Пальмовые листья
Шрифт:
В первый раз проводив Ольгу, Мерцаев до утра простоял с ней в том садочке у крыльца. Она не сопротивлялась его поцелуям и лишь приговаривала с милым южным акцентом: «Ну ффатит тебе, ффатит…»
Вскоре он стал уезжать к Ольге после занятий и возвращаться в академию прямо к утреннему осмотру, когда наш командир учебного отделения, построив группу в две шеренги в коридоре, на обычном месте, под копией шиш-кинской «Корабельной рощи», сердито спрашивал: «Потери есть? Левка на месте?»
Тучинский всегда был самым опасным человеком с точки зрения дисциплины, но теперь он обиженно возражал: «А чего Левка-то? Чего Левка? За другими приглядывай».
Мерцаев приезжал с лукавинкой в лице, делавшей его совсем юным. В портфеле он привозил большие красные яблоки «из тещиного сада». Левка хватал самое большое, комментировал: «Ничего себе устроился»,- и в его голосе звучала злая зависть. Как ни странно, а красавец Тучинский почему-то мучительно, по-мальчишески, завидовал каждому, у кого появлялась счастливая любовь. Это его раздражало, озлобляло и толкало на вызывающие поступки. Помню, даже на свадьбе одного нашего товарища он был так обижен и взволнован, что прямо из загса увел свидетельницу со стороны невесты, и больше в тот вечер их никто не видел.
Капитана Мерцаева Левка, естественно, побаивался, хотя пользовался неписаным мужским кодексом, охранявшим честь жены товарища, но позволявшим неограниченно судить его временную подругу. Вот Левка при всяком случае и цеплял Мерцаева. Капитан, как положено, отвечал с усмешкой мирной, иногда иронической. «Да, она девка темная,- соглашался капитан.- «Что делать?» Чернышевского нихт гелезен. Вчера «Падение Берлина» смотрели, и она всю дорогу спрашивала: «Это красные или белые?»
Каждую осень назначались тренировки к праздничному параду, и мы собирались на большой пустой площади перед академией, еще затемно, невыспавшиеся, недовольные; курили натощак «Беломор» и тормошили друг друга шутками, предназначенными отнюдь не для посторонних ушей.
Мы были при шашках с кожаными темляками и в сапогах со шпорами. Левка Тучинский и еще некоторые офицеры, продолжавшие традиции военного щегольства прошлых времен, пренебрегали казенными шпорами иделали себе на заказ тонкие, серебряные, с колесиками, выточенными из старых монет. У капитана Мерцаева шпоры были обычные, и он не любил с ними возиться, чтобы не цепляли асфальт, чтобы звонко щелкали при выполнении команд, когда резкими движениями каблук ударялся о каблук.
Помню, капитан выругался, поправляя в очередной раз эти шпоры, и риторически спросил: «Зачем это? Что это? Какая связь между уравнениями Максвелла и вот этим?» Левка, стоявший неподалеку, убежденно ответил: «Теперь тебе, Саша, шпоры нужнее, чем уравнения. Девки любят, чтобы звенело».
Лейтенант Малков ростом вышел на шеренгу впереди и то и дело оглядывался, прислушивался, пытался вступить в разговор. Наконец не вытерпел и выбрал момент, показавшийся ему удобным. «Саша! Саша! Капитан Мер-цаев! Подожди, я тебе объясню, Саша, физический смысл шпор и клинков,- крикнул он.- После тренировки объясню!»
Скомандовали: «Отставить разговоры!… Равняйсь! Смирно!» На площадь вышел духовой оркестр. Впереди несли серебряный бунчук с конским хвостом. Бунчук ритмично ходил вверх-вниз в такт старинному военному маршу, н отрешенно-торжественная мелодия захватывала нас и объединяла в традиционный мужской коллектив военного строя. Раздавались команды, освоенные на Руси с петровских времен, и наши парадные коробки в четком ритме маршировали мимо трибуны.
Полагалось всячески выражать недовольство «шагистикой», иронизировать над начальником курса - нашим полковником, не самым лучшим строевиком в Советской Армии, полагалось тщательно скрывать, что все мы любим военный строй, любим трубы и литавры, любим быть своими среди своих, а иначе незачем было бы и носить погоны. Меня, наверное, выдала какая-нибудь счастливая улыбка, когда взлетели над площадью и затрепетали между брусчаткой и камнями стен тонкие рвущиеся звуки «Прощания славянки». Сашка прощупал меня своим испытующе-лукавым взглядом и сказал: «А ведь ты - солдафон. Любишь раствориться в великом целом, как верноподданный пруссак?»- «Нет, Саша, у нас по-другому. Мы не растворяемся, а соединяемся».
Мерцаев тоже любил строй, но надевал добродушно-ироническую маску старшего брата, охотно участвующего в играх младшего. Когда отрабатывалась встреча начальника и к нам подъезжал генерал, мы должны были, застыв в положений «смирно», дружно кричать: «Здрай жлай тавай герал!» Однако некоторым, в том числе и Васе Малкову, почему-то очень хотелось внимательно разглядеть генерала, и они вертели головами, высовываясь из шеренг. Мерцаев раздраженно крикнул: «Эй ты! Блондин! Чего башкой вертишь? Неужели не понимаешь, как спереди смотрится?»
– А ведь ты, Саша, солдафон,- сказал я.
– Так он же портит строй,- ответил капитан и усмехнулся виновато и примирительно.
Начальству полагалось всегда быть недовольным нами. Только на генеральной репетиции накануне парада нас оценивали «удовлетворительно», а после самого праздника объявляли горячие благодарности за отличную строевую подготовку. На тренировках же после каждого прохождения мимо трибуны нам объявляли, что шага нет, равнения нет, выправки нет - в общем, говорили все то, что всегда говорят на строевых занятиях.
Мы вновь шагали вокруг площади, стояли, курили «Бе-ломор» и потихоньку ругали начальство. Потом снова раздавалась команда: «К торжественному маршу!» Командиры выходили вперед, и поднявшееся над зданием академии солнце высекало голубые молнии из обнажающихся командирских клинков. «Равнение направо! Шагом марш!» Правофланговым в нашей шеренге шел отличный строевик Левка Тучинский, и мы равнялись на него.
Становилось жарко, от голода и усталости мы становились молчаливыми и злыми, и если кто-то начинал проклинать парадную муштру, то теперь это говорилось искренне.
Часам к девяти, а то и к десяти, опустошенные и отяжелевшие, шли мы, наконец, в столовую, а затем - по аудиториям. Опутанные кожаными портупеями шашки в черных ножнах с блестящими медными рукоятками падали на столы рядом с конспектами, раскрытыми на новой странице, где уже было записано название очередной лекции: «Фазочастотная характеристика радиотехнической цепи».
– Вот, Саша, я тебе объясню смысл этих шпор и клинков,- сказал Вася, сосредоточенно вглядываясь куда-то вдаль, сквозь собеседника. Широкое лицо Малкова с полуоткрытым ртом казалось в этот момент детски наивным, довольным неизвестно чем, и глядя на него, самому хотелось улыбаться, хотя, может быть, и удивляясь мысленно: «И чему человек радуется?»