Паладин
Шрифт:
— О, как бы я хотела тоже преклонить колени у святой Гробницы! — вздохнула Джоанна.
Теодора какое-то время смотрела на англичанку, а потом сказала, что она может провести ее в храм Гроба Господнего вместе со своими единоверцами.
Джоанна радостно встрепенулась, однако увидела, как Мартин отрицательно покачал головой.
— Любовь моя, это опасно, — сказал он, и Джоанна поникла.
Она научилась слушаться во всем Мартина, но ей стало так горько! Ведь некогда она покинула Англию в надежде побывать у Гроба Господнего, проехала немало миль, пережила столько опасностей, и вот, когда ей наконец удалось попасть в Иерусалим, причем не пленницей, а тайной гостьей, снова приходится отказаться от своей мечты посетить
Джоанна старалась отвлечься от грустных мыслей. Она проводила много времени с Мартином, они подолгу беседовали или, обнявшись, сидели у окна и слушали далекие протяжные крики муэдзинов.
Наблюдала Джоанна и за отношениями Эйрика и его Теодоры, заметив, что Эйрик выглядит столь же влюбленным, как и в те времена, когда обхаживал ее служанку Санниву или терял голову от бедуинки Эсфирь. И самое удивительное, что Джоанна была готова поверить, что всех своих женщин Эйрик любил абсолютно искренне! Уж по крайней мере Теодоре и в голову не приходило, что ее рыжий бродяга-муж может иметь еще где-то семью, настолько он был с ней нежен. Эйрик то и дело обнимал и целовал ее, лицо его светлело при одном взгляде на египтянку, и он во всем порывался помогать ей. Впрочем, Теодора мягко отказывалась от его помощи в лавке и не проявляла особого желания, чтобы ее шумный, громогласный супруг вникал в ее торговые дела. Джоанна даже подумала, что, если бы Эйрик постоянно жил в Иерусалиме, они бы с Теодорой наверняка начали ссориться. Коптка была сильной женщиной, не терпевшей принуждения, редкие встречи с мужем вносили в ее жизнь уверенность, что она любима, однако вряд ли Теодора смогла бы стать ему покорной женой. И хотя она выглядела счастливой, когда огромный норвежец на руках относил ее в спальню, утром неизменно оставляла его, уходя вместе с Эхмосом в лавку, а Эйрик оставался с малышами, которые льнули к нему, как только могут льнуть дети к своему большому и нежному отцу.
— Не подумываешь ли ты о том, чтобы остаться с этой своей семьей в Иерусалиме? — как-то спросила его Джоанна.
На лице Эйрика возникло растерянное, даже тревожное выражение, но потом он беспечно улыбнулся.
— Не думаю, что подобное возможно. Да и кто же тогда будет помогать вам с Мартином в пути? Гм, остаться здесь… — Он почесал затылок. — Меня вон Теодора даже к своей лавке не допускает. Но в этом она, по сути, права: я ничего не смыслю в торговле, я бы переругался со всеми ее заказчиками и покупателями, да и вообще, с моим неуемным характером мне не место среди сарацин. Вот если бы крестоносцы вернули Иерусалим, я бы смог чаще бывать у Теодоры и детей. Однако… У меня ведь еще есть жены, которых я люблю и по которым скучаю.
Да, этот рыжий язычник просто не способен был иметь только одну семью. И он все чаще стал говорить, как хочет поскорее увидеть еще одну свою жену, Санниву, служанку Джоанны. «Ведь леди де Ринель не станет препятствовать нашей встрече?» — спрашивал он, с тревогой глядя на англичанку.
Джоанна только разводила руками. За время своих скитаний она на многое смотрела уже не так, как раньше, да и не намерена была перевоспитывать любвеобильного Эйрика и вмешиваться в его отношения с женами.
Как-то под вечер в дом Теодоры вместе с Мартином пришел Иосиф. Выпив предложенную хозяйкой сыворотку и покурив кальян, он сказал:
— Сегодня суббота, когда моему народу полагается отдыхать. Но уже завтра я начну сборы, чтобы к понедельнику быть готовым выехать в сторону побережья. Мне ведь надо рассчитаться с единоверцами, ссудившими меня деньгами, поэтому я возьму у них несколько тюков с пряностями, доберусь до Яффы, где зафрахтую судно, и отправлюсь в Антиохию. Там я смогу продать товар итальянским купцам, а разницу верну в счет долга помогавшим мне иудеям. Я говорю все это к тому, что, если вы, миледи, чувствуете себя достаточно окрепшей, я и вам попробую добыть
— Вы были моим лекарем, Иосиф, и вам виднее, смогу ли я выдержать путешествие, — улыбнулась ему Джоанна. — Что же касается моего самочувствия, то думаю, что уже достаточно окрепла, чтобы не быть вам обузой в пути.
Потом она сидела и слушала, о чем беседовали Мартин и его друзья. Они говорили, что в Иерусалим прибывает столько войск, что впору говорить не о защите города, а о том, что Салах ад-Дин сам намерен выступить против крестоносцев.
— Еще недавно эмиры отказывались сражаться за Саладина, — сказал Мартин. — Но теперь король английский ушел, и многие считают, что грозный Мелек Рик попросту испугался воевать с султаном. Мусульманам не приходит в голову, что у Ричарда могут быть иные причины отступить, а их муллы повсюду объявляют, что уход крестоносцев — это особая милость Аллаха, прогнавшего кафиров. И теперь сарацины сами готовы выступить в поход против неверных. Что же касается Саладина, то ему сейчас просто необходима победа: его престиж сильно пошатнулся и ему нужно изменить ситуацию в свою пользу, дабы подданные вновь видели в нем своего главу. Да, теперь реванш после стольких поражений стал для султана не самоцелью, а средством укрепления его империи.
— А куда он поведет свою армию? — взволнованно спросила Джоанна. — Какие ходят слухи, где он собирается напасть?
Ответил ей Иосиф. Он сказал, что в Иерусалиме знают, что король Ричард ныне в Акре, где его ожидает флот. Но стало известно, что перед отбытием английский король намерен одержать последнюю победу — отвоевать у мусульман город Бейрут, единственный оставшийся у них оплот на побережье. Крестоносцам это необходимо, чтобы вся территория между христианскими княжествами Акры, Тира, Триполи и Антиохии стали единым целым.
— И, как поговаривают в городе, Саладин намерен напасть на Ричарда, когда тот осадит стены Бейрута, — закончил пояснения Иосиф.
Вечером Джоанна сидела у себя в комнате, вслушиваясь в долгий протяжный крик муэдзина. Когда Мартин поднялся к ней и бережно привлек к себе, он сразу почувствовал, как она напряжена.
— Эта война все никак не закончится, — произнесла Джоанна через время. — Иерусалим потерян, моим единоверцам грозит новая беда. А я даже не могу помолиться за них у Святой гробницы, — всхлипнула она.
— Я уже сделал это за тебя, любовь моя, — нежно шепнул ей на ухо Мартин. — Признаюсь, я сегодня побывал в храме и был в кувуклии, где лежал Спаситель. Я молил Его защитить воинов Креста.
Мартин, гордившийся своей приобретенной верой, надеялся успокоить любимую, однако Джоанна даже расплакалась. Тогда Мартин сказал:
— Я понимаю, как это важно для тебя. И согласен, чтобы завтра ты пошла вместе с Теодорой и другими коптами в храм. Но я все время буду рядом.
— О, ты даже не представляешь, какую радость и надежду даешь мне! — просияла Джоанна.
И все же на другой день Мартин был очень напряжен, когда шел вместе с коптами в сторону храма Гроба Господнего. Он был одет, как иные копты, чья одежда мало отличалась от мусульманской, однако все они были в желтых тюрбанах, как и полагалось для похода в церковь, а Джоанна шла среди коптских женщин, ее лицо, как и у них, оставалось открытым, только голову покрывал островерхий капюшон.
Иерусалим жил своей обычной жизнью: по выложенной светлым камнем улице, между куч отбросов и выставленных вдоль стен лотков, сновала шумная толпа в тюрбанах и куфиях, слышалось позвякивание колокольчиков на шествовавших по переходам верблюдах, громко перекликались дети, ревели ослы, звенела медь в квартале чеканщиков. Порой по улице проезжали вооруженные всадники, и надо было спешно уходить в сторону, ибо воины смотрели на вереницу христиан-коптов, как будто те были прозрачными, — не видя, не замечая, не сдерживая поступи коней, успевай только посторониться.