Энкавэдэшник шепнул Ивану Сергеевичу, и тот кивнул головой.
Вера Сергеевна покосилась на гостя и громко крикнула:
– А теперь, товарищи, будем заслушивать тех, кто сам захотел выступить!
Клюфт с облегчением выдохнул. «Сейчас выйдет пара болтунов и все закончится. Только бы скорее. Только бы уйти с этого странного и страшного собрания!» – подумал Павел.
– Слово предоставляется корреспонденту отдела новостей товарищу Митрофанову! Прошу! – неожиданно рявкнула Вера Сергеевна.
Павел замер. «Димка! Неужели он сам напросился говорить тут? Неужели? Он сам, не раз, смеявшийся над Пончиковой, вот так ей пытается угодить? Нет! Не может быть!» – вихрем крутились в голове мысли у Павла.
Митрофанов влетел на трибуну, как поплавок от удочки, вынырнул из глубины на гладь реки. Он вскинул голову, гордо подняв подбородок и, глядя в потолок, словно читая заклинание, громко заговорил. Его голос звучал звонко. Димка даже внешне изменился. Он преобразился из «подростка-переростка» с рыжей от веснушек физиономией в эдакого «залихватского парня». Клюфт опустил голову вниз, чтобы никто не увидел на его лице улыбки. Павла разбирал смех. Но это был смех на грани плача. Безумие происходящего перепутало эмоции. Павлу казалось, что все это – какой-то спектакль, поставленный по пьесе сумасшедшего драматурга!
– Друзья мои! Скажите мне! А имеем ли мы право называться, советскими журналистами? Имеем ли мы право смотреть нашему рабоче-крестьянскому читателю в глаза?! Да! Имеем или нет?! – напрягал свои голосовые связки Димка.
Он то и дело поднимал руку и вытягивал ее, словно указывая путь:
– Одна ошибка нерадивого журналиста может стоить огромному количеству народа огромной беды! Да! Ошибся я! Ошибся еще кто-то и все! Наш народ может нам не поверить и не простить! И когда среди нас работает враг, и мы не можем его раскусить – это тоже преступление! Да! Преступление перед комсомолом! Перед нашими старшими товарищами из партии, перед всем советским народом! И мне стыдно! Да, стыдно! Что я, как и все мои товарищи, работавшие и общавшиеся с этой буржуазной гадиной Самойловой, не смогли узнать в ней врага! И я как советский человек, как комсомолец готов понести ответственность!
В зале раздались жидкие аплодисменты. Клюфт сидел и слушал эту Димкину ахинею. Павел с каждым словом своего друга словно входил в эмоциональный штопор. «Что он говорит? Что он несет? Какая кара? Еще ведь ничего не известно! А может, они ошиблись? Может, она никакая и не шпионка? Может, этот майор пришел сюда, чтобы вот так проверить всех? А завтра выпустят Самойлову, и она увидит, кто есть кто? И тех, кто ее оклеветал, самих привлекут? Нет! Бред! Бред!» – с ужасом думал Павел.
Но Митрофанов продолжал выкрикивать с трибуны нелепые слова. А в зале, словно кролики перед удавом, коллеги с трепетом и страхом слушали эту «речь обличителя»:
– И даже не в Самойловой дело! Я хоть и человек в газете, как говорится, новый и молодой, но все замечаю! Мы расслабились, товарищи! Да! В то время, когда наша партия, наш любимый вождь товарищ Сталин говорит и предупреждает об опасности, мы сами потворствуем буржуазным недобиткам! Потворствуем и ломаемся! Идем на поводу! Да, да! На поводу! Уступаем себе в малом, а в конечном уступаем врагам!
Над залом пронесся ропот недовольных голосов. Присутствующие переглядывались и, не понимая, куда клонит Митрофанов, спрашивали друг у друга, что он имеет в виду. Пончикова встала и, постучав ладошкой по столу, крикнула:
– Тише, товарищи! Тише! Соблюдайте тишину! Дайте товарищу Митрофанову закончить.
Димка прервался и с благодарностью смотрел на комсорга. В его глазах мелькнул огонек преданности. Такая искорка проскакивает у цепного пса перед хозяином, который выносит миску с кислыми щами и костью.
– Нет, товарищ Пончикова! – вмешался майор.
Энкавэдэшник приподнялся и, обведя взглядом зал, добавил:
– Мне вот тоже лично не понятно, что имеет в виду товарищ Митрофанов? А? Поконкретнее надо! А то тут вот обвиняет весь коллектив в политической близорукости и потворстве буржуазной идеологии, я так вас понял, товарищ Митрофанов? А сам говорит расплывчато! Нет уж, если есть какие-то факты – говорите конкретнее! А так выходит, вы всех обижаете, и все имеют право возмущаться!
Пончикова прикусила губы и села. Она растерянно смотрела на майора. Тот ухмыльнулся и пожал плечами:
– Просим вас, товарищ Митрофанов, поясните, куда вы клоните! И не стесняйтесь, тут все свои, и критика, если она по делу, лишь на пользу!
Митрофанов слегка смутился. Димка шмыгнул носом и покосился на президиум. Майор развел руками и ехидно улыбнулся. Смирнов сидел красный как вареный рак, сжав ладони перед лицом и уткнувшись в них носом. Павел понял: главный редактор боится. Он боится каждого слова, а еще больше – каждого движения своего соседа в оливковом кителе с красными, словно капли крови, петлицами. Абрикосов тяжело вздыхал и кивал головой, словно старый мерин перед загоном на бойню. Его седая макушка двигалась вверх-вниз.
– А что, могу и примеры! – вновь уверенным голосом прокричал Димка. – Вот, мой друг и товарищ по работе, и вообще сосед по кабинету Паша Клюфт поддался на провокацию. Он не устоял перед этой гадиной Самойловой. И написал, что она ему втемяшила! А втемяшила она ему страшные вещи! Страшные, товарищи!
Павел опешил. Он почувствовал, что у него вот-вот остановится сердце. Страх, пронизывающий все клеточки его кожи, окутал тело. К горлу подкатил комок. Клюфт почувствовал себя парализованным от ужаса. Все присутствующие невольно повернули головы и смотрели на него. Павел ощущал на себе любопытные и сочувствующие, а главное презрительные взгляды коллег.