Палач
Шрифт:
– А к чаю что погорячее будет? – ответил на рукопожатие Клаккер, сбрасывая накопленную за день усталость. Неожиданная встреча и возможная ниточка к убийце – это уже что-то. – Я ведь не присел с утра, все с голодным брюхом мотаюсь.
– Будет, как не быть, – прогудел Троби, показывая дорогу в хитросплетении переулков. – Я не только провизию закупаю, все в лучшем виде устроим…
– Значит, письмо подбросили, а кто отправитель – неизвестно. – Клаккер еще раз начал повторять факты, чтобы убедиться, что не пропустил ничего из рассказа.
Гостеприимный
– Да. Парни открыли дверь практически сразу, как постучали. Письмо – на крыльце, а в проулке – никого. И сам видел, до улицы очень далеко. Прошли, проверили каждый куст, каждый угол – пусто.
– Забавно… Ладно, а дальше вы направили своего самого головастого на встречу. И в сумку вместо денег положили нарезанную газетную бумагу. На всякий случай.
– Именно. Я человек битый жизнью, не верю в сделки без имени… За деньгами или товаром всегда кто-то стоит. Имя должно быть у продавца. Имя, а не каракули на бумаге… Поэтому я условия встречи выполнил, послал человека с оружием, но без сопровождения. Чтобы не вспугнуть – сумку ему дал. А вот если бы посредник убедился, что меня не кидают, тогда бы обсудили уже реальную покупку. И не в лесу, а где-нибудь в Городе, к людям поближе… Ну а теперь вместо нормальной сделки мне приходится от каждого шороха вздрагивать. Ведь письмо-то мне подбросили, на меня нацелились, не на кого-то еще…
– И вместо сделки у нас очередной покойник. И человек-невидимка, оставивший письмо с предложением купить диковинку… Герр Штрауф, мне этого мало. То есть я мерзавца все равно найду. Но пока мы лишь тычемся как слепые котята. Даже слухов никаких нет. Я не говорю про полицию, им в последнюю очередь докладывают. Я про себя…
Старик шевельнул мизинцем, и стоявший позади вышибала тут же наполнил высокие рюмки. Выпив, хозяин дома набил рот мясом и долго молча жевал, раздумывая о своем. Потом аккуратно отер рот расшитой салфеткой и подался вперед, внимательно разглядывая умотавшегося за день палача:
– Ты правильно сказал, люди из моего окружения твоему боссу ничего не скажут. Слишком многих из нас он на каторгу спровадил. Но с тобой – вопрос другой. Ты сам под ножами и пулями мотался, посредничал, у беспредельщиков заложников выкупал. Потом голову в петлю сунул, начал Город чистить. У общества к тебе претензий нет… Поэтому я расскажу все, что знаю. И помогу, чем возможно. Но хочу, чтобы ты гада не просто нашел. Я хочу, чтобы ты ему все кости переломал, когда на свет белый вытащишь. Потому что за своих людей я никогда спуску не даю. И такое прощать не намерен.
– Оно тебе надо? – Клаккер отодвинул опустевшую тарелку и грустно усмехнулся. – Сам говоришь – беспредельщиков никто не любит. Ни уголовники, ни законопослушные горожане. Становиться с ними на одну доску – себя не уважать.
– Значит – прощать?
– С чего? Найдем умника. Если вздумает сопротивляться – тогда разговор короткий. У службы приказ простой – при сопротивлении оружие применять, не задумываясь. Но обычно эти гады трусливы. Сразу кричать начинают, что по глупости вляпались, что жизнь запутала. Тогда – суд и каторга. Пожизненная. За дружбу с Тьмой скидок не бывает. Сгниет в кандалах на болотах. Или еще где, куда лишь каторжан сгоняют.
Подняв очередную рюмку, Штрауф усмехнулся:
– Черт с ним, пусть каторга. Пожизненная. Ты главное – найди ублюдка. А я его потом достану, если приспичит… Значит, рассказываю, что было до письма. О чем народ шептался, о чем ты мог и не знать…
Ранним утром Клаккер без приглашения ввалился к руководству домой, перепугав дремавшего консьержа в парадном своим воинственным видом.
– Опознал я тебе покойника, – вещал охотник, старательно дыша в сторону. – И остальных тоже. Поспособствовали добрые люди.
– Пойди, хоть рассолу хлебни, – поморщился Шольц, кутаясь в теплый халат. Несмотря на дневную жару, ночами уже холодало, и сыщик по утрам предпочитал одеваться потеплее. Это у молодых здоровья лишнего без меры: что водку с непонятными друзьями пить, что в шесть утра по Городу бегать. – Как чуть в разум вернешься, можно будет продолжать.
– А еще мне подметное письмо досталось, которым последнюю жертву выманили. На, полюбуйся…
Пока вооружившийся увеличительным стеклом начальник департамента изучал мятую бумагу, палач влил в себя половину огромной банки, где плавали соленые огурцы, и захрустел плотным зеленым угощением.
– Я даже нашел, где наш клиент прятался, когда конверт принес. В мусорном баке сидел. Представляешь? Охрана весь переулок обыскала, а в мусор не полезла. Вот он под дощечкой с объедками и схоронился. Дождался, когда шум-гам уляжется, и домой. Даже следы от сапог остались. Смазанные, но я палкой переворошил все, что смог, и нашел. Благо еще, что мусор на выходных лишь вывозят.
– Охрана? Это чей же человек последним под удар попал?
– Герр Штрауф собственной персоной. Его парня грохнули. Очень просил розыск до конца довести. Обещал даже в суд заглянуть, послушать, как гаду пожизненную каторгу присудят. Если доживет в тюрьме до процесса, конечно.
Шольц отложил письмо и похлопал по карманам, пытаясь найти коробку с цигариллами. Потом сообразил, что до сих пор в халате, а не в любимом сюртуке, и направился к крану: ополоснуть лицо и прогнать остатки сна.
– Даже и не знаю, что сказать. С одной стороны – плохо, когда нас с тобой различают. Получается, будто мы не одно дело делаем, не в одном департаменте служим. Ты – почти свой у криминала, я – так вроде бы и враг, которого пристрелить боязно, но и делиться информацией никто не захочет… С другой стороны – мы несколько дней сэкономим с именами. А каждый день – это спасенная жизнь… Вот и не знаю, печалиться или радоваться этому. Или оставить как есть…