Память (Книга 2)

Чивилихин Владимир Алексеевич

Летим - и возвратим народу Залог блаженства чуждых стран; Святую праотцев свободу И древние права граждан.

А Владимир Раевский говорит уже от себя:

Пора, друзья! Пора воззвать Из мрака век полночной славы, Царя-народа дух и нравы И те священны времена, Когда гремело наше вече И сокрушало издалече Царей кичливых рамена...

Декабристов интересовали славянская древность и античные времена, Новгородская .республика и норманистская лженаука, немецкая агрессия и татарское иго, история русского крестьянства и московского самодержавия, Петр I и Отечественная война 1812 года... Первым среди историков-декабристов по праву числится Александр Корнилбвич. Он окончил Благородный институт в Одессе (Ришельевскнй лицей) и военное училище в Москве, готовившее офицеров генерального штаба. Необыкновенно одаренный юноша свободно владел латинским, греческим, немецким, французским, английским, польским, испанским, голландским и шведским языками. Будучи еще слушателем школы колонновожатых, работал в Петербургском и Московском архивах иностранных дел, накопив знания по истории России XVII-XVIII вв. С 1822 года этот штабс-капитан генерального штаба печатается в "Сыне Отечества" и "Соревнователе Просвещения и Благотворения", опубликовав за три года двадцать исторических статей, и двадцатичетырехлетиим молодым человеком становится издателем альманаха "Русская старина", появление которого Пушкин счел "приятной новостью"... Поражает широта исторического диапазона декабристов. Александр Корнилбвич, в частности, много занимался эпохой Петра, первым - прошлым русской промышленности, Гавриил Батеньков - автор статьи о египетских письменах и переводов исторических трудов, Александр Бригген написал очерк о жизни Юлия Цезаря, Михаил Лунин немало страниц посвятил истории взаимоотношений Польши и России, Михаил Фонвизин сделал "Обозрение проявлений политической жизни в России", Николай Тургенев провел солидное научное исследование по теории налогов. Павел Пестель создал "Русскую правду", Никита Муравьев - Конституцию, оба эти фундаментальных труда требовали обширных исторических знаний. Декабрист Василий Сухоруков создал двухтомное "Историческое описание земли Войска Донского", опубликованное лишь в 1867-1872 гг., Николай Бестужев написал работы "О свободе торговли и промышленности" и "Опыт истории российского флота"; последний исторический труд в триста с лишним широкоформатных рукописных листов до сих пор не напечатан. А еще вспомним исторические повести, стихи, статьи, поэмы, записки Александра Бестужева, Вильгельма Кюхельбекера, Владимира Раевского, Кочдратия Рылеева, Федора Глинки, Ивана Якушкина, Николая Басаргина, Павла Черевина... Всего же ученые числят среди декабристов пятьдесят пять историков! Все они придавали огромное значение исторический знаниям, и читателю, быть может, будет полезно познакомиться с некоторыми их высказываниями, в которых проявился демократизм, гуманизм, революционность и единство исторических взглядов декабристов. Беру лишь первые десять имен... Александр Корнилбвич: "Люди никогда или весьма редко... вопрошают прошедшее и таким образом самопроизвольно лишают себя помощи, какую могли бы им подать минувшие века... История есть собрание примеров, долженствующих руководить нас в общественной жизни". Николай Бестужев: "До сих пор история писала только о царях и героях; политика принимала в рассуждение выгоды одних кабинетов; науки государственные относились к управлению и умножению финансов, но о народе, о его нуждах, его счастии или бедствиях мы ничего не ведали, и потому наружный блеск дворсгв мы принимали за истинное счастье государства; обширность торговли, богатства купечества и банков за благосостояние целого народа; но ныне требуют иных сведений: нынешний только век понял, что сила государств составляется из народа, что его благоденствие есть богатство государственное и что без его благоденствия богатство и пышность других сословий есть только язва, влекущая за собою общественное расстройство". Михаил Лунин: "История... не только для любопытства или умозрения, но путеводит нас в высокой области политики". Иван. Якушкин: "Одно только беспрестанное внимание к прошедшему может осветить для нас будущее". Николай Тургенев: "Науки политические должны идти вместе с историей и в истории, так сказать, искать и находить свою пищу и жизнь". Гавриил Батенькой: "История-не приложение к политике или пособие по логике и эстетике, а сама политик;!, сама логика и эстетика, ибо нет сомнения, что история премудра, последовательна и изящна". Павел Черевнн: "Кто посвящен в таинства истории, для того настоящее вполне постижимо, он прозревает и будущее". Василий Сухоруков: "В истории человечества события не вырастают сами собою, без связи с прошедшим". Никита Муравьев: "Тогда даже, когда мы воображаем, что действуем по собственному произволу, и тогда мы повинуемся прошедшему, дополняем то, что сделано, делаем то, что требует от нас общее мнение, последствие необходимое прежних действий, идем, куда влекут нас происшествия, куда прорывались уже предки наши". Александр Бестужев: "Для нас необходим фонарь истории... Теперь история не в одном деле, но и в памяти, в уме, на сердце у народов. Мы ее видим, слышим, осязаем ежеминутно: она проницает нас всеми чувствами".

5

В отрочестве любил я листать книги первых исследователей Сибири, Алтая, Приморья и Камчатки-К;рашенинникова и Палласа, Пржевальского и Арсеньева, и уж совсем завораживающе музыкально звучали две странные, непонятного происхождения двойные фамилии путешественников, бороздивших дальние моря и пустыни: Миклухо-Маклай и Грумм-Гржимайло. Мне, помню, нравилось громко произносить их имена и прислушиваться, как они звучат... Николай Миклухо-Маклай!.. Григорий Грумм-Гржимайло!.. В первом клокотала перекатистая рифма, во втором гремел гром. Впервые мы встречаемся с именами самых знаменитых своих соотечественников в школьные годы-учитель назовет или в учебнике прочтешь, однако позже нередко случается так, что большинство этих имен не успевает по-настоящему раскрыться для тебя, пока не встретишь потом ненароком нужную книгу или журнальную статью, и тогда ты вдруг ясно поймешь, что такого человека следовало узнать пораньше, потому что он мог из своего будто бы небытия решительно повлиять на твою судьбу или, по Крайней мере, через тебя на твоих детей... Про Миклухо-Маклая, однако, в школе я ничего не слышал, но мне повезло случайно обменял у парнишки с соседней улицы книгу самого путешественника на птичью клетку-двухлопушку с голосистым щеглом. Этот товарообмен для меня был очень выгодным, потому что клетку я делал сам и мог сделать другую такую же, даже лучше, щегол поймался в хлопушку тоже сам, и их еще много летало над Сибирью, но где бы я взял такую книгу или денег на нее? Прочел я это скромное довоенное издание в зеленом, сдается, обложке, однако мелкие факты из новогвинейского дневника ученого довольно быстро и прочно забылись; помню только, как пришелец, впервые увидев воинственно настроенных папуасов, улегся на праву спать, что сразу покорило жителей джунглей, как потом он лечил больных и остановил войну между деревнями и как перед отъездом жители острова упрашивали его навсегда остаться с ними. И еще застряли в памяти пестрота новогвинейских впечатлений Миклухо-Маклая да, верно из предисловия, маршруты его путешествий, потому что я, очевидно, про_- следил их тогда по карте,- они на моей лесной и снежной родине, отстоящей дальше, чем какое-либо другое место на земле от марей и океанов, звучали так завлекательно и зазывно - Канарские острова, Марокко, Таити, остров Пасхи, Австралия, Острова Зеленого Мыса, Новая Гвинея... Вспоминается еще один случай - послевоенныи, черниговский. Должно быть, всюду можно найти человека, который сильнее других любит и лучше прочих знает родные края-живые подробности больших событий истории, когда-либо посетивших эти места, приметные строения в округе, в том числе и навсегда уничтоженные войнами и небрежением, предания, родословные, судьбы интересных земляков, драгоценных документов и вещей. Их называют Привычно краеведами, происходят они из бывших учителей, врачей, журналистов, военных, музейных, партийных и советских работников, и новая их служба, в которой они пребывают незаметно, часто донельзя скромно, чрезвычайно важна и нужна-они прививают согражданам привязанность к их родине, а через нее к большой Родине, к миру и жизни, а сами эти увлеченные отставные трудяги, кажущиеся подчас чудаковатыми, составляют кое-где высшую духовную ценность местного общества, потому что выступают в добровольной роли Хранителей Памяти. Интересную новизну подметил я в последние годы - таких патриотов и знатоков становится все больше среди молодых... Так вот, в Чернигове много лет назад встретился мне местный старичок, изработавший себя в газете и бросивший писать даже "информушки". Он-назову его Иваном Ивановичем-сновал по редакционным закоулкам, всем почему-то был нужен, особенно начинающим журналистам. Мои очерки и заметки Иван Иванович быстро и ловко переводил на украинский, хотя был русским, приговаривая: - Послушайте, дорогой, совет старого газетного сазраса: вычеркивайте слово "работа" из своих писаний совершенно, и тогда оно будет у вас встречаться не более трех раз на странице... Изан Иванович рассказал мне о таинственной судьбе "Святой Феклы" гениальной фрески из черниговского Спаса, первым поведал, что в Чернигове работали и были похоронены баснописец Леонид Глебов и прозанк-реалнсг Мпхайло Коцюбинский, что из этих мест происходят Тычина, Довженко, Десняк...
– А Новгород-Северский, между прочим, дал князя Игоря! Местную гимназию закончили педагог Ушпнскнй, писатель-народник Михайлов, ученый и революционер Николай Кибальчич, который перед казнью набросал схему ракетного космического аппарата. В Вороньках похоронены Сергей и Мария Волконские, Александр Поджио... А в Стародубе - корни Миклух.
– Каких Миклух?
– Неужели вы никогда не слышали о Николае Миклухо-Маклае?
– Почему же, слышал.
– На Черниговщине жили деды-прадеды ученого, и отец его Николай Миклуха тут родился. Русская история знает двух братьев-Владимира, что, будучи командиром броненосца "Адмирал Ушаков", геройски погиб в Цусимском морском сражении, и Николая - великого человека, хотя и маленького росточка, и хлипкого телосложения, и вроде бы второстепенных научных интересов... И правда, среди множества разных наук издавна существуют немодные, "тихие", имеющие весьма относительное прикладное значение. Не сулит облегчения труда в промышленности и земледелии, например, собиратель и знаток фольклора или археолог, никому не обещает прибылей специалист по языкам исчезнувших племен или палеонтолог. Рыцарем таких неглавных наук, не усиливающих власть людей над природой и не увеличивающих количество наших вещей, был и Николай Миклухо-Маклай, и распространенные представления о нем чаще ограничиваются начальными сведениями-ну, путешествовал по экваториальным и южным морям, жил среди папуасов, сумел завоевать их уважение и любовь, описывал быт, нравы, обычаи дикарей, собирал экзотические коллекции, ну и что? А то, что за этими общими представлениями ускользает подлинный облик Николая Миклухо-Маклая как великого ученого и человека, гуманиста и патриота. Признаюсь-я так и не удосужился прочитать обобщающую работу о Миклухо-Маклае, только время от времени через газеты, популярные журналы или радио в память проникали случайные и отрывочные сведения о его необыкновенной жизни. Однажды услышал, как он пропал на целый год, а объявившись, никому ни слова не сказал, где был и что делал. Жил он этот год в джунглях Малаккского полуострова, где до него не побывал ни один европеец, искал этнические корни папуасских племен, но сведения о своей работе не счел возможным публиковать, чтобы малайцы, совершенно ему доверявшие, не назвали это шпионством... Женат он был на дочери премьер-министра Нового Южного Уэльса, встречался с Александром III, и между ними произошло краткое, но серьезное объяснение, поводом которого послужили новогвинейские изыскания ученого, доказавшего, что папуасы, считавшиеся европейскими колонизаторами низшей в человеческом роду расой, умны, добры, практичны, на их теле волосы растут не пучками, а как у других смертных, в том числе, естественно, и у российского царя, и вообще все люди в принципе по природе своей равны... Император, порассуждав о диких и культурных народах, изволил назвать россиян далекими от европейцев, тунгусов от русских, а любезных посетителю "папуанцев" более дикими, нежели тунгусы, и посему, дескать: - Какое же, помилуйте, возможно братание? Достойно сожаления, однако же, по нашему разумению, преждевременны ваши старания, господин Маклай, а потому и напрасны, хотя по-христиански, быть может, похвальны. Да только как бы похвальность эта не взбаламутила кого до поры...
– Насколько мне, государь, кажется,- с достоинством искателя истины возразил ученый,- поиски истины всегда своевременны и не напрасны. Они могут не совпадать с интересами отдельного государства или отдельного правительства, но я не служу отдельному правительству или государству, я служу человечеству, в том числе, разумеется, и своему отечеству.
– Да, вы так думаете?-растерялся царь, не ожидавший, конечно, такого.-Но это... однако вы дерзок, господин ученый изыскатель! Этак и до крамолы недалекоНе смею вас более задерживать... Не знаю, смогла ли в тот день крымская лазурь развеять дурное настроение царя, не ведаю меры-оценки Миклухо-Маклаем результата августейшей аудиенции, но был тогда другой царь в России-духовный... В том же 1886 году Николай Миклухо-Маклай получил письмо Льва Толстого: "Вы первый несомненно опытом доказали, что человек везде человек, т. е. доброе, общительное существо, в общение с которым можно и должно входить только добром и истиной, а не нушками и водкой. И вы доказали это подвигом истинного мужества, которое так редко встречается в нашем обществе, что люди нашего общества даже его и не понимают..." И далее гений русской литературы просит ученого "ради всего святого" подробно описать весь свой опыт, что "составит эпоху в той науке, которой я служу - в науке о том, как людям жить друг с другом", и этим сослужить "большую и хорошую службу человечеству". Миклухо-Маклай не успел выполнить этого пожелания - через семнадцать месяцев умер, прожив на свете всего сорок два года. Почти все написанное им публиковалось посмертно, причем малаккский дневник был напечатан лишь в 1941 году, и до сих пор далеко не все мысли, высказанные им по разным поводам, стали достоянием даже очень любознательного читателя. Позволю себе привести некоторые его высказывания, найденные совсем недавно и нужные нам для путеводительства в новом маршруте... Напоминая читателю афористичную фразу Миклухо-Маклая о том, что он служит человечеству, и в том числе. разумеется, своему отечеству, я выделяю курсивом слова вроде бы малозначащие, но на самом деле чрезвычайно важные, подчеркивающие принципиальную позицию ученого. Да, Миклухо-Маклай был, как бы мы сейчас сказали, великим интернационалистом, а это означает, что он был великим патриотом. "...Чувствовать себя сыном человечества,-сказал он однажды английскому журналисту,-не значит забыть родной дом. Я еще не встречал человека с нормальной психикой, который был бы холодно беспристрастен к матери". Размышляя о великой своей матери-России, Миклухо-Маклай останавливается на одной существенной особенности родного народа, обогащающей и облагораживающей духовный облик человечества. Прежде чем познакомиться с его раздумьями на этот счет, поясню, что Миклухо-Маклай, основываясь на данных своей науки, был в антропологии принципиальным моногенистом, то есть исходил из признания полного равенства всех современных народов и рас, составляющих человеческое сообщество. Полигенизм утверждал и утверждает обратное, давая лженаучный повод расистам всех мастей делить народы на "высшие", "избранные" и "низшие", "неполноценные", оправдывая военные экспансии, экономические разбои, политическое неравенство, нравственный протекционизм, эгоистический патронаж, национальный гнет. Миклухо-Маклай подчеркивает, что его научные взгляды находятся в полном соответствии с интеллектуально-психическим складом родного народа: "...Россия-единственная европейская страна, которая хотя и подчинила себе много разноплеменных народов, но все же не приняла полигенизм даже на полицейском уровне. В России полигенисты не могут найти себе союзников, так как их взгляды противны русскому духу..." Любознательный Читатель. Русский дух? Что это такое?.. И в словах Миклухо-Маклая мне видится некое противоречие. В старой России были полицейские ограничения, государством проводилась реакционная политика "запечатывания умов".
– Да. Миклухо-Маклай пишет также и об этом, подчеркивая как бы противоестественность существования и развития в царской России передовых идей. К понятию "русский дух" мы еще вернемся, а вот слова Миклухо-Маклая, которые я имею в виду: "Русская мысль, если говорить о мысли плодотворящей, рождающей новые идеи и новые взгляды на природу вещей,- явление замечательное и потому уже, что оно существует, кажется как будто противоестественным. Ведь мысль, способная ниспровергнуть общепринятое и утвердить что-то новое,- искра, возникающая от столкновения мнений, от сомнения, побуждающего искать истину. Чтобы такие искры высекались, людям нужна внутренняя духовная свобода и нужно общество, позволяющее свободу мнений".
– И неужели в России ученый видел такие условия?
– Нет, не видел. Более того, он считал, что в историческом отрезке "от Иоанна Грозного до наших дней, за вычетом, быть может, эпохи Петра I", не допускалась "под страхом смерти или тюремного заключения не только разница во мнениях, но даже попытка усомниться в чем-то, что являлось установленным и принятым в государстве".
– Ну, пожалуй, он слишком даже строг к своей страна... Свежая мысль в России хоть и в муках, но всегда пробивалась.
– Ага! Вы уже возражаете ученому с новой позиции? Но ведь он с ва.мн согласен, хотя упоминает и другие способы "запечатывания умов". Русский народ и "инородцы" всячески ограждались властью от влияния неугодных ей примеров, в частности, "была введена строгая система В;Едов на жительство, дабы каждый гражданин постоянно находился под государственным контролем н наблюдением лиц, назначенных отвечать за сохранность установленного единообразия в мыслях и настроениях".
– Интересно бы добраться до исторических и психологических истоков такого устройства самодержавной Россия...
– Миклухо-Маклай, кажется, не успел познакомиться с марксистским анализом современного ему общества, но хорошо знал произведения Чернышевского и других русских революционных демократов и, кроме того, обладал самостоятельными взглядами на общественно-исторические явления. Вот что он писал в черновом наброске, найденном недавно " Австралии у его потомков: "Дикая татаро-монгольская орда с ее свирепой жестокостью, презрением к духовным ценностям и разделением общества на рабов и вождей принесла и укоренила на века в Русском государстве положение, при котором право думать получили только те из нижестоящих, кто, думая, в мыслях своих угадывал желание вождя. А коль скоро всякое слово толковать можно по-разному, то человек, намереваясь сказать одно, невольно может дать повод понимать его иначе, от страха не угодить вождю родилась привычка говорить и писать пространно, все со всех сторон обсказывать, обтолковывать, дабы понятым быть в одной лишь позволительной плоскости. Все речи заведомо строились с расчетом на понимание примитивное, и потому развитию мышления у тех, кто читал их или слушал, они не способствовали".
– Но неужели те, кто веками поддерживал такой порядок, не понимали, что они сдерживают возможности народа и это оборачивается убытком для государства, становится тормозом его развития?
– Мысли Миклухо-Маклая на этот счет очень любопытны: "Силой ума, характерами и своим отношением к действительности вожди отличались друг от друга часто настолько, что казались полной противоположностью, однако установленного регламента с незначительными отклонениями все придерживались одинаково. Вождь, не обладавший проницательным умом, иных речей не воспринимал, и существующий порядок общения ему представлялся единственно правильным; тот же, кто видел и понимал больше своих подданных, сознательно поощрял косность, так как управлять ею проще и безопаснее". Любознательный Читатель. Знаете, само высказывание этих мыслен в то время - доказательство того, что, действительно, мысль в России пробивалась сквозь все затычки!
– Итак, вы с Миклухо-Маклаем единомышленники! Смотрите, что он пишет далее: "И вот при всех этих порядках, которые ведут лишь к всеобщему отуплению, животворящая русская мысль вопреки всем насилиям и царящей нравственной тьме все-таки произрастает и, всему свету на изумление, приносит замечательные плоды".
– Ну, хорошо, а в чем же Миклухо-Маклай видит истоки, так сказать, животворности русской мысли? Не в так ли называемом "русском духе"?.. Не надо забывать, что еще при жизни ученого в России появились первые марксистские работы Плеханова, а через несколько лет после смерти Ленина...
– Очень легко через сто лет предъявлять претензии к ограниченности мышления того или иного думающего человека... Конечно, Миклухо-Маклай недостаточно ясно представлял себе тогдашний расклад общественных сил или исторические перспективы и не ставил себе целью дать прямое изложение своих политических взглядов. Но он действительно пытался найти истоки современной ему животворящей гуманистической мысли в исторических и социальных условиях, сформировавших нравственный, духовный облик русского человека: "Когда заходит разговор о русской науке и культуре, людей, мало знающих Россию и привыкших смотреть на нее как на одно из самых деспотических государств, бесправный народ которого, казалось бы, не может дать ничего хорошего, поражает в русской мысли ее неизменный гуманизм. А она, страдалица, пройдя через все испытания, пробившись сквозь тернии, не может нести в себе зло. Страдание озлобляет натуры холодные, с корыстной душой и умом либо слабым, либо чересчур однобоким; русский же человек по своему характеру горяч и отзывчив, а если бывает злобен и совершает поступки буйно жестокие, то лишь в отуплении или безысходном отчаянии. Когда же ум его просветлен и он видит истоки зла, в страданиях своих он никогда "э озлобляется и мысли его направлены не к мести, воспетой и возвышенной до святости в европейской литературе, а только к искоренению зла всеми путями и средствами... При этом он легко готов принести себя в жертву ради блага других, часто для него безымянных и совершенно чуждых".
– Это очень проникновенно сказано, точно и без малейшего признака "квасного патриотизма" или русопятства...
– У Миклухо-Маклая есть кратчайшее, афористичное высказывание о природе человеколюбия, издревле присущего нашему народу: "...русской натуре чужды не люди чужие, ей чужд эгоизм".
– И все же в этом афоризме Миклухо-Маклая сквозит тенденция некоторой романтизации русских. Среди наших соотечественников, как и в любом другом народе, издревле встречалось немало натур эгоистичных, подлых, жестоких...
– Простите, я в погоне за краткостью невольно исказил мысль ученого; на самом деле он пишет: "Истинна русской натуре..." Истинно! А те люди, о которых говорите вы, русские по рождению, а не по духу...
– Опять "дух"? Что это такое?
– На эту тему можно бы написать диссертацию... Подумайте сами, что имел в виду Пушкин, например, сказав: "Здесь русский дух...". И еще я вспоминаю сейчас, как попал мне однажды в руки подлинный дневник Толика Листопадова, обыкновенного парнишки из Бахмача, маленького патриота, увидевшего своими правдивыми глазами фашистскую оккупацию - аресты, расстрелы ни в чем не повинных людей, изуверские пытки, пережившего голод, побои, смерть близких, и я в свое время напечатал этот редкий документ. И вот в записи от 3 июля 1943 года он восклицает: скоро ли придут те, что "и говорят по-нашему, и по духу наши?.." Владимир Даль нашел десять основных значений слова "дух", а производных словотолкований-на целых шесть столбцов его канонического словаря! Среди коренных понятий, объясняющих это слово, есть такие, как "сила души, доблесть, крепость и самостоятельность, отважность, решимость, бодрость", и такие, как "отличительное свойство, сущность, суть, направление, значение, сила, разум, смысл". А "русский дух", о котором говорил когда-то Миклухо-Маклай, а сейчас говорим мы с вами,-это, мне кажется, гуманистическая нравственная сущность нашего народа.
– Но ведь Миклухо-Маклай говорил о 80-х годах прошлого века, когда в России наступил разгул реакции, приспособленчества, антигуманизма...
– И в эти же годы зарождалось понятие пролетарского гуманизма!.. Великий русский ученый-гуманист вовсе не ко всякой и всей России себя причислял. Впрочем, у него сказано па эту тему предельно ясно: "Говоря о своей принадлежности к России и гордясь этим, я говорю о своем духовном родстве с теми ее представителями, когэрых принимаю и понимаю как создателей истинно русского направления в науке, культуре и такой важной для меня области, как гуманизм". Любознательный Читатель. Эти слова мог бы в качестве символа веры взять на вооружение каждый наш современник, родственно приобщаясь к гуманистическим традициям прошлого...
– Несомненно. Только Миклухо-Маклай предупреждал: ";Но это. не то родство, которое дает повод для семейного застолья. От каждого, кто его сознает, оно требует прежде всего постоянной дисциплины в мыслях и делах". (Высказывания Н. Н, Миклухо-Маклая о природе русского гуманизма цитируются по очерку А. Иваиченко "Когда я работаю, я свободен". Журнал "Дружба народов", 1976, № 7.) Николай Миклухо-Маклай досадливо морщился, когда его называли путешественником, считая, что есть в таком определении некая легковесность, хотя никто, конечно, не мог счесть его праздным скитальцем по белу свету. Истым путешественником числился и Григорий Грумм-Гржимайло. Услышав эту странную фамилию еще в детстве, я, однако, прожил несколько десятилетий, ничего не зная о нем, кроме фамилии, да немного еще по какому-то случаю о его брате Владимире, металлурге, и так бы, наверное, и тянул до конца, не испытав потребности поближе познакомиться с маршрутами и трудами Григория Ефимовича, еслн б не это мое путешествие в прошлое, .вначале локальное, любительское, не ставящее определенной цели, но со временем незаметно превратившееся в страсть, которая поглотила не один год, заставив отложить большую литературную работу и в зародыше погубив несколько других замыслов. И удивительным было то, что к Григорию Грумм-Гржимайло меня привел декабристский поиск.

6

Однажды моросливым и темным осенним вечером позвонил приятель, прослышавший о моем интересе к прошлому.
– Слушай, завтра об эту пору я хотел бы тебя захватить с собой в один дом на посиделки. Не пожалеешь.
– А что там такое?
– без восторга поинтересовался я, уже отыскивая в уме слова, чтоб решительно отказаться,-вечерами у меня подымалось давление, разламывало голову, поджимало сердце и совсем пропадала работоспособность; я со страхом смотрел на телефон, ожидая очередного звонка от кого-нибудь, и с отвращением - на телевизор, от которого некуда было деться.
– Зачем я туда пойду? Телевизор смотреть под рюмочку?
– В этом доме я никогда не видел наполненной рюмочки. Это уже было хорошо.
– А что же там будет?
– Я же сказал - посиделки. Соберутся архитекторы, биологи, технари. К хозяйке дома, которая тебя заочно знает и приглашает вместе со мной, приезжает из Ленинграда подруга с сюрпризом.
– Сюрпризы уважаю, только чувствую себя неважнецки.
– Развеешься, на людях побудешь, а то засел, и нигде тебя не видно.
– Ладно, давай адрес этого дома.
– Записывай. Высотный на Котельнической, крыло "В"... В этом доме и этом крыле я не раз бывал за последние двадцать пять лет-там жил мой двоюродный браг Петр Иванович Морозов. Мы родились с ним на одной улице в Мариинске, наши отцы похоронены рядом в Тайге. Их было три брата Морозовых, племянников моей мамы. Старшего, Павла, комсомольского активиста, из обреза убили в Мариинске мясники, второй - Сергей - герои Халхин-Гола, прошел в своем танке всю Отечественную войну и жил в Омске, страдая от старых ран и ожогов. Третий, Петр, получил сельскохозяйственное образование, пошел по партийным и государственным работам; ведал в войну областным земельным отделом в Новосибирске, потом был секретарем Кемеровского обкома партии, министром сельского хозяйства России, семь лет первым секретарем Амурского обкома, затеяв там подъем полумиллиона гектаров дальневосточной целины под сою и пробив в Москве решение о строительстве Венской ГЭС, потом более десяти лет заместителем союзного министра по животноводству, и промышленные мясные комплексыего дело, которое он первым в стране начал еще на Амуре. Поработал всласть, с инфарктами, надорвался и вскоре после выхода на пенсию умер... От Кировской станции метро я пошел пешком, чтобы подышать; сердцу легко было спускаться под гору, к самому низкому месту столицы - тут Яуза впадала в Москву-реку. Высотный дом ажурно вырисовывался в мутном небе, лишь временами его стройный шпиль расплывался-исчезал в низких сырых тучах, что медленно тянулись над крышами, смешиваясь с густыми дымами Могэса, и казалось, все здание величаво плывет им навстречу. Оно росло меж расступающихся домов, широко раскидывало крылья, рельефно проступало сквозь волглый туман своими башенками и фризами. Люблю я московские высотные дома! Не те новые высокие сегодняшние параллелепипеды, возникающие вдруг то там, то сям по городу, очень похожие на чемоданы стоймя и плашмя, а именно высотные дома, что в пору моего студенчества неспешно, основательно и одновременно воздвигнулись семью белыми утесами над нашей столицей, стоящей, как и Рим, на семи холмах... Никогда не соглашался с теми, кто, следуя моде-было же время!- почем зря ругал их. Помню, как герой одного популярного тогда романа, из ученых физиков, подходя, как сейчас я, к этому скульптурно-монументальному и в то же время изящному и легкому дому на Котельнической набережной, назвал его почему-то "чванливым и плоским". В те годы мне однажды удалось проделать маленький эксперимент. На плакатную фотопанораму Москвы я положил несколько бумажек и подвел к ней москвичей-оппонентов: - Что за город? Они недоуменно рассматривали невыразительные ряды и скопления домов и не смогли увидеть никаких подробностей, сглаженных масштабом.
– Ну, знаешь! Это может быть Пермью или Курском.
– Или Марселем... Плоский какой-то город. Дунул я на бумажки, закрывавшие верха высотных зданий, и они ахнули.
– Москва! Говорили тогда, что дороги эти здания, но разве дешево обошлись Кремлевские башни или московское метро? С излишествами, дескать, однако "излишеств" куда тебе поболе в отделке Василия Блаженного или, скажем, того же метро, если сравнить его с заграничными... Висотпые здания, будучи несколько похожими друг на друга и в то же время оригинальными, естественно и тактично дописали градообразующий абрис Москвы, и было что-то истинно высокое и символичное в замысле, увенчавшс.ч Ленинские горы, вознесшем над столицей се университет... Высотный дом на Котельнической набережной стоят хорошо, красиво, с любой стороны выглядит не плоским, а объемным. Небольшая квартира в две комнатки казалась еще меньше, чем была, от многолюдья и больших старинных картин в массивных позолоченных багетах. Хозяйка дома, Софья Владимировна, вдовая одинокая женщина, как-то ухитрялась пробираться между нами, совсем по-молодому хлопоча, чтоб всем было хорошо. А к столу прилаживала свою проекционную аппаратуру ее ленинградская гостья. Татьяна Юрьевна была несколько моложе хозяйки, но такой же говорливой, любезной и расторопной-как-то ловко набросила на стену белое полотно, быстро размотала провода, защелкала выключателями, устремилась за массивный комод искать розетку.
– Нет, нет, не беспокойтесь, прошу вас, я же бывший инженер-энергетик.. Все! Пожалуйста, устраивайтесь какнибудь... Устроились, погасили свет. Татьяна Юрьевна вставила в фильмоскоп рамочку с цветной пленкой. Сенатская площадь, строгое, как на параде, каре, пушки, кучка восставших в глубине этой известной графической панорамы, народ в отдалении.
– Вот тут все и приключилось, только не так, как изображено... И начался рассказ о событиях 1825 года, известных всем, и в подробностях известных немногим,-точная, интеллигентная, без единой ошибки "петербургская" речь, которую она не прерывала, даже меняя слайды; на экране высвечивались старинные портреты, рисунки, гравюры, свежие фотографии. После выхода на пенсию Татьяна Юрьевна Никитина все свое время и все средства тратит на поездки по декабристским местам и фотоматериалы, на изучение наследия героев 1825 года и пропаганду его: ах, до чего ж хорошая пенсионерка! И, видно, следит за собой - держится с изяществом, возраста с первого взгляда почти не угадаешь, по голосу же почти молодая женщина. Долгой ей жизни! А то иные, особенно наш брат, так называемый сильный пол, получают пенсионную книжку-и на диван, будто не належатся потом, когда уже ничто не в силах их будет поднять; тридцать миллионов живых людей могли бы найти так же, как Татьяна Юрьевна, свое место в новой нпостасн для пользы всех... В комнате стало слишком душно, голова болела и сердце давило, но уйти было нельзя - никогда б не простил себе обиды, которую мог нанести Татьяне Юрьевне, Софье Владимировне и ее гостям.
– Дмитрий Завалишин. Умер последним из декабристов. Знал десять иностранных языков, но характерец у него был так себе...
– А это Михаил Фонвизин, генерал, племянник драматурга Фонвизина. Уезжая из Сибири, поклонился до земли Ивану Якушкину за то, чго тот ввел его в тайное общество... Дом на Рождественском бульваре, где он жил... Его замечательная супруга Наталья Дмитриевна считала себя прототипом Татьяны Лариной. В Сибири оказала помощь сосланному по делу петрашевцев Федору Достоевскому. Добрые отношения между ними установились надолго... Надгробие Ивана Пущина в Бронницах, где он умер мужем овдовевшей Натальи Дмитриевны...
– Необычно сложилась судьба Александра Корнилбвича,- слышался голос Татьяны Юрьевны.- Приговорен был к двенадцатилетней каторге, но через год его, единственного из декабристов, вернули с Нерчинских рудников в Петербург и посадили в одиночку Петропавловской крепости...
– Это был очень одаренный человек,- добавила Софья Владимировна, сидевшая у самого экрана.-До ареста занимался архивными изысканиями о Петровской эпохе, начал издание исторического альманаха "Русская старина", А в крепости...
– Извините, дорогая, надо сначала рассказать, почему он в крепость-то попал,- перебила Татьяна Юрьевна. Это мне было бы интересно, если б я не знал, что Александра Корнилбвича вернули из Сибири по доносу одного из самых презренных людей того времени Фаддея Булгарина-этот замаранный человек марал не только литераторов; в его доносе упоминались Рылеев, Бестужев, Матвей Муравьев-Апостол, а на Корнилбвича он возвел гнусный поклеп, будто через декабриста просачивались на сторону важные государственные сведения. В крепости Александру Корниловичу позволили без ограничения пользоваться пером и книгами, что дало ему возможность откровенно высказаться по многим вопросам административного устройства России, экономике, торговле, военному делу, и эти записки государственного преступника изучали не только министры, но и сам Николай... Между прочим, Александр Корнилович, как Гавриил Батеньков, Николай Басаргин и другие его товарищи, считал, что Сибири прежде всего нужны хорошие пути сообщения и развитие фабрично-заводского дела. "Главный недостаток Сибири,- писал он,- есть недостаток промышленности"... Многих декабристов, думал я, можно было назначить министрами, и они, в том числе, наверное, и Корнилбвич, потянули бы не хуже прочих, а этот "министр в темнице", лишь через шчь без малого лет добился "освобождения"-на Кавказ рядовым, где в 1834 году скончался "от желчной горячки"...
– ...Грумм-Гржимайло...-сквозь тупую головную боль вдруг услышал я Софью Владимировну, вздрогнул, мучительно попытался восстановить в памяти какую-то странную ассоциацию и снова отключился от всего, не чая дождаться конца, чтоб выйти наружу.
– Ну, как?
– спросил на улице приятель.
– Конечно, посиделки необычные,- ответил я, считая, что мое недомогание совсем ни при чем, если гостям было все интересно и внове - разве плохо, если еще десяток людей узнают дорогие подробности нашей истории? Спасибо... Слушай, я только не разобрал, в какой связи была упомянута эта необычная фамилия - Грумм-Гржимайло?
– Так мы же были в доме Грум-Гржимайло!
– Вон оно что! А Софья Владимировна, значит, дочь знаменитого русского металлурга Владимира Ефимовича Грум-Гржимайло.
– Нет, невестка.
– Кто же она сама?
– Хороший человек, этого достаточно... Бывшая балерина.
– Дай-ка мне ее телефон. Назавтра я позвонил Софье Владимировне, чтобы поблагодарить за гостеприимство.
– Как вы себя чувствуете?
– спросила она.
– С утра получше... Неужто вы вчера заметили?
– Видела, как вы доставали валидол, и хотела прервать посиделки, но дело шло к концу. Что-то рановато вы начали его посасывать! Сколько вам?
– Родился в том роду, в котором умер Владимир Ефимович.
– Еще нет пятидесяти? Да вы совсем молодой мужчи - Спасибо... Только у меня уже был инфаркт миокарда.
– Один?
– Если быть точным, полтора.
– Ну, знаете,- засмеялась она.- Вы новичок в этом деле. Сказать, сколько их было у меня?.. Восемь!
– Софья Владимировна! Откуда такая интересная двухсложная фамилия? сменил я тему.- С детства, понимаете, запомнилась. Грумм-Гржимайло, Миклухо-Маклай...
– А еще Бонч-Бруевич,- молодо засмеялась она.- Тан-Богораз, Туган-Барановский, Щепкина-Куперник, Адрианова-Перетц... Но вы, кажется, неверно произносите! Москвичи, идущие от Владимира Ефимовича, металлурга, пишутся Грум, а ленинградцы, потомки Григория Ефимовича, путешественника,Грумм... Род этот очень древний. Вскоре меня положили в больницу, а месяца через два я снова набрал номер Софьи Владимировны. Никто не подошел. Назавтра были те же длинные гудки, и так несколько дней. Позвонил приятелю.
– Понимаешь, не могу дозвониться в тот дом на Котельнической. Не случилось ли чего?
– Случилось. У Софьи Владимировны девятый инфаркт. К счастью, как всегда, микро... А через несколько дней я развернул свежий литературный еженедельник и увидел большую статью "Русский Фауст"-о Владимире Одоевском. Когда-то, в студенческие годы, я читал его роман-фантазию "4338-й год" и знал слова Белинского: "Главная мысль романа, основанная на таком твердом веровании в совершенствование человечества и в грядущую мирообъемлющую судьбу России,мысль истинная и высокая, вполне достойна таланта истинного..." Однако позже мне как-то не довелось поближе познакомиться с этой выдающейся личностью нашего прошлого, и сейчас я был благодарен автору статьи за интересный, компактный рассказ о замечательном русском энциклопедисте, многие годы стоявшем- в центре петербургской интеллектуальной жизни. Философ, сатирик, автор повестей и сказок, он занимался также изобретательством и наукой, поражая всех широтой своих интересов - от химии переходил к акустике, от гальванопластики к "научной" кулинарии и даже сконструировал оригинальный орган. И этот необычный князь-рюрикович, оказывается, был еще и выдающимся музыкантом, музыковедом, музыкальным организатором, чему, собственно, и посвящалась статья, подробно рассказавшая о его роли в становлении и развитии русской музыкальной культуры; о многолетней плодотворной дружбе Владимира Одоевского с Михаилом Глинкой, обязанным энтузиасту-просветителю за повивальные услуги при мучительном и счастливом рождении первой русской оперы "Иван Сусанин"; о встречах Одоевского с молодым Петром Чайковским, написавшим: "Это одна из самых светлых личностей, с которыми меня сталкивала судьба"; о его знакомствах и связях с Ференцем Листом, Рихардом Вагнером и Гектором Берлиозом, который в последнюю трудную пору своей жизни получал от петербургского друга материальное вспомоществование... Да, были во все времена истинные люди! Мне захотелось поблагодарить автора публикации за еще одно окошечко, распахнутое в прошлое отечественной истории и культуры, да поговорить с ним кое о чем, потому что под статьей стояла нежданная подпись "Тамара Грум-Гржимайло". Телефон, временами доставляющий нам столько неудобств, которые успел испытать еще Менделеев, никогда не поднимавший дребезжащую трубку,совершенно необходимая вещь в наше время, сберегающая этот драгоценный дар Хроноса,- через несколько минут я разговаривал с музыковедом Тамарой Николаевной Грум-Гржимайло.
– Это верно, что со второго века?
– Ну так они считают. На территории теперешней Венгрии жили тогда разрозненные племена, объединенные в несколько римских провинций. Столицей Пакионии, поднявшейся против метрополии, был город Виндебож. Римский император Марк Аврелий долго воевал с северными варварами, это истощило его империю. В 180 году он осадил Виндебож, который отчаянно защищался. Храброго вождя осажденных звали Гржим, что означает не то "громоподобный", не то "разгромный".
– Кажется, славянский корень в основе...
– Может быть. Марк Аврелий умер под стенами города, не взяв его, а Гржим дал большое потомство... Позже через эти земли шли готы, гунны, алаиы, а мадьяры тут осели насовсем, но род Гржима будто бы не исчез - его потомки расселились по всей средней и южной Европе. В Италии отдаленнейшие потомки Гржима будто бы дали известный род Гримальди - там даже один городок так называется, и кто-то из их рода некогда завладел, правда незаконно, княжеством Монако. В Польше - Гржимала и под Тарнополем есть местечко Гржималов. В Литве они именовались Гржимайлами, в Чехии писались как Гржимали и Гржимеки...
– Простите, есть такой современный естествоиспытатель - чешского происхождения, подданства западногерманского, а работал в Африке, спасая диких животных,- Гржимек. Может, того же корня?
– А одним из первых профессоров Московской консерватории был Иван Гржимали, прекрасный скрипач, родившийся в Пильзене в семье органиста... Но продолжим. Далекие предки современных Гржимов разных флексий были вечными вояками. В Польше дворянский герб Гржнмал учрежден в средневековье, и следы этого рода обнаруживаются там еще в 1129 году.
– При Болеславе Кривоустом? Интересное время! Вышел с боями к морю, взял побережье и остров Рюген, понашему Руян. Может, и Гржималы там воевали? Продолжайте, пожалуйста.
– Да, подумать только - почти тысячу лет назад!
– Ну, это не так давно,- возразил я.
– Вы полагаете?
– приятный голос исполнился иронии.-Что мы с вами можем сказать о наших предках в том году?
– О наших с вами? Очень многое! За четыре года до этого преставился Владимир Мономах, которого хорошо Знали и в Польше, и в Моравии, и в Византии, и в Степи. На следующий год его сын великий князь киевский Мстислав по возвращении из победоносного похода в Литву заЛожил церковь Богородицы в Новгороде. И Москва уже наверняка стояла в том году, потому что через семнадцать дет попала в летописи.
– И это все?
– Почему же? Может быть, в 1129 году Гржималы уже познакомились с русскими.
– Каким образом?
– Поляки ограбили русских купцов, едущих из Моравии, а Мстислав пригрозил Болеславу войной, если тот не возместит убытков,- пришлось в Киев наряжать послов и раскошеливаться. Гржималы вполне могли быть в курсе этого международного события, и вообще тот год для наших предков обернулся сплошными конфликтами и между собой и с соседями. Мстислав пошел на половцев, прогнал их к Волге, а потом повоевал полоцкое княжество, отказавшееся от похода, полонил всех тамошних князей и отправил их вместе с семьями в византийскую ссылку, где они хорошо воевали с сарацинами...
– Гржималы тоже, как рассказывал мне дядя Леша, немало повоевали, участвуя еще в крестовых походах. На пх гербе-средневековый рыцарь в доспехах, с обнаженным мечом.
– А вы видели этот ге;рб?
– Вот он, рисунок дяди Леши,- передо мной.
– Интересно бы взглянуть, но вы можете словами описать?
– Пожалуйста! Значит, так-контуры замка, крепости, над стеной пять зубцов, по бокам три. В стене распахнуты двустворчатые ворота. В них-рыцарь в средневековых доспехах. В правой руке, вытянутой вперед, обнаженный меч. Все это взято в квадрат, над которым корона с пятью зубцами. И еще тут какие-то стержни, а на них пять пышных волнистых перьев. Что они означают не знаю.
– Ну, вся эта символика не сложна - геральдисты хотели сказать, что фамилия, которой присвоен герб, участвовала в пяти крестовых походах из восьми...
– Вот я и говорю - воины были, как их легендарный предок. В Польше Гржималы стали крупными магнатами, приближенными ко двору короля Владислава Локотка, к участвовали в войнах с немецкими рыцарями, теснившими славян и прибалтов. А позже, в четырнадцатом веке, при Казимире Великом, они поддерживали его старшую дочъ Марию, которая должна была стать королевой, но политическая ситуация сложилась не в их пользу-литовский князь Ягайло женился на младшей сестре Ядвиге, основан династию Ягеллонов. Гржималы были казнены, их земли конфискованы, род зачах. А литовские Гржнмалы, переселившиеся на захваченные русские земли, участвовали в Грюнвальдской битве в составе смоленских полков, решивших исход сражения... В середине семнадцатого века, как рассказывал дядя Леша, какой-то Лука Гржимайло имел земельную собственность в Смоленском воеводств.. сын его Антон был стольником смоленским... Ну и другие подробности, до которых был так охоч дядя Леша...
– Дядя Леша - это?..
– Алексей Григорьевич Грумм-Гржимайло, сын путешественника, недавно умерший. Это был ученый-ботаник, написал немало научных статей и книг - о хлопководстве в Китае, об отце, о Николае Вавилове, Миклухо-Маклае...
– О Миклухо-Маклае?!
– Да. О декабристе Корниловиче, о...
– Простите, а при чем тут Корнилбвич?
– Маргарита Михайловна Грумм-Гржимайло, урожденная Корнилович, племянница декабриста, была матерью выдающихся русских ученых Владимира Грум-Гржимайло и Григория Грумм-Гржимайло.
– Невероятно!
– вырвалось у меня.
– Почему?
– Да есть основания так считать... До чего ж причудливо перевиваются людские судьбы! Только мне надо еще кое-что проверить...
– А что проверять? Все вроде правильно.
– Да нет, другое совсем... Позвольте вас поблагодарить, Тамара Николаевна, и пожелать успехов в музыковедении... "Другое" было вот что. В каких-то архивных бумагах полуторавековой давности мне встретилась однажды приметная фамилия Гржимайло, только я не придал этому значения, совершенно забыв, что за человек ее носил. Главное, никакой памятной записки я тогда не сделал н сейчас терзал себя за то, что я такой никудышный архивист. Попробовал было утешиться - если что-то задержалось в памяти, не попало в черновые заготовки, значит, Правильно, так и надо: мелочь. Самоуспокоения все же не получилось, потому как я определенно помнил, что это были декабристские бумаги, никак, однако, не связанные с Александром Корниловичем. Да, и еще одна подробность постепенно всплыла в памяти-какая-то принадлежность этих документов Сибири. Не связаны ли они с Николаем Мозгалевским или Павлом Выгодовским, сибирские дела которых я знал несколько лучше других? Нет, не могу вспомнить! Неужто снова придется составлять официальное отношение с просьбой допустить к документам декабристской поры, ехать в архив и неизвестно сколько времени ломать глаза в поисках одной фамилии? Придется, потому что даже мой скромный опыт разбора старых бумаг не раз в виде так называемого мелкого факта, случайной даты или второстепенной фамилии давал в руки тончайшую ниточку, потянув которую можно было распустить сложное вязанье прошлого... Долго не мог собраться, и вот наконец снова передо мной подлинные папки 3-го отделения Собственной Его Императцрского Величества канцелярии, содержащие материалы с полицейском надзоре в Сибири за двумя друзьями-"славянами". В деле Павла Выгодовского ничего не оказалось, и я взялся за документы, связанные с Николаем Мозгалепским... Нарым, 1826-1827-1828-1829-1930 годы. Прошения, донесения, запрещения - нет ничего! Жил декабрист трудно, в постоянной нужде, безо всякой связи с родными. Мать, которая ему писала из далекого Нежина в начале ссылки, поддерживая сына заботливыми словами, умерла, сестры и братья, сами люди небогатые, не могли или не находили способов помочь изгнаннику. В тридцатые годы многие декабристы, имеющпе влпятельных и богатых родственников, уже получали солидную помощь из России, жили вполне безбедно, а у Николая Мозгалевского было одно богатство - беззаветная любовь Авдотьи Ларионовны, ведущая, однако, к бедности,-рождались дети, которых надо было кормить, одевать-обувать. Правда, в Нежине числилось за декабристом небольшое отцовское наследство, и декабристу по этому завещанию досталась "дворовая девка" и три тысячи четыреста рублей денег. Крепостную девушку, наверное, причислили к сословию государственных крестьян, потому что ее владелец, как и другие декабристы-разрядники, по приговору лишался всех прав состояния, в том числе и права распоряжаться судьбой крепостных, а вот взять в казну сравнительно небольшую сумму наследных денег Николая Мозгалевского было юридически неправомочно, и судебный заседатель Нежинского уездного суда Осип Мозгалевский, возможно, перед смертью предусмотрел этот крайний случай... И вот прошли годы. Первый нарымский политический ссыльный Николай Мозгалевский среди лютой зимы, когда, быть может, у него кончались съестные припасы, пытается выручить отцовское наследство. Не исключаю, что он прослышал о некоторых послаблениях своим товарищам, которые, используя родственные связи, благосклонность прогрессивных сибирских чиновников и неясности в своем правовом статусе, добивались кой-каких послаблений, облегчения условий существования для себя и своих семейств. 4 февраля 1834 года декабрист посылает прошение властям. Нет, не царю, к которому он так ни разу и не обратился, не к графу Бенкендорфу даже, а к томскому губернатору, надеясь, очевидно, что дело может разрешиться сторонним путем. В письме нет никаких жалоб, лишь просьба доверить получение доли отцовского наследства его старшим братьям Алексею и Петру, проживающим в Нежине. Другими словами, нужно было его доверенность скрепить казенной печатью. Однако томский гражданский губернатор, коему ничего не стоило отдать такое распоряжение, проявил осторожность, не найдя "в правилах о государственных преступниках ясного на сей предмет разрешения", и обратился за разъяснениями в министерство внутренних дел. И вот передо мной поразительный документ, от которого веет мертвым духом равнодушия: "На сие г. статс-секретарь Блудов в отношении от 11 сентября 1834 года отозвался, что как находящийся в заштатном городе Нарым государственный преступник Николай Мозгалевскии лишен всех прав состояния и на основании указа 29 марта 1753 года должен быть почитаем политически мертвым, то засим и не находит он возможности ходатайствовать о разрешении ему совершить доверенность на имя брата". Эта запоминающаяся фамилия "Блудов", эта исходящая дата, по которой можно исчислить, сколь долго ходила бумага просителя, эта ссылка на закон середины XVIII века, почти через столетие преследующий почитаемого "политически мертвым" декабриста... Документ, публикуемый здесь впервые, говорит о многом, однако на нем дело не кончилось. Должно, на семейном совете было решено все же обратиться насчет судьбы наследства к самому графу Бенкендорфу. И не знаю уж, по какой причине прошение написал не декабрист-в Петербург обратилась Авдотья Ларионовна, научившаяся лрамоте у мужа. Скорее всего, Николай Мозгалевокий ненавязчиво, в расдете на человеколюбивое понимание, хотел подчеркнуть, что деньги нужны не ему, а его ни в чем не повинной семье. Но почему в качестве доверителя на_ званы на сей раз не братья декабриста, а другое лицо? Стоп, вот оно то, что я вспоминал и не мог вспомнить, искал и нашел! Авдотья Ларионовна просит разрешения получить наследные деньги государственного преступника йзятю мужа моего отставному ротмистру Игнатию Гржимайлову". Николай Мозгалевскии, очевидно, надеялся, что любимая его старшая сестра, в честь которой он назвал свою первую дочь, найдет способ переслать деньги в Сибирь и поможет племянницам и племянникам. Мотив просьбы Авдотьи Лариоповыы звучит деликатно-объяснительно: "для употребления оных на воспитание и содержание детей наших, в проступках отца не участвовавших". Нет, граф Бенкендорф не расчувствовался! С текстом указа от 29 марта 1753 года я, правда, не знаком и не знаю, что говорится в нем о детях государственных преступников, только граф трижды отгородился от детей декабриста - существующими законами, царем и даже... собственной трусостью. Он ответил, что не осмеливается просьбу жены декабриста "представить Государю императору, ибо таковое испрашиваемое государственному преступнику дозволение противно существующих законов". Сдал я дела обратно в хранилище, расписался в книге учета, отметил пропуск и, вернувшись домой, позвонил Тамаре Ннколаевне Грум-Гржимайло.
– Опять я, простите, по поводу вашей фамилии.
– Пожалуйста! Если смогу, как говорится, помогу.
– Вы хорошо помните родословное древо, которое вам показывал Алексей Григорьевич?
– Целый вечер мы над ним просидели, но всего я помпить, конечно, не помню-это же баобаб!
– Не встречалось ли вам такое имя - Игнатий Гржимайло?
– Игнатий? Помню, встречалось. И еще какие-то литовские и польские имена - Казимир, например. Это было, когда они писались "Гржимайло", без "Грумм".
– А откуда взялась эта прибавка?
– Вначале, говорю, никакой прибавки не было. Незадолго до первого раздела Польши Иван Гржимайло, внук смоленского стольника, женился на православной девушке Екатерине. Будучи по родовой традиции воином, во время этого раздела он погиб, а дальше с фамилией приключилось что-то непонятное. Может, по желанию умершего или какой другой причине вдова его, записывая детей в русское подданство, вернулась к легендарному родовому корню "Гржим", но в переложении с латинского написания он до неузнаваемости изменился - так образовалась фамилия Грумм. В середине прошлого века внуки Ивана Гржимайло восстановили отцовскую фамилию, сохранна, однако, прибавку "Грумм". Но фамилия трудно воспринималась на слух, и в документах возникала чиновничья путаница. В 1899 году Департамент герольдии правительствующего Сената предложил-для упрощения, что ли, всему роду писаться "Грум-Гржимайло".
– Не сказал бы, что слишком упростили.
– Да, конечно... А после революции Григорий Ефимович, путешественник, решил отменить для себя решение царских геральдистов и восстановил отнятую ими буковку "м", не желая, как он полушутя объяснял, иметь в своей фамилии тринадцать букв. Поэтому ленинградская ветвь до сего дня пишется так, а мы этак. Смешно?
– Да нет, почему же. Спасибо вам...

7

При очередной встрече с правнучкой декабриста Николая Мозгалевского историком Марией Михаиловной Ьогдановой я спросил ее насчет Игнатия Гржимайлы.
– Целая история!
– оживилась она, - Однажды, работая в архиве, я заметила по росписям посетителей фамилию "Грумм-Гржимайло". Укараулила на другой день, и мы познакомились. Это был Алексей Григорьевич сын путешественника. Он мне подтвердил, что Игнатий Казимирович Гржимайло принадлежал их роду Игнатию Гржимайло какими-то путаными способами удалось превратить наследные деньги декабриста Николая Мозгалевского в долевой пай одного беспризорного, заложенного-перезаложенного поместья, где они вскоре уничтожились, потому что нежинский последыш знаменитого рода польско-литовских рыцарей оказался весьма нснадежным доверенным лицом. Не знаю, каким был служакой и воякой этот ротмистр, но в отставке он пристрастился к винишку и картишкам, вечно жил в долгу как в шелку, так что декабристу Николаю Мозгалевскому, как всегда, не повезло - денег своих он не получил. Быть может, на том отставном ротмистре бесславно прервалась многовековая военная традиция Гржимов и - лучшие представители этого рода пошли в науку, которои новое время предоставило такие обширные поля сражений? Однако позже я узнал о поручике 4-го резервного батальона Брянского пехотного полка Александре Игнатьевиче Гржимайло, скорее всего сыне того ротмистра. Учился он в Полтавском кадетском корпусе, в 1862 году оыл прикомандирован к генштабу для подготовки в военную академию, но вскоре попал в опалу. Князь Витгенштеин, нс фельдмаршал, командовавший 2-й армией в декабристскую эпоху и к тому времени умерший, а генерал-лейтенант Эмилий-Карл Людвигович Витгенштеин выступил в "Военном сборнике" за усиление палочной дисциплины в армии. И вот сто шесть офицеров Петербургского военного гарнизона публично выступили с протестом. Среди них был и Александр Гржимайло, унаследовавший нравственные принципы своих дальних родственников-декабристов Николая Мозгалевского и Александра Корниловича... А чуть позже узнал я еще о нескольких воинах-Гржимах. Михаил Грумм-Гржимайло был военным изобретателем и картографом, а брат его, член-корреспондент Академин паук СССР Владимир Ефимович Грум-Гржимайле, закончив Горный институт еще в 1885 году, более полувека отдал практике и теории металлургического дела - конструированию домен, мартенов, конверторов, вагранок, кузнечных, сушильных, отжигательных печей, научным обоснованиям "русского бессемерования", методов калибровки прокатных валков, термообработке сталей, выявлению законов движения плавильных газов, созданию школы отечественных металлургов. Незадолго до смерти свои труды он подытожил в классической работе "Пламенные печи", без которой доныне не может обойтись ни один квалифицированный делатель чугуна и стали, и вклад ученого, меру его участия в героической битве нашего народа за металл трудно переоценить... Любознательный Читатель. Простите, но мы в нашем путешествии, кажется, ушли куда-то слишком в сторонузачем мне знать о металлургии, если меня интересует история?
– Многие упрощенно понимают историю как преимущественно историю жизни королей и полководцев, военных реляций и маршрутов завоевательных походов, а даино назрела потребность во всеобщей созидательной истории, в которую хорошо бы вписалась история русского металла, например.
– Однако в том, о чем вы сказали вначале, есть привлекательный для всех исторический драматизм, а вот нстория металлургического дела - это, простите, для узких специалистов.
– Не согласен. Просто мы не знаем истории, потому и не ощущаем драматизма многих ее воистину драматичных страниц. О металле? Пожалуйста! Общеизвестно, что этохлеб промышленности, основа экономического развития, и Петр I в числе первых сие понял. Как одержимый он метался по рудным местам России, заряжая своей энергией русских промышленников. В 1702 году Петр передал Никите Демидову казенный Невьянский завод с землями, лесами и горой Благодать. На нем срочно было налажено производство лучших в мире боевых ружей - до ста тысяч штук в год, так что Полтавскую битву выиграли, можно сказать, уральские мастеровые. За исторически короткий срок Демидовы - без телефонов и радио, вездеходов и вертолетов-поставили на Урале двадцать металлургических заводов. Уралу принадлежали мировые рекорды по выплавке чугуна на одну печь, по экономическим показателям расхода топлива и сырья. Демидовское железо "русский соболь" пошло в Европу. К 1718 году-за семь лет до смерти Петра - Россия по выплавке чугуна вышла ! на первое место в мире, оставив позади Англию, Германию, Францию, Америку, не говоря уж о прочих. Мы выплавляли треть всего черного металла планеты! В XVIII. веке сама Англия покупала у нас по нескольку миллионов пудов железа в год. У академика Струмплина есть замечательные статистические таблицы...
– Интересно! А что же произошло дальше?
– Потомки Петра десятилетиями эксплуатировали богатое наследство, но с какого-то времени перестали заботиться о его приумножении. В начале царствования так называемого "либерального" императора Александра I нас оставляет позади Англия, в год его смерти, когда потребность социально-экономических перемен так остро ощутили декабристы, Россию по производству черных металлов обгоняет Америка, вскоре после этого Франция, за ней Германия и даже Бельгия. Незаметно нарастающий исторический драматизм привел к чудовищному факту - , в конце XIX века у подошвы знаменитой железной горы Благодать были уложены бельгийские рельсы!
– Россия, этот великан, так отстала?!
– Ага. Вот вы, кажется, уже начинаете ощущать драматизм ситуации! Только, наверное, еще не представляете степени нашего отставания. Были годы, когда на долю России приходилось менее трех процентов мирового производства железа! А ведь на ее территории практически неисчерпаемые залежи богатых руд, коксующегося угля и марганца! К концу девятнадцатого века дело пошло веселей, но далеко не так, как требовало время. В 1894 году Россия выплавляла восемьдесят три миллиона пудов чугуна, Англия - четыреста пятьдесят семь.
– В пять раз больше!
– В пять с половиной. Америка-в пять, Германияболее чем в четыре, Франция - в полтора. Впрочем, еще до конца века всех обошли Соединенные Штаты. Черный металл - это иголка и сковородка, плуг и локомотив, мотор и корабль. На железе и его сплавах основывается вся современная материальная цивилизация! Народ, в достатке обладающий черным металлом, имеет возможность поднять все отрасли индустрии, сельское хозяйство, уровень жизни, выделить средства и людские резервы для развития культуры и наук, наконец, может быть спокоен за свою безопасность... И вот такие люди, как Владимир Ефимович Грум-Гржимайло или позже его сын Николай Владимирович, тоже ученый-металлург, сочли необходимым применить свои недюжинные таланты к этой основе основ, помочь народу в битве за металл. Такая основа плюс неизбежные социальные изменения...
– Спасибо. Дальше?
– Минуточку! Драматизм возрос до предела после гражданской войны, когда мы получали чугуна менее трех процентов от довоенного производства. Кстати, в 1915 году в Петрограде было создано "Металлургическое бюро В, Е. Грум-Гржимайло", за три года разработавшее почти полтораста типов печей, А в 1925-м Владимир Ефимович, побывав на международном конгрессе специалистов в Париже, убедился, что русская школа металлургов идет впереди, и сразу же по возвращении написал в ВСНХ с обычной своей прямотой: "За границей найдутся и деньги, и лаборатории, и научно подготовленные люди, которые подхватят на лету русскую мысль, переработают ее и преподнесут нам ее в виде новых заграничных методов... Так было с Яблочковым, Лодыгиным, Черновым, Поповым - так будет и с Грумом". Нет, не стало так! Нашлись и деньги, и лаборатории, н ученые, и вскоре начала осуществляться давняя идея Грум-Гржимайло-наш народ взялся за создание крупных угольно-металлургических центров на востоке.
– Вот я и говорю-"догнать и перегнать"...
– Именно!
– Америка давным-давно опередила всех по всем экономическим статьям, а мы пытались и так, и этак догнать ее, да только все больше отставали.
– Минуточку! А вы знаете, чем закончилась историческая битва за черный металл? Любознательный Читатель. Ну, я же, как и вы, только любитель в истории, причем меня, как и вас, больше интересует се отражение в судьбах людей...
– Несмотря на то что последняя война вывела из строя наш южный промышленный район, за двадцать пять лет мирной жизни мы не только догнали эту "недосягаемую" Америку, но снова, спустя два с лишним века, вышли на первое место в мире по главным металлургическим показателям - чугуну, стали, добыче руды, ферросплавам, огнеупорам! Каждая пятая тонна стали планеты выплавляется в наших печах и конверторах... Поэтому-то некоторые из нас могут спокойно заниматься отражением истории в чем или ком бы то нп было... Назвать Григория Грумм-Гржимайло, как н Николая Миклухо-Маклая, путешественником было бы слишком недостаточным. Верно, маршруты его странствий прихотливо окольцевали обширные районы Евразии - Крым, Калмыкию, Молдавию, Урал, Закавказье, Среднюю Азию, Алтай, Памир, Тянь-Шань, Сибирь, Забайкалье, Дальний Восток, Туву, Монголию, Джунгарию, Гоби. Верно, что он был выдающимся географом. Открыл глубокую, лежащую на полтораста метров ниже уровня океана котловину. Его именем назван ледник в Синьцзяне. Русским географическим обществом он был удостоен премии имени Пржевальского, Парижская академия присудила ему премию имени Чихачева. Однако Григорий Грумм-Гржимайло, как и Николай Миклухо-Маклай, был разносторонним естествоиспытателем, применявшим синтетический комплексный метод при изучении лика земли, мертвой и живой природы, человека. Географ-описатель и географ-открыватель, геолог, минералог, лепидоптеролог, ботаник, энтомолог, почвовед, зоолог, этнограф, экономист, социолог, опубликовавший более двухсот научных работ, в том числе 4пгндаментальный четырехтомный труд о Западной Монголии и Урянхайском крае, труд, из которого я узнал, что ученый был еще и замечательным историком... В Ленинград я так и не собрался, потому что надо было срочно заканчивать эту книгу, и каждый день был дорог. А очень хотелось покопаться в архивах отца и сына Грумм-Гржимайло, чтоб найти не только, скажем, родословное древо потомков легендарного славянина Гржима, но и, быть может, совсем неизвестное и неожиданное, как это счастливо случилось с таким же, как я, любителем в австралийском архиве Николая Миклухо-Маклая, чьи мысли о природе русского гуманизма дошли до соотечественников лишь спустя столетие... А однажды я встретил Софью Владимировну Грум-Гржимайло вместе с ленинградской подругой на традиционной встрече декабристских потомков, что регулярно проходят в доме № 10 по Гоголевскому бульвару, где висит единственная в Москве напоминающая о декабристах безымянная мемориальная доска. Они сидели рядом, ставшие, наверно, от возраста и давности знакомства похожими друг на друга, понимающе-воспоминательпо переглядывались во время доклада, одинаково замерев, слушали старинную музыку. После концерта я подошел к ним.
– Что же вы не звоните, не заходите?
– Голос Софьи Владимировны был слабым, но с бодринкой.- Нет, нет, я чувствую себя неплохо! И телефонные разговоры переношу отлично - это тоже жизнь, а и ее не боюсь, у Гржимов научилась воевать.
– Да, отменные воины были в древности,- сказал я, думая о том, как бы поаккуратней закруглить разговор, чтобы не переутомлять ее, но не тут-то было.
– Не только в древности. Мой покойный супруг был в молодости отменным артиллеристом! За четыре года той германской войны от души погромыхал своим орудием, не потерял ня одного батарейца и в восемнадцатом п&решел всем составом на службу революции.
– А потом тихие битвы в науке...
– Почему тихие? Он был рыцарем в ней, вооруженным с головы до пят. Много сделал в практике металлургии. Помню, как в тридцатые годы при реконструкции литейно-ковочного оборудования одного крупного завода он сэкономил государству три миллиона валютных рублей. Как ученый, всю жизнь занимался металлургией на молекулярном уровне, спектральным анализом элементов, их структурой, и специалисты считают, что Николай Владимирович проделал работу за целый научно-исследовательский институт.
– Можно бы учредить научный рыцарский орден Гржимов...
– Несомненно! Только у Николая Владимировича снл и времени не хватило, чтобы до.биться общего признания своих трудов. Итоговая его монография так и не была напечатана. Э1 им-то я и занимаюсь, однако сердце, знаете, не всегда выдерживает.
– Да, девятый инфаркт...
– Ну, этого-то инфаркта я совсем не боялась!
– засмеялась она.
– Простите, Софья Владимировна, но не станете же вы утверждать, что у вас выработалась привычка,- в тон спросил я.
– Привычка - само собой, однако я была уверена, что девятый инфаркт мне ничем особым не грозит, потому что Григорий Ефимович когда-то мне говорил, будто число девять на Востоке-священное, счастливое.
– А вы с ним разве встречались?
– Не раз. Я была почти юной и танцевала еще неплохо, а он к концу жизни стал благообразным, спокойным и мудрым, как индийский гуру. Он много видел, много знал, последние годы много болел, но никогда не терял своего особого юмора, и для нас было большим удовольствием его слушать. Помню один из последних его рассказов... Если у вас есть время.
– Времени у меня вполне достаточно. Это нежданное степное знакомство Григория Ефимовича Грумм-Гржимайло произошло почти сто лет назад, а Софья Владимировна полвека помнила подробности его рассказа. Маленький экспедиционный отряд шел монгольской степью. Зной, усталость и давным-давно ни одного встречного. Проводник с переводчиком ускакали куда-то искать воду - впереди была страшная пустыня Гоби. Вдруг на горизонте появился столб пыли, послышались выстрелы. Отряд приготовился в случае .чего дорого отдать свою жизнь, но Григорий Ефимович приказал пока не. стрелять. Несколько десятков конных степняков, вооруженных английскими карабинами, окружили отряд и знаками приказали следовать за ними. Григорий Ефимович показывал им пустую флягу, карту - они все это отобрали вместе с винтовками, так что пришлось подчиниться. Пригоняют их к стойбищу, и Григория Ефимовича ведут в самую большую, богато украшенную юрту. А там на войлоке стонет и скрипит зубами человек - тайша, степной князек. Как узнать, что с ним? Камни, аппендицит, заворот кишок, перитонит? Может, просто объелся - рядом с юртой были следы обильной трапезы. Единственное, что мог сделать ученый,- дать болезному двойную дозу глауберовой соли. Путешественников отпустили, вернув все, и отряд на рысях удалился искать проводника и переводчика. Лихо скакали, оглядываясь назад, но через несколько часов снова раздались выстрелы, и раздельные столбы пыли быстро надвигались сзади. Что делать, если пациент умер? Отряд снова изготовился, только Григорий Ефимович разглядел в бинокль девять всадников на линии горизонта и успокоил спутников. Подскакавшие монголы, улыбаясь, жестами показали, будто сыплют в рот порошок. Пришлось отдать им весь запас, в ответ получив подарок - полуживого, наверное, с отбитой печенкой, но жирного барана...
– Довольно смешно, не правда ли?
– спросила Софья Владимировна.
– Вполне, - согласился я и добавил: - Пока вы болели, я узнал о том, как история вытворяла что хотела с родовой фамилией Гржимов. Очень интересно!
– Между прочим, и с фамилией декабриста Корнилбвича произошел однажды почти невероятный случай. После Сибири он именовался "Без-Корнилович".
– Да, я видел в "Алфавите декабристов" эту фамилию в скобках после основной, но не мог понять, что это такое.
– А вышло так. Когда Михаила Корниловича, деда Григория и Владимира Грум-Гржимайло по материнской линии, производили в какой-то армейский чин, Николай I решил исключить из списка брата известного декабриста и начертал на докладе: "Утверждаю без Корниловича". Канцеляристы поняли эту резолюцию по-своему, и таким об- разом братья получили новую фамилию. Это напоминает историю с подпоручиком Киже... Заходите, пожалуйста, я вам кое-что покажу интересное из прошлого. И вот я снова подхожу к высотному дому на Котельнической набережной, в котором нежданно встретился с живой памятью о декабристе-историке Александре Кориилбвиче. Мемориальная доска на стене одного из крыльев... Выдающийся советский историк академик Михаил Николаевич Тихомиров жил в этом доме последние годы. Оставил богатое научное наследие: исследовал "Русскую правду" Ярослава Мудрого, Москву и другие средневековые русские города, городские и крестьянские восстания на Руси, исторические связи русского народа с южными славянами с древнейших времен... Все интересно! По стенам квартиры Софьи Владимировны ГрумГржнмайло-старинные портреты ушедших из жизни людей - масляные, акварельные, карандашные, дагерротинные, фотографические. Некоторых я узнаю, но большинство лиц незнакомых-с бакенбардами, бородками клинышком, с окладистыми лопатами и совсем безбородые, в усах и без них, в очках и пенсне, в форменном, казенном и партикулярном одеяниях, но что-то было общее в осанке, чертах и, главное, выражении лиц и глаз. Конечно, так и должно быть - все родственники, хотя и разных семейных ветвей, однако все же не это определяло главное сходство. Передо мной явилось несколько поколений русских интеллигентов, полтора века честно трудившихся на благо своего народа.
– Кондратий Иванович Грум-Гржимайло,-подводит меня хозяйка к одному из самых старых портретов.- Родился еще в конце восемнадцатого века. Слыл на Лите;"!- ном проспекте Петербурга чудаком, потому что, когда появлялось солнце, он выходил на балкон с голой спиной. Загорал... Имел научные звания кандидата философии и Доктора медицины и хирургии. Первым в России сделал операцию перитонита. Тридцать три года редактировал первую русскую медицинскую газету "Друг здравия". Выпустил множество статей и книг, в основном по гигиене, был первым русским врачом-писателем...

Портрет декабриста Александра Корниловича - только из книжного издания. К сожалению, художник-декабрист Николай Бестужев, не успел в Сибири написать его портрета - Корниловича странным образом увезли назад, в Петербург, который он так любил и хорошо знал, как любил память о великом основателе города, посвятив ему первый выпуск первого нашего исторического альманаха "Русская старина". К, тому времени я успел посмотреть работы А. Г. Грумм-Гржимайло о декабристе, написанные по семейным архивам, и труды самого историка-декабриста "Нравы русских при Петре I" и "Частная жизнь русских при Петре I". Из статей Л. Г. Грумм-Гржимайло узнал и об интересном письме декабриста брату Михаилу от 24 июня 1832 года. Оно было написано в крепости, но узнику, очевидно, было позволено встречаться с людьми, нужными ему для его исторических занятий. "Знаешь, я думаю, что Карамзин решил кончить свою историю XII веком. Я всячески уговаривал продолжить ее по крайней мере до воцарения Петра, но он на все мои убеждения отвечает одно: "Там писать нечего"..." На портрете Александр Корнилович в форме штабс-капитана генерального штаба.

– Чин этот, между прочим, он получил за работу экскурсоводом,- говорит хозяйка.

– Как так?

– Он хорошо знал языки и однажды провез по Петербургу и Кронштадту одного важного иностранного гостя, который в письме царю поблагодарил сопровождавшего его офицера... А это мои отец Перов Владимир Иванович. Сфотографировался студентом Петербургского университета.

– Что-то, знаете, очень характерное есть в его облике, - замечаю я, рассматривая нисколько не пожелтевшую, ясную фотографию столетней давности. Во взгляде студента - решимость, твердость, какая-то одержимость.- Такими были народовольцы...

– А он и был народовольцем.

– Расскажите, пожалуйста, о нем!

– Обычная биография думающего и честно мыслящего молодого человека тех лет... Вел революционную пропаганду среди петербургских рабочих. Был арестован в марте 1881 года вскоре после покушения на Александра Второго... Кстати, у меня есть книга, где приведена точная дата.

Рассматриваю эту, теперь уже старую книгу, изданную в 1930 году Всесоюзным обществом политкаторжан и ссыльнопоселенцев. Глава "Хроника арестов"... Знакомые имена - Желябов, Перовская...

Святые времена и святые имена! Народовольцы ошибались в выборах методов борьбы, возлагали надежды на террор, считали рабочие организации подсобной силой грядущей революции, но история все же так распорядилась, чтобы Россия вначале прошла через декабризм и народничество. Народники тоже были проторителями трудных путей в будущее, и, как декабристам, им должна быть отдана частица нашей уважительной памяти: пора бы, например, музей открыть шестидесятников и народовольцев!

Выдающийся русский революционер, из крепостных, Андрей Желябов был арестован за несколько дней до покушения 1 марта и, узнав об аресте первомартовцев, потребовал, чтоб его судили вместе с ними, как ветерана революционного движения! Софью Перовскую арестовали, судя по "Хронике арестов", 7 марта. 17 марта в чайной у Невской заставы был арестован Владимир Перов.

– Прямо на сходке взяли, с поличным. У этого дома я побывала...

В начале апреля Желябова, Перовскую, Кибальчича, Михайлова и Рысакова казнили, над остальными продолжалось следствие. Владимир Перов год просидел в Трубецком бастионе Петропавловской крепости, был приговорен к пяти годам каторги, замененной ссылкой из-за многочисленных протестов общественности против суровых мер царских властей.

– Вместе с одним из своих товарищей-тоже народовольцем-Ивановым отец отбывал ссылку в Минусинске.

Опять Минусинск! Сколько же политических ссыльных прошло через этот крохотный сибирский городок, начиная с декабристов, в том числе Николая Крюкова, братьев Беляевых, Петра Фаленберга, Николая Мозгалевского и других? И Ленин бывал в Минусинске проездом по тому же случаю, Кржижановский и опять же другие. Связь времен, идей, людей и больших исторических событий прошла через один географический пункт, который, как сказано по другому, правда, случаю, был "на карте генеральным кружком отмечен навсегда"...