Память без срока давности

Горай Агата

Ставлю горячую кружку на пол, а сама припадаю ухом к двери. Первые несколько секунд ничего, кроме сумасшедших ударов собственного сердца, услышать не удается. Зато потом…

– Ну, ко-о-о-тя-я-я! Ну не надо… – протяжно звучит женский, не мамин, голос, а потом по дому разливается звонкий смех.

– Еще как «надо», – раздается уверенный и многообещающий голос папы.

– Ну ко-о-о-о-тяя…

Хихиканье и череда непонятных звуков. Одна за другой на пол начали падать какие-то

вещи. Быть может, это забытая Клавдией кукла, оставленный мной учебник, пульт или мамин любовный роман, давно поселившийся на диване в гостиной. Практически сразу начинает скрипеть наш старенький диван. Дальше внятных речей я не слышу, а только прерывистое «ах» или протяжное «да». Это был сто тридцать девятый раз, когда мне довелось слышать нечто подобное, вот только в этот раз мама к издаваемым звукам не имеет никакого отношения.

Отхожу от двери, но не для того, чтобы отвлечься на что-либо другое, а чтобы набраться смелости и выглянуть за пределы комнаты. Любопытство сильнее страха. Наверное, поэтому в любом жутком ужастике, вместо того чтобы проигнорировать непонятные и пугающие звуки, народ, едва ли не отдавая богу душу, все же стремится выяснить первопричину будоражащих стонов, холодящих кровь скрипов половицы, неизвестного происхождения стуков или плача, доносящихся из каких-нибудь темных углов.

Тихонечко отпираю дверь своей комнаты, аккуратно высовываю нос, а затем и все остальное. Уверена, папа знать не знает, что кроме него и его «гостьи» в нашем доме нахожусь еще и я. Дом у нас небольшой, все четыре комнаты, ванная и кухня находятся на одном-единственном этаже, и чтобы попасть в гостиную, мне хватает десяти шагов на цыпочках. Вход в гостиную украшают шторы, за которыми я старательно прячусь, а немного раздвинув их, с помощью всего одного глаза, мой мозг начинает заполняться новым неизгладимым воспоминанием – отцовским трахом с незнакомой теткой.

Невысокого роста пышногрудая блондинка в полусогнутом состоянии опирается руками о спинку дивана, а папа, обхватив ее бедра, то и дело насаживает ее себе на член. У обоих обнажены ноги, хотя джинсы до конца не сняты, а выполняют роль пут. Верхняя часть папы одета в его рабочую темно-синюю спецовку, из-за грязи и смол почти черную. Тетка же в одном лифчике, хотя на полу, у ее ног, я вижу красное тряпичное пятно, которого еще несколько минут назад в гостиной точно не было.

Женщина запрокидывает голову, закатывает глаза и улыбается так, будто попала в рай. Папино лицо не просто красное, а жуткого багрового цвета, на лбу появилась страшно вздутая вена. Он тоже время от времени запрокидывает назад голову, болезненно стонет, в конце концов кричит: «КА-А-А-А-ЙФ!!!» – и все прекращается. Они оба падают на диван, а я спешу назад в свою комнату.

– О-о-о, котя, это было… Это было круто, – слышу довольный голос незнакомки.

Отец отвечает ей на свой излюбленный самодовольный манер:

– Еще бы.

– Ты не перестаешь меня удивлять. Всякий раз после очередной нашей встречи зарекаюсь завязать с этим, но отказать себе в подобном трахе выше моих сил.

– Да, детка, у меня та же фигня.

За

запертой дверью я просидела еще долго, хотя папа со своей неугомонно хихикающей теткой (такое впечатление, что отец ей все время анекдоты рассказывал, так весело она ржала) покинули наш дом спустя полчаса. Я не понимала до конца смысла всего случившегося, что не особо меня тревожило, ведь я знала, что рано или поздно разберусь во всем.

Тогда я не знала одного, что видела начало конца, а заодно убедилась в том, что не люблю отца не просто так – он не заслуживает моей любви, он не заслуживает маминой любви. Но если за свои чувства я могу отвечать, то за мамины никто, кроме нее, ответа не несет. Я привычно умолчала об этом своем воспоминании, стараясь не думать о том, что все тайное рано или поздно становится явным. А еще я больше ни разу не пришла домой раньше положенного времени. Даже когда по какой-то причине последний урок отменяли, а бывало и не один, я шаталась по улицам, безрадостно пиная попадавшиеся на пути камушки, считала ворон, кормила голубей, пряталась от дождя или снега на автобусной остановке, но домой – ни ногой.

МАМА-ПАПА

1 марта 1996 года (третий класс, восемь лет, Клаве почти три)

– Я просила тебя не приводить в наш дом своих шлюх! Я устала натыкаться в собственном доме на чужое грязное белье.

Прижимая Клавдию к груди, я сижу у себя в комнате на кровати, дверь широко раскрыта. Я напугана. Подобных скандалов между родителями прежде не случалось. Клавдия испугана еще больше, ей нет даже трех лет, и понимает она еще меньше моего, а вот воспринимает все острее. Мне кажется, еще чуть-чуть, и ее маленькое сердце выпрыгнет из груди, а вот-вот сорвавшиеся с таких же васильковых, как у меня, глаз слезы попросту затопят наш дом.

– Не бойся, все будет хорошо. – Я легонько касаюсь рукой белоснежных волос сестры и продолжаю играть роль взрослого рассудительного человека – кто-то ведь должен быть сильнее. – Все иногда ссорятся.

Я говорю утешительную правду, от чего самой легче не становится. Уже завтра, пусть даже через неделю или две, Клавдия лихо спрячет эти минуты в глубоких подвалах собственной памяти с бесконечными стеллажами заархивированного прошлого, но я обречена четко помнить каждую из этих ужасных минут до конца своих дней.

– Тебе надоело? – голос папы звучит вызывающе. – Надоело, говоришь? Думаешь, мне нечем крыть? Мне тоже надоело возвращаться по вечерам в пустой дом и трахать по ночам одеяло! Триста дней в году, из всех имеющихся трехсот шестидесяти пяти, тебя не бывает дома. Что прикажешь мне делать – молодому здоровому мужику с вполне естественными потребностями?

– Это неправда, – голос мамы дрожит. – И как только у тебя язык поворачивается бросаться подобными вещами? Если меня часто не бывает дома, то не потому, что я где-то прохлаждаюсь, не желая возвращаться. Между прочим, в это время я выхаживаю нашу дочь, борюсь за ее здоровье. В то время как ты удовлетворяешь «потребности здорового мужчины», я пытаюсь вырвать НАШУ дочь из напасти болезней.