Падшие в небеса.1937
Шрифт:
Но тот, не обращая внимания, продолжил:
– Да, да, Вера. Тебе кажется, что это безобидные люди! Но нет! Прочитай, как пишет о них Есенин, и ты поймешь – это хитрые и коварные люди! Например: «Советскую я власть виню, и потому я на нее в обиде, что юность светлую мою в борьбе других я не увидел!.. Я человек не новый, что скрывать? Остался в прошлом я одной ногою!» А? Как тебе такие строки? А? Вот твой Есенин открыто говорит, что он за кулаков!
– Андрон! Но это, же стихи! Это исповедь! Он не скрывает ничего, напротив, он хочет, чтобы мы поняли крестьян! Вот и все! А ты
– Нет, Вера! Тут и есть его гнилая кулацкая сущность, а значит он враг. Но врагов, что бы с ними бороться, нужно изучать и можно! Можно. Меня этому научил один человек. Кстати, он мне и дал эти стихи. Это очень умный человек. Он из Москвы. Он научил меня: чтобы узнать врага, надо знать, какие он любит стихи… или что про него пишут его друзья,… Есенин был другом крестьян. И другом контрреволюционеров. Он был приспешником Троцкого. Он писал контрреволюционные стихи. Хоть и маскировал это под любовь.
– Бред! Ты что говоришь Андрон?! Ты же добрый человек?! Почему? Почему ты веришь в это? А? По-твоему, если я читаю эти стихи, я тоже контрреволюционерка?
– Нет, ты нет. Пока. Поэтому я тебя прошу, никогда больше не читай этих стихов! Поэтому я и прятал эту книгу. От тебя. Я не хотел, чтобы ты ее читала. И убедительно прошу, больше никогда ее не бери. Никогда! – с металлом в голосе сказал Маленький.
– Понятно… Хорошо, я тебя послушаюсь, если ты просишь, я не буду. Но все же. И я тебя прошу. Не надо так говорить, ты ошибаешься. Ошибаешься. И этот твой человек из Москвы ошибается. Он ошибается. Кстати, ты обещал мне узнать хоть что-то о Паше! Я уже живу тут больше месяца, а ты так ничего мне толком и не разузнал о нем! Спасибо тебе за кров, конечно, за все, что ты сделал для меня, это очень много. Я ценю это. Поверь. Поверь! Я не забуду это никогда. Но все же. Ты обещал! Ты уговаривал меня! И я тебе поверила, ты обещал мне узнать правду и, более того, даже устроить мне свидание с Пашей! Может, ты мне лжешь? Может, ты что-то от меня скрываешь? А?! Андрон? Прошу тебя, скажи правду, пусть она будет хоть какой горькой! Скажи!
Но Андрон тогда ничего не ответил. Он так и промолчал весь вечер. Они легли спать. Вера вслушивалась в тишину комнаты. Там, где-то в другом углу, на кровати лежал Маленький. Его дыхание было ровным. Казалось, что он спит. Но Вера чувствовала, что Андрон лежит и тоже вслушивается в тишину. Он тоже думает и анализирует их разговор. Этот неприятный и нервный разговор. Вера услышала невнятный шум. Она напряглась… это бормотал Андрон:
– Жизнь – обман с чарующей тоскою, оттого и так сильна она! Что своею грубою рукою роковые пишет письмена! Я всегда, когда глаза закрою, говорю: «Лишь сердце потревожь». Жизнь – обман, но и она порою украшает радостями ложь!..
Он читал стихи себе под нос. Читал! Вера вслушивалась. Андрон бормотал именно эти два четверостишья. У девушки на глаза навернулись слезы. Она плакала, пытаясь не издавать звуков, чтобы Андрон не услышал ее. А Маленький бормотал и бормотал два четверостишья! Но вскоре затих и уснул. Вера лежала в темноте с открытыми глазами.
Ее губы тоже беззвучно двигались:
– Жизнь – обман с чарующей тоскою…
Тогда Вера не могла понять, почему именно эти строки Есенина? Почему?! Но вскоре, через неделю, стало ясно, почему после разговора, жесткого и неприятного, Андрон бормотал именно эти стихи…
…Он пришел со службы как никогда рано, угрюмый и злой. Молча, поел. Затем сел у окна и смотрел на морозный узор на стекле и дымил папиросой. Вера его не тревожила. Она видела: Маленький мучается. У него тяжело на душе и ему лучше побыть наедине с собой. Вера хотела собраться и уйти погулять на улицу, но Андрон неожиданно ее остановил. Маленький тяжело вздохнул. Он затушил папиросу в пепельнице и медленно встал, направился к буфету. На ходу негромко бросил:
– Нам с тобой нужно серьезно поговорить.
Вера напряглась. Маленький взглянул на нее из глубины комнаты. Вернувшись, сел за стол. Он побарабанил по скатерти пальцами, словно пианист по клавишам рояля.
– Вера, ты можешь написать Павлу письмо.
– Что?! – вскрикнула Вера. – Я могу написать письмо, и ты передашь его? Правда? – на глазах девушки выступили слезы.
– Да. Ты можешь написать.
– Ой, Андрон! Как здорово! – Вера подскочила с кресла и засуетилась. Она принялась суетливо искать лист бумаги в ящике стола. Маленький наблюдал за ее попытками найти перо. Наконец девушка достала чернильницу и сев за стол, радостно спросила:
– А много? Много я могу ему написать? А? Если я напишу ему два листа, ничего?!
– Вера. Верочка, погоди ты писать. Погоди! Не торопись. Успеешь. Сначала надо оговорить, что ты ему напишешь?
– То есть как? – Вера удивленно посмотрела на Маленького. – Как это обсудить?! Надеюсь, тут-то ты не будешь мне запрещать что-то писать? А? Тут-то я могу уж сама решить, что я напишу, а что нет?! Андрон? А? Я что-то не пойму?!
– Вера, конечно, ты напишешь ему все, что захочешь. Все. Но прежде мы должны поговорить с тобой. Поговорить. Вот.
– О чем? Что случилось? – Вера со страхом посмотрела на Андрона.
Тот отвел глаза и тяжело вздохнул. Затем достал очередную папиросу и закурил. Дым опускался к полу серебряной паутиной. Во мраке комнаты он выглядел слегка магически и зловеще.
– Видишь ли, Вера. Ты сама знаешь, в какое положение попал Павел. В трудное положение. В очень трудное положение. Ты сама теперь знаешь, как все быстро решается и как все может решиться. Твой отец попал в такое же положение. Точно в такое же. И я даже не могу до сих пор узнать, в какой лагерь он отправлен.
Вера слушала, напряженно сжимая кулаки. Она смотрела на Андрона и ждала. Ждала! Она понимала: он готовит ее к неприятному известию.
– Вера, пойми. Сейчас очень сложное время. Очень. И сейчас главное, не навредить не только родным и близким, но и себе. И это значит, нужно в самой трудной ситуации при самом сложном положении выйти с наименьшими потерями. С наименьшими.
– Что ты имеешь в виду? Что?
Маленький вздохнул. Он закрыл глаза и глубоко затянулся папиросой. Задержав дыхание, долго не выпускал дым из легких. Затем, открыв рот, зашипел, как змея. Дым вырвался, словно клуб огня из пасти дракона: