Паэлья от Синей Бороды
Шрифт:
После недолгих блужданий по извилистым узким улицам, образованным стенами тесно, без просветов прилегающих друг к другу двух-трехэтажных домиков, я нашла то, что искала. И, памятуя о своем недавнем аптечном позоре, вошла в помещение интернет-кафе с некоторой внутренней дрожью, не зная, каких выходок ожидать от себя. Но на этот раз сумела сразу и без «приключений» объяснить, что хочу воспользоваться Интернетом на один час. Ура! Меня поняли! Чрезвычайно гордая своими успехами в испанском, я села за отведенный мне компьютер и вошла на мэйловскую страницу. Так и есть. Вера за это время написала мне аж четыре письма, смысл которых сводился к тревожным вопросам, как я тут, все ли у меня в порядке и почему не отвечаю. Я хотела ответить подруге немногословно, потому что набивать русские слова латиницей было очень неудобно, но, увлекшись, написала большое подробное письмо, в котором рассказала обо всех своих впечатлениях, включая и знакомство
"…Дашка! Рада, что у тебя все хорошо, ну, почти хорошо. Оторвись там за нас обеих! Передавай привет морю. И пришли мне в следующем письме немного испанского солнышка, а то эти дожди задолбали, скорей бы уж снег, что ли…
…Так ты у нас поселилась в доме с «привидениями»? Ха-ха-ха! Дарья, это кру-уто! Знаешь, какой бизнес можно на этом забабахать? Закончить ремонт в доме и сдавать комнаты туристам, а по ночам пугать их, нарядившись в белые простыни. Сейчас это модно – туристический отдых в замках «с привидениями». Наваришь на этом таки-ие деньги… Хи-хи! Будь я там на твоем месте, уже давно изложила бы муженьку подобный «бизнес-план»… А если серьезно, то я думаю, что твой муж прав: в доме не закончен ремонт, и шум могут производить какие-то оторванные доски, ветер, задувающий в щели, мыши (О! Вот тут бы я всерьез испугалась! По мне лучше иметь в доме «привидение», чем мышей или, что еще хуже, крыс). Да мало ли что еще! Кошка та же, о которой ты мне написала. Возможно, что ты кошачьи вопли и приняла за женский плач и крик. Ты у нас всегда была впечатлительной девушкой с бурной фантазией, так что представляю, что там успела себе нафантазировать. Ничего не бойся! Ты просто обязана быть счастливой. Думай, что выиграла в лотерею главный приз, а может, даже и больше…»
Я перечитала Веркино письмо дважды. От слов, написанных близкой подругой на родном языке, словно повеяло свежим ветерком, принесшим с собой горьковатый запах опавших на размоченную дождями землю листьев – запах российской осени. «Позвоню сегодня маме», – решила я и с некоторой грустью подумала о том, что никто теперь не пересказывает ей за вечерним чаем события минувшего дня. Отчим всегда отличался немногословностью, тогда как моя мама – очень общительная и любит, когда ее балуют короткими, но смешными историями. Я тяжело вздохнула и вышла на улицу.
Время приближалось к святому часу сиесты, и поэтому многочисленные магазинчики, офисы, кафетерии, которые занимали первые этажи, а по-испански «бахос», закрывались, так что мелкий шопинг снова пришлось отложить. Я, ощущая себя великой бездельницей, но тем не менее упиваясь этим бездельем, без цели слонялась по улочкам, разглядывая вывески, которые были сплошь на каталанском, а не на испанском языке. Запрокинув голову, рассматривала аккуратные маленькие балкончики, заставленные горшками с цветами. И размышляла о том, что лица моих соотечественников такие хмурые и недовольные, в чем виноват наш климат средней полосы: нехватка солнца, ранние сумерки, перманентная осень, которая непонятно когда начинается и когда заканчивается, а может, закольцевалась уже и разделение года на сезоны – лишь номинантное. Ведь просто невозможно хмуриться, если тебе ежедневно улыбается с ярко-синего, без единого облачка неба солнце, как здесь, в Испании, а осень отметилась лишь в календаре и, похоже, не собирается возвращаться с каникул.
Неожиданно я набрела на небольшой парк и поддалась искушению отдохнуть на одной из лавочек, подставляя незагорелое лицо солнцу, любуясь приземистыми, напоминающими огромные ананасы пальмами, кучкующимися на декоративном «пятачке» посреди парка.
В одиночестве я сидела недолго. Помимо меня, в этом небольшом парке был еще старичок, который неторопливо прогуливался по ухоженным, изогнутым, как лекала, дорожкам и бросал в мою сторону заинтересованные взгляды. Честно говоря, поначалу это внимание со стороны незнакомого человека меня немного напрягало: чего ждать от этого дедули? Конечно, на маньяка он никак не походил в силу своего уважаемого возраста, но вот прочно вбитые в голову опасения, порожденные нашей неспокойной московской жизнью, не давали расслабиться и здесь.
Дедуля, сделав еще пару кругов по парку, все же присел на противоположную скамеечку, маскируя свое любопытство к моей персоне простой старческой усталостью. Но в тот момент, когда я встретилась с ним глазами, широко улыбнулся и, будто я его уже пригласила, с готовностью пересел на мою лавку.
– Ола! – жизнерадостно поприветствовал он меня, словно старую знакомую. Я вежливо ответила по-испански «добрый день» и застенчиво улыбнулась. В конце концов,
– Я – Давид, – представился старичок, разворачиваясь ко мне вполоборота.
– Даша, – ответила я.
– Дача? – переспросил он. И я еле слышно вздохнула: ну что поделать, нет в испанском языке буквы, эквивалентной нашей «ш».
– Даш-ша, – повторила я с понимающей улыбкой.
– Дач-ча, – старательно постарался выговорить дедушка и, не справившись, махнул рукой и засмеялся.
– Извините, я плохо говорю по-испански, только изучаю, – постаралась сразу же обезопасить себя от языковых неудач я. – Иностранка.
– О! – понимающе закивал старичок и, как мне показалось, с уважением. – Откуда ты?
– Из России. Москва.
– Россия? – задумчиво произнес сеньор Давид и, взглянув на небо, пожевал губами. – Там холодно, да?
Наверное, одна из первых ассоциаций, возникающая у иностранцев при слове Россия, – холод. Помимо «водки», «медведя» и «балалайки».
– Да. Там другая осень. И зимой есть снег.
– О! Расскажи мне о России.
Как ни странно, между мной и старичком Давидом завязалась беседа. Новый знакомый слушал мой косноязычный рассказ с видимым интересом, ничуть не высмеивая ошибки, наоборот, даже похваливая мои скудные познания. А я, воодушевленная его похвалой, рассказывала и рассказывала – о том, где училась, где работала. О своей семье, оставшейся в далекой Москве – маме и отчиме. О подруге Вере, от которой получила сегодня несколько писем. И о том, что приехала сюда к мужу. Сеньор Давид, слушая меня, кивал и иногда, когда я делала небольшие паузы, чтобы подыскать слова, ободрял тем, что все в моей жизни будет складываться хорошо, я найду замечательную работу, например, в кафе или маленьком магазинчике, обзаведусь новыми подругами. Когда я закончила рассказывать, сеньор Давид сделал такую долгую паузу, словно глубоко задумался о чем-то своем. И когда мне показалось, что он и вовсе забыл о моем присутствии, медленно и осторожно, словно бережно доставая из шкатулки реликвии, произнес:
– Я знал одну русскую женщину.
– Да? Расскажите! Мне интересно.
– Русская женщина, да… – вновь задумался он, глядя не на меня, а на пятачок с пальмами перед нами. Впрочем, я усомнилась в том, что видел он их, а не картины из своих воспоминаний.
– Да, так эта женщина, – наконец-то повернулся ко мне сеньор Давид. – Я могу рассказать немного, только то, что знаю.
К сожалению, из его быстрой и сложной речи я мало что понимала. Но слушала с вежливой улыбкой, отчего-то не решаясь переспрашивать и просить говорить для меня медленнее и простыми фразами. Я кивала и поддакивала, делала серьезное лицо, если улавливала по интонации, что повествование идет о чем-то серьезном, улыбалась вместе с сеньором, если улыбался он, и удивленно поднимала брови, если вдруг старичок голосом выделял в своем рассказе какие-то моменты. Все, что мне удалось понять, так это то, что знал он эту женщину давно (а где с ней познакомился – в России или Испании, так и осталось для меня загадкой), что она была (или есть?) очень красивая. «Как ты», – сказал сеньор и коснулся легонько моих волос. Но она была не очень хорошая женщина. А почему – к сожалению, опять же не поняла. Может быть, я все же отважилась и задала бы сеньору Давиду некоторые вопросы, чтобы лучше разобраться в его рассказе, но в этот момент на дорожке показался другой старичок, который держал за руку старательно топающую крепенькими ножками девочку лет трех.
– О, Энрике! – оживился мой собеседник и замахал приятелю рукой, подзывая. – Мой друг.
Это он пояснил уже мне.
Пожилой мужчина, выглядевший несколько моложе моего собеседника, подошел к нам и, нагнувшись к девочке, велел той поприветствовать сеньора Давида и молодую сеньору поцелуем. Девчушка со всех ног бросилась вначале к пожилому сеньору, оставила на его морщинистой смуглой щеке звонкий поцелуй, а затем без всякого стеснения поцеловала и меня – незнакомую, в общем-то, тетку. Пока я пыталась наладить легкий словесный контакт с маленькой испаночкой, сеньор Давид рассказывал приятелю все то, что услышал от меня. Потом сеньор Энрике принялся рассказывать свои новости, и оба старичка, увлеченные разговором, казалось, напрочь забыли и обо мне, и о девчушке, которая, по-детски быстро потеряв ко мне интерес, увлеклась разглядыванием небольшой стайки голубей, воркующих неподалеку от нас в ожидании хлебных крошек. Я же лихорадочно соображала, как потактичней прервать увлеченную беседу двух приятелей и удалиться. Почему-то казалось невежливым встревать в беседу, но, похоже, у старичков был недельный запас местных сплетен, и они не собирались прерываться, пока не обсудят все – от жизни соседей до политики. И только я приняла решение тихо и незаметно удалиться, как в моем кармане зазвонил телефон. Дедули тут же, как по команде, повернулись ко мне. Звонил муж.