Паломничество жонглера
Шрифт:
К'Дунель поблагодарил и обещал подумать над предложением. Господин Фейсал заверил его, что ни в коем случае не торопит: «Подумайте как следует, в таких делах спешка только вредит».
Жокруа хватило недели. Он уже достаточно долго пробыл при дворе, чтобы понять: без протекции, будь ты хоть самим Бердальфом Морепашцем, далеко не уплывешь, высоко не взлетишь. А после смерти отца связей у него не осталось — тем более, сравнимых с персоной господина Фейсала.
Поначалу быть «настоящим запретником» означало всего лишь выполнять кое-какие поручения, которые Жокруа передавали через посредников, — людей,
Время кнута настало позже…
При мыслях о кнуте капитан поморщился, еще раз оглядел себя в зеркальце и решил, что пора отправляться в путь. Додумать он успеет по дороге, а пока, перед отъездом из столицы, предстоит совершить визиты к людям, назначенным ему в попутчики господином Фейсалом. И не стоит забывать про жонглера, который в фамильном Н'Адеровом экипаже небось уже вовсю пылит в сторону Ллусима.
«…Надо было в тот раз с ним не церемониться», — с досадой и некой долей брезгливости подумал К'Дунель.
И правда случай подвернулся подходящий, да вот капитан решил не пачкаться, к тому же он тогда не был точно уверен, слышал ли что-нибудь этот циркач или нет. Теперь уверен — осталось только найти мерзавца и организовать ему странствие во Внешние Пустоты. И при этом устроить ее так, чтобы люди Фейсала подтвердили: господин К'Дунель действовал, блюдя интересы Братства.
«Словом, — подытожил Жокруа, — сыграем втемную. Я не знаю, кого мне подсунул господин Фейсал, зато у меня припасен Ясскен; поглядим еще, „что он за птица и на что сгодится“.
Ох, не вовремя появился жонглер… а впрочем, вовремя никогда ничего не случается. Если он не Носитель, нет ничего проще, чем доказать обратное и убить его. А вот если наоборот…
Не допусти Сатьякал, чтобы он оказался Носителем!
К'Дунель спустился по лестнице на первый этаж, отдал верткому распорядителю ключ от кабинета и вышел на улицу. Рядом с Патленом пристроился зычногласый торговец, который прямо на мостовой, над наскоро разведенным костром зажаривал на вертеле бычью тушу. Народ охотно раскупал сочные, дымящиеся куски, наколотые на палочки.
— Будете, сударь? — подмигнул торговец К'Дунелю. — Свежачок, только забили. Он, представьте, сударь, тута одного господинчика пырнул рожищами; прям зверь хыщный, а не бык! Будете печеночку? Недорого беру.
К'Дунель чуть скривил губы, но бурчание в желудке превозмогло, он кивнул и потянулся за деньгами:
— Давай.
И не пожалел: печенка действительно оказалась отличной, правда немного горчила, но самую малость, почти незаметно.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
По
ожерельем имен
мы струимся, как мед,
позабыв слово «мертв»,
Но когда возвращаемся снова в тела мы,
то беспамятны вновь!
Отчего? — кто поймет…
— Лисса, лапушка, что ж вы одна скучаете, в самом-то деле! — Гвоздь приобнял служанку графини за плечико и щелкнул пальцами разносчице, чтобы принесла рогаликов в меду. В «Блудливом Единорожце» колыхалась обычная предвечерняя неразбериха, но жест Гвоздя был замечен и правильно истолкован. за последние полчаса здесь уразумели, что новые постояльцы при деньгах и не жмотистые, так что отнеслись к ним со всею внимательностью.
Миска с рогаликами и жбан с квасом оказались как нельзя кстати. Талисса сперва косилась на лестницу, что вела на второй этаж, к снятым комнатам, по графиня принимала ванну и спускаться не торопилась, поэтому «лапушка» кокетливо занялась угощеньями. Гвоздь галантничал, сыпал любезностями, цитировал поэтов (всё больше себя), наконец опустил руку с плечика пониже, и еще ниже, и еще — подруга дней дорожных не возражала.
Со стороны, наверное, они смотрелись презабавно, точнее, презабавно смотрелся Гвоздь: в одних портках, рубахе да накинутом поверх плаще. Но что поделаешь, если остальное белье пришлось отдать прачкам — Дальмин понес и до сих пор не вернулся, верно, подыскал себе какую постарательней да помогает полоскать; поласкает и придет, хорошо, если не к утру, а то замерзнешь тут, в одной рубахе…
— Экий вы талантливый, господин Кайнор! — сытой кошечкой промурлыкала Талисса. — Ну почитайте же что-нибудь еще, что-нибудь романци… — Она осеклась, заметив, как поскрипывает лестница, но увидела, что это всего лишь господин Туллэк, и замахала руками: — К нам, присоединяйтесь к нам!
— А не помешаю?
— Наоборот! — оживился Гвоздь. — Присаживайтесь. Как ваша нога, господин Туллэк?
Подобное радушие удивило врачевателя, но виду он не подал.
— Благодарствую, вроде угомонилась.
— Где там наши спутники? Благородная графиня всё еще изволит плескаться в бадье?
— М-м… полагаю, да. Во всяком случае, когда я проходил по коридору, Айю-Шун стоял на страже у ее дверей.
— Снаружи?.. Ох, простите великодушно, привычка к площадным шуткам дает о себе знать. Выпьете чего-нибудь? Квас или что покрепче?
Врачеватель решил ограничиться квасом и парочкой уцелевших рогаликов.
— А еще, — добавил он, — когда я спускался, кажется, речь шла о поэзии. А ведь и вправду, господин Кайнор, вы бы напели что-нибудь.
Гвоздь оглядел зал «Единорожца», заполненный больше, чем наполовину.
У дальней стены бренчал на лютне худосочный, словно глист постящегося, юнец. Репертуар его — «Две псины и кот», «Ах рыцарь, рыцарь, кто тебя…» и «Платочичек мой» — вполне отражал нравы и вкусы здешних завсегдатаев: для дам-с, выражаясь языком Талиссы, «романцическая», для мужиков плясовая, для тех и других — похабная. Сейчас юнец настраивал инструмент, и обрывки мелодий меняли друг друга, как разноцветные шарики в руках умелого циркача.