Палачи из телевизора
Шрифт:
– Верно.
– А если это эпопея? Вдруг за одну серию тридцать лет пройдет? Даже если нас не расстреляют, мы от старости сдохнем, пока кино кончится.
Тут Лаврушин отодвинул свои научные интересы в сторону, И ясно осознал, в какую историю влип сам и куда втравил друга. Легкая прогулка моментально превратилась в его глазах в длинный путь по джунглям, где кишат гады, людоеды и хищники Как же так – какой-то дурак-сценарист написал дурацкий сценарий, и теперь его дурацкие персонажи пустят в
Через час путешественников потащили на допрос. В большой комнате, выход из которой заслоняли двое дюжих солдат явно жандармской внешности, за столом, тумбы которого опирались на резные бычьи головы, сидел знакомый поручик и макал в чернильницу перо, записывая что-то на бумаге. Штабс-капитан склонился над привязанным к стулу, избитым товарищем Алексеем. Когда в комнату ввели Лаврушина и Степана, капитан отвернулся от подпольщика и произнес с угрозой:
– О, знакомые рожи. Господа коммунисты, мы, кажется, имели удовольствие видеться раньше.
– Было дело, – вздохнув, согласился Степан.
– Значит, прямехонько из Москвы? Отпираться было бессмысленно. Провокатор уже все доложил. Поэтому Лаврушин смиренно кивнул:
– Из нее, златоглавой.
– Я родился в Москве, – задумчиво произнес капитан, лицо его на миг утратило свирепое выражение. – Это было давно. Наверное, тысячу лет назад. Балы, цыгане, свет… Тогда Россия еще не была истоптана. Как там теперь?
– Все равно не поверите.
– А вы попробуйте, – усмехнулся капитан.
– Мы из другой Москвы. Будущей. Такой Москвы вы не видели, – грустно проговорил Лаврушин. – Половину церквей снесли. Понастроили новых районов – тридцати этажные здания. Башня останкинская в пятьсот метров. Миллионы автомобилей. Все асфальтом залили. В домах – газ, горячая вода. Несколько аэропортов.
– Аэропортов, – в голосе капитана появилась заинтересованность. – Вы так представляете себе ваш красный рай?
– Эх, если выживите в этой мясорубке, лет через пятьдесят вспомните меня. Огромный прекрасный город. И ощущение новой грядущей смуты. Так будет.
Вряд ли вспомню, – офицер повернулся к товарищу Алексею и для удовольствия залепил ему держимордовским кулаком Лаврушин вздрогнул, будто ударили его самого. – Вот он, облик грядущего хама, который от всей Руси не оставит ни камня. Вижу, вы интеллегентные люди. Что у вас общего с этими?
– Мне очень жаль, господа, – офицер встал перед ними. – Единственно, чем могу помочь вам – это не пытать.
– Подарок, – хмыкнул Степан.
– Но завтра вас расстреляют.
Тут очнулся товарищ
– Держитесь, товарищи! Им не сломить нас пытками и застенками. Будущее за нами!
– Это все твои эксперименты, Лаврушин! Говорил тебе, не может быть такого генератора, аН нет – испытывать понесло!
– Вы о чем? – насторожился офицер.
– О том, что это не наше кино, – вздохнул Лаврушин и заискивающе произнес: – Господин капитан, а может, не стоит расстреливать? Может, договоримся.
Он заработал презрительный взор подпольщика и насмешливый взор капитана.
– Нет веры тому, кто раз связался с хамом, – процедил тот. – Увести.
Лаврушин пытался обдумать, сидя на соломе, планы спасения, но ничего путного не приходило. Под утро задремал. Разбудил его конвоир.
– Вставай, краснопузый. Час твой пробил…
Во дворике у стены красного кирпича стояли члены подпольного ревкома – избитые, в ссадинах, с разорванными рубахами. Больше всех досталось товарищу Алексею – тот еле держался на ногах.
Внутри у Лаврушина было пусто. Подташнивало. Но он все не мог до конца поверить, что этот синтетический мир расправится с ним.
Он поднял глаза. Увидел строй солдат в длиннополых шинелях, с приставленными к сапогам винтовками.
– Боже мой, – прошептал он.
– Это все твои идеи, – кивнул Степан, он был не столько напуган, сколько зол.
– Товсь! – тонко проорал знакомый поручик и поднял руку. Взвод взял наизготовку. И Лаврушин на удивление ясно с такого расстояния увидел бегающие, неуверенные глаза солдата, целящегося ему прямо в сердце.
Тут товарищ Алексей гордо и зычно закричал:
– Да здравствует партия Ленина! Наше дело не умрет!
И запел «Интернационал».
Соратники подхватили его – стройно и слаженно, как профессиональный хор.
Ноги у Лаврушина слабели. Он оперся о холодную стену и закрыл глаза. Это слишком тяжело – смотреть в глаза собственной смерти.
– Цельсь! – проорал еще более тонко подпоручик.
«Все», – подумал Лаврушин. Холод кирпича продирал до костей мертвенным морозом.
Прошло несколько секунд. Лаврушин почувствовал, как его трясут за плечо.
– Заснул? – послышался голос Степана. Лаврушин открыл глаза и увидел своего друга. Живого. Только бледного.
– Где мы? – слабо спросил Лаврушин.
– Кажется, в Англии.
Вокруг простирались бесконечные вересковые поля, на горизонте синел лес и озера. Сам Лаврушин стоял, оперевшись о мшистый булыжник запущенного и достаточно безобразного, без единого намека на величественность, замка. Это был сарай-переросток из булыжника, а не замок. Но он был несомненно английский.