Палачи и жертвы
Шрифт:
– Ну что, Мешади, скоро на мокруху пойдешь, на дело святое так сказать, нет?
– Посмотрим, не знаю еще, как решат, так и будет.
– Тебя ждет хорошее дело, грузина там какого-то по - моему кончить надо. Я слышал об этом. Тем более у себя на Родине, в Баку. Это же жизнь, красота. Расскажешь потом, лады?
– Хорошо.
Сзади них перешептывались молодые каторжники:
– Смотрите, скорее, сюда, взгляните на него! Вот он идет. Это сам Мешади. Постарайтесь запомнить его внешность.
Вы слышали о том, как Сталин сидел в бакинской тюрьме? Ведь это история, это было,
Эти подробности служат лишь введением к предлагаемому произведению, к самой истории, которую я сейчас опишу. Хотите послушать?
Баку, 1908-й год. Баиловская тюрьма в Баку в то время снаружи утопала в олеандрах, эти цветы окружали ее со всех сторон. Романтичный запах распространялся уже на расстоянии. Аромат приятный, да еще смешанный с морским воздухом, и вид такой необычный. Все кругом такое душевное, старинное, розовое. Когда на кровь упадет немного слез, каким все становится розовым. А внутри тюрьма пахнет тюрьмой. Наверное, во всех тюрьмах планеты запах один и тот же: запах печали, страданий, горя и разлук. Будь хоть это Венсенский замок или Лефортово. И вот в этой тюрьме работал в те годы полковник городской жандармерии, начальник оперативной части тюрьмы Виктор Степанович Крылюк. Он был бакинец, с Кишлов (бакинский пригородный поселок). Ему было около 50-ти лет, был женат, имел взрослую дочь, и глухонемого от рождения сына. Это было для него страшным горем. Больной сынишка часто грустил, как, наверное, такие же глухонемые, которым не нужны слова, которые все понимали взглядом. Сердце Виктора Крылюка обливалось кровью. Поэтому он весь погружался в работу, чтобы хоть как-то забыться, затеряться, отвлечься. Говорил и думал только о работе, о службе.
Его кабинет размещался на первом этаже, отсюда открывался вид во двор тюрьмы. Сам он был человеком очень скромным, до неприязни простым, и, как я уже сказал, до пошлости любящим свою работу. Он считал, что работа-это я сам и есть, т.е. это нечто нераздельное со мной. За короткий период он достиг на службе высоких почестей. По его словам, всего этого он добился только благодаря сильному чувству ответственности. Он даже к маленькой бородавке, выскочившей у него на носу, относился очень серьезно. В общем, давайте приступим к делу.
В тот майский день в его кабинете сидел заключенный Николай Тарасов. Он был агентом царской жандармерии, внедренным в камеру политзаключенных.
– Ну что, Тарасов, что ты сегодня нам расскажешь?
– (Посмотрел по сторонам) Они что-то замышляют, что-то готовят. Не исключено, что это будет побег, господин полковник.
– А кто конкретно, ты уточнил?
– Да, узнал. Этот, как его, Коба, и Сулейман (сказал очень тихо и опустил голову). И еще с ними за одно Губанов.
– Этот грузин, я чувствую, становится для нас проблемой. Короче, Тарасов, будешь докладывать о каждом его шаге, это
– Как изволите, господин полковник.
– О своей семье не беспокойся, они в порядке. Слово военного.
– Благодарствую.
– Кстати, Коля (задумавшись, спросил), семья сейчас в Киеве?
– Да-с, в Киеве.
– А ты родом, значит, будешь из Киева, да?
– Оттуда-с, верно.
– Хороший город я слышал этот Киев, правда?
– О, Киев-это жизнь. Вечные туманы над Днепром, Подол, золотые купола видны из под густых деревьев. Особенно Киев хорош в мае, когда цветут каштаны. По городу такой запах, а ты в это время на плоту с хорошей девкой по Днепру... Сердце обливается
кровью. Эх! Киев... Все люди гуляют, на лицах улыбка, все хорошо.
– Да?
– Конечно, можете не сомневаться.
– Теперь учти, если не выполнишь мое задание, ты свой Киев можешь и не увидеть. Останешься навсегда здесь, в Баку. В этом можешь не сомневаться. Понял? Сей слух надо выяснить до конца, понял ты? Теперь, ступай.
Камера-распределитель. В накуренном и пропахшем парашей помещении взад вперед, как лев в клетке, ходит, точнее очень тихо, как кот, передвигается Иосиф Джугашвили по кличке Коба. Он был маленького роста (165 см), на нем был френч серого цвета. Его практически не было слышно. Он не вмешивался ни в какие блатные разговоры, разборки, раскрутки. В карты тоже не играл. Улыбался очень редко, да и то с расчетом. К нему обратился его сокамерник и хлебник, Сулейман.
– Коба, это он, Тарасов. Я стукачей по запаху чую. Надо кончить его, иначе этот сучара заложит нас.
– На днях решим, не кипятись, Сулико.
– Как на счет наших товарищей на воле? Они ждут нашего сигнала.
– Не торопись, успокойся, скоро сюда переведут Мамедика. Вот с ним будет легче. Он
идейный, с ним этот вопрос будет легче решить.
– Какой такой Мамедик? Ему можно довериться?
– Да Мамедэмин. Ну, Расул-заде этот. Я его знаю давно.
– А, да, я о нем тоже кажется слышал. Он идейный, да?
– Ну, не в ладах с Россией.
– Понятно...
Москва. Бутырская тюрьма. По темному коридору со связкой больших ключей шел надзиратель. Стояла полночь, в камерах тихо посапывали узники. Надзиратель осторожно, но с небольшим шумом отпер дверь одной из одиночных камер, и вошел внутрь. Там внутри, на корточках сидел молодой темненький парень лет 30-ти, с огромным шрамом на щеке. Его звали Мешади Кязым. Он как бы ожидал визита надзирателя.
– Ты готов к завтрашнему дню, Мешади?
– Я всегда готов, Аким. Всю свою жизнь я готов на все ради своего Баку, ради того, чтобы увидеть его хотя бы одним глазом.
– Ну все, тогда жди. Завтра все решится.
Оперчасть тюрьмы. Беседа Крылюка с заключенным Юрием Горстковым по кличке "Рижанин". Крылюк готовился сказать ему нечто особенно любопытное.
– Как дела, Рижанин? Как поживаешь? Ты же ведь у нас здесь авторитет.
– Да (довольно), хотя бы здесь, в неволе, я царь.
– Окрестили тебя, или еще ждешь маляву из Москвы?