Память – это ты

Бас Альберт Бертран

Сеньора Кастело вытолкали на улицу под крики доньи Пепиты. Ее выволокли тоже. Обоих швырнули к стене у магазина, к виску сеньора Кастело приставили пистолет. Донья Пепита рыдала и молила о пощаде, повторяя снова и снова, что им нечего скрывать, что они за Республику. Но казалось, что незнакомцам на это плевать. Им и на Республику было плевать. Просто распоясавшиеся юнцы, дорвавшиеся до власти.

Я встал и перекинул гитару за спину. Я столько уже повидал, что дошел до предела. Устал быть безмолвным свидетелем. Устал, что горстка грязных бандитов считает себя вправе творить что

вздумается просто потому, что ввязалась в войну и теперь проигрывает. Наверняка эти ребята раньше были батраками, чувствовали себя униженными и обездоленными и теперь вымещали злость на первом встречном человеке, у которого было хоть что-то свое.

Я подошел к ним. Двое караулили сеньора Кастело и донью Пепиту на улице, еще двое громили магазин.

– В чем дело? – спросил я.

Тот, что держал на прицеле сеньора Кастело, только растерянно оглянулся, но другой тут же выхватил пистолет и наставил на меня. Очевидно, он был главарем – или претендовал на эту роль.

– Жить надоело, сынок? – У самого пушок над губой едва пробился, а уже зовет меня “сынок”.

– Нет.

– Тогда убирайся, не зли меня.

– Конечно, сеньор.

Донья Пепита смотрела на меня в ужасе, явно желая, чтобы я скорее ушел.

– Я только хотел сказать, что эти люди не предатели.

Бандит зло посмотрел на меня:

– А ты почем знаешь? Вши твои рассказали?

Его товарищ осклабился.

– Просто знаю. Мы знакомы.

– Жизнью поклянешься?

– Не люблю клятвы.

Он схватил меня за плечо и неожиданно сильно впечатал в стену. Навалился всем телом мне на спину, прижал мою голову к облупленной штукатурке:

– Хочешь, чтобы я засунул гитару тебе в задницу?

– Нет, сеньор, – с трудом ответил я.

– Провоцировать меня вздумал?

– Нет, сеньор, – повторил я.

В этот момент двое других вышли из лавки, жуя что-то, – разумеется, они не заплатили.

– Там ничего нет.

– А вот здесь у меня, кажется, кое-что есть, – сказал главарь, по-прежнему прижимая мою голову к стене.

– Что с этими делать?

– К стенке их. И этого, – бросил тот, наконец выпуская меня.

Мы с сеньором Кастело и доньей Пепитой оказались на том самом месте, где я обычно сидел с гитарой. Моя кепка еще валялась на тротуаре. Ее перевернули пинком, жалкие монеты покатились по улице. Донья Пепита умоляла:

– Нет, нет, пожалуйста! Мы же ничего не сделали!

– Заткнись, жирдяйка!

– Отпустите жену.

– Никто никого никуда не отпустит.

– Эй! (Это мне.) Оставь гитару.

Я прислонил гитару к стене, как было сказано. Мы стояли на тротуаре, глядя на этих подонков, которые явно наслаждались своей властью. Соседи со страхом и любопытством выглядывали из окон. Прохожие, завидев происходящее, поворачивали обратно или ныряли в ближайший подъезд. Наши судьбы были нам неподвластны, как и слезы, катившиеся из глаз доньи Пепиты.

Главарь отдал короткий приказ, его дружки прицелились. Один из них, дрожа, все оглядывался на командира.

– Эй, – крикнул тот нам. – Лицом к стене, черт вас дери!

Забавно. После всех перипетий я умру, расстрелянный четырьмя негодяями, глядя на печальную, утратившую свою белизну стену. Самое странное, что мне было все равно. Я голодал, копил гроши – мне было плевать. Может, выстрел прекратит наконец мои мучения.

– Трусы! – крикнул сеньор Кастело. Потом взглянул на меня, и я впервые увидел улыбку за его усами: – Спокойно, сынок. Будь мужчиной.

Я кивнул, а сеньор Кастело обратился к жене:

– Я люблю тебя, Пепи.

– Товьсь…

– Убийцы! – донеслось из ближайшего окна.

– Трусы! – подхватили соседи.

– Цельсь…

Я вдохнул полной грудью. Я гордился собой. Мне нечего было стыдиться. На память пришла Хлоя. Мои последние мысли будут о ней. Жаль: она подумает, что я забыл ее. Она никогда не узнает, что со мной случилось.

– Пли!

Я стиснул веки. Раздались выстрелы, я почувствовал, как пуля ударила в спину. Дыхание перехватило. Я упал на колени. Донья Пепита рухнула как подкошенная, но сеньор Кастело устоял, хотя колени его дрожали.

Палачи расхохотались на всю улицу. Громче всех смеялся главарь. Я не успел ничего понять, как грудь моя снова наполнилась воздухом, я задышал. Боли не чувствовалось, только слегка – там, где пуля ударила в тело. Я был уверен, что это адреналин мешает мне осознать происходящее, и думал, что вот-вот упаду. Но тут я услышал, как бандиты сели в автомобиль и уехали так же внезапно, как приехали.

Почему я еще не умер? Неужели это так долго? Я посмотрел на донью Пепиту и удивился, не увидев крови. Сеньор Кастело попросил помочь занести ее в лавку. Он говорил обычным голосом, хотя был явно потрясен. А я? Я не шевельнулся. Я видел все словно в замедленной съемке, какой-то гул размывал остальные звуки. Включая смех главаря, по-прежнему отдававшийся у меня в голове.

Вокруг стали собираться соседи. Все хотели помочь. Меня подняли, но я не держался на ногах, и какие-то люди отвели меня в лавку. Таким же образом помогли сеньору Кастело и донье Пепите. Нас усадили на стулья за круглый столик в углу. Люди возбужденно переговаривались, делясь ненавистью к “мерзавцам”. Судя по всему, те не впервые проделывали этот номер.

– Моему двоюродному брату устроили то же самое на Виа-Лайетана [10] , – сказал кто-то. – Шел с друзьями из таверны, бедняга. Один после этого умом тронулся, да и остальные еще не оправились.

10

Улица в Барселоне.

– Нет такого права!

– Чего у них нет, так это совести. Дикари!

Какой-то мужчина подошел ко мне почти вплотную и пригляделся. У него были до смешного маленькие круглые очки, а дышал он таким перегаром от бренди, что свалило бы и лошадь.

– Это гитарист, – сказал он. – Играет иногда возле нашего дома. Дочка обожает его песни.

– Почему его схватили вместе с Кастело?

– Не знаю. Сам полез, наверное.

– Бедный дурачок…

Разговор доносился откуда-то издалека, будто все это было не со мной.