Палач
Шрифт:
– Еще раз: будешь дурочку валять, я тебя судебным сдам и слова не замолвлю. Завтра утром в камере найдут повесившимся. Ты же местные нравы знаешь. Так что – без дураков. Как тварь на людей смог направить?
– Ну, в гнезде у нее колокольчики блестящие. Игрушка, или даже не знаю, что это… Вечером зверь спит. Всегда спит. И на меня даже не обращает внимания… Я подходил, угощение клал, а сам игрушку его в тряпку и наверх. Там предлагал покупателю, якобы эта штука способна из Тени любого монстра вызвать. Кто-то смеялся, кто-то пытался в рожу дать. Никто платить не хотел, хотя многие деньги
– Раз – и… Эх, Тиль, что же ты так паршиво свою жизнь заканчиваешь? Начинал вполне себе уважаемым человеком, а теперь – ради копейки людей гробишь.
– Какие же это люди? – удивился сморщенный «борец за народное счастье». – Они же ростовщики, кровопийцы. Я бы их и сам как-нибудь. Эдак… Чтобы, значит…
– Вот бумага. Вот карандаш. Пиши, спаситель Города. По каждому случаю. Когда? Кого? Почему его выбрал, а не другого? Ну и про зверя своего отдельно тоже пиши… А я пойду, вон в дверях уже сколько времени топчутся… Вернусь, чтобы все было изложено, до последнего фактика… К вечеру, если управишься, найду тебе здесь место в карцере, завтра уже отправлю в тюрьму. Если нигде врать не станешь, то как я и обещал – побеспокоюсь о твой шкуре…
Вызвав дежурного унтера, Шольц приказал следить за обвиняемым, а сам вышел в коридор, где медленно на коляске нарезал круги штатный мастер-оружейник. Прикрыв дверь, сыщик спросил:
– Мирак проспался с нашим мастером топора и кинжала? Они с утра вроде на боковую собирались?
– Ради этого и побеспокоил. Они на пару еще подчистили все горячительное, что было, потом друг другу в слезах клялись в вечной любви и дружбе. А под конец Мирак бубнил про Лили, которая на небеса ушла. Бубнил, бубнил, а палач орать начал, что его друг – гений.
– Орать? С чего бы это?
– А наш убивец понял, как тварь атаковала. С воздуха, сверху. И наверх же возвращалась. Улетала, то есть. Лапы-крылья, запах ветром развеет, попробуй найди ее среди облаков.
– И?
– Ну, они кое-как собрались на пару и к выходу. Уже с полчаса как. Еле на ногах стоят, но выгребли арсенал подчистую и двинули. На охоту… Если на пролетке поедем – можем еще перехватить.
Полицейский помолчал, потом высказал себе под нос что-то длинное и неприятное о пьяных идиотах и заглянул в кабинет:
– Тиль! Твой зверь – он по норам бегает или как? Летать умеет?
– По норам – это когда ему лень. А так – да, летает. Быстро летает. Раз – и уже нету…
– И когда летает? Ночью? Ты говорил – вечером спит.
– Ага. Вечером спит. А утром и днем – летает. В полдень летает. Серой тенью такой. Раз – и мимо… Гуся, утку, галку какую сшибает, те даже увернуться не успевают… Налетается, сожрет кого – и спать…
Шольц повернулся к Веркеру и спросил звенящим голосом:
– Говоришь, арсенал выгребли? Полчаса назад?.. Так, ты на телефон, звони в ближайшее к роще отделение, пусть ребят вышлют на перехват. А я – верхами и следом. Полдень, время охоты для твари. Самое время двумя придурками закусить… Черт, даровал же бог помощничков…
– Я тебе говорил, что ты гений? Гений! Непризнанный… Вот, как на духу… Это же надо – раз и на небеса. А оттуда – вниз. Лапами – чирк-шмырк, извольте бриться. Шестой покойничек… Да, а я, как последний…
– А зачем на ветролет? Да еще такой маленький?.. Нет, я понимаю, ты у нас человек с уважением, тебя каждый в Городе знает… Но ветролет… Я туда не полезу, с детства высоты…
– И ведь каждый кустик обшарил, каждую травинку… Все следы искал. А следы – они там, они под небесами… Что там найдешь…
– Да, шлем твой подштопать надо. Вон, по краю уже бахромиться начал… И шкуру твою тоже бы в порядок привести… Не поверишь, пока за больными ходил, обшивать научился. Они же, как дети… Но сил моих там больше нет. На кого взгляну – и Лили перед глазами. Три дня держался, а потом ушел. Давит меня там, стены давят… И голос ее из каждого закутка…
Двое здоровых мужиков стояли у маленького ветролета, подпирая друг друга. С тем же успехом их можно было бы поставить к какому-нибудь столбу – вполне бы сошел за собеседника. Но у этих было очень важное дело. И начальник воздушного порта закрыл сначала глаза на странную парочку, а потом и нос, чтобы не ощущать чудовищный перегар. Все же официальный чин и неофициальная слава сыграли свою положительную роль.
Спешно вызванный бородатый пилот-коротышка с подозрением оглядел гостей и безаппеляционно заявил:
– Вы что, с колокольни свалились? Пьяным на борт – ни при каких обстоятельствах! У меня правила! Кто из гондолы вылетит – по судам затаскают. И перевес на двоих, машина не поднимет столько.
– Он – на земле остается, – прошептал Клаккер, важно оттопырив вверх худой палец. – Мирака укачивает от ветра… А я – по служебной надобности. Бляху показывать надо?.. Вот, держи. Можешь номер переписать… Номер второй, согласно табелю о рангах.
Помрачневший хозяин воздушного судна недовольно покрутил в руках блестящий кругляш и вернул назад:
– Откуда – второй? Вон, номер-то шестизначный.
– А гвоздиком вот здесь нацарапано. Не видишь, что ли?.. И не дуйся… Я, может быть, всю жизнь мечтал ветролетчиком быть. Но не сложилось. Руки-ноги вымахали, не взяли на флот… Вон, только шлемофон ношу, да… Зато от всякой дряни спасает. Веришь?
Пилот добыл из широкого кармана собственный головной убор и взгромоздил на изрядно прореженную годами шевелюру:
– Шлемофон вижу, а с остальным надо разрешение получать. Не положено в пьяном виде…
– Ты меня еще пьяным не видел, – похлопал по плечу невысокого собеседника палач. – Я пьяный – дурной. Я пьяный бы в небеса без твоей машины умотал. А сейчас – пока не могу. А мне – надо. Очень надо… У меня тварь на краю Города болтается, чтоб ее. Летает над верхушками и вынюхивает, где бы еще кого укокошить… Мне надо сверху на нее посмотреть, взглянуть. Может, я ее лежку замечу. Может, где в буераках логово найду… Полетели, мой хороший. Потому как шестерых уже я потерял, не хочу больше покойников из кустов добывать.