Память крови

Гагарин Станислав Семенович

Страшно стало ей. Только частица Ярилиного сердца продолжала согревать девнину, давала силы и помогала дождаться возвращения родимого батюшки. Едва заприметила дочь отца за околицей, бросилась навстречу. Раскрыла руки, чтобы обнять, а дарованный кусочек возьми да упади на Землю. Разбился он, рассыпался на мелкие-мелкие частички. Так они и остались у Земли-кормилицы на груди, и превратилась каждая в невиданной красы цветок, и называют его «цвет-огонь» или «Ярилино сердце».

Земля-кормилица обиделась на дочь, что не уберегла частицу отчего сердца и положила зарок на «цвет-огонь». Невидим он стал для людского глаза. Только одну ночь в году цветет «Ярилино сердце», в ночь на Ивана Купала [4] ,

и редкому человеку удается увидеть этот цвет. Ярилины враги стерегут его. Мало кто из людей рискнет отправиться за ним. Уж очень большую силу дает «Ярилино сердце» человеку. Сорвет он в Иванову ночь огненный цвет, и становится понятен ему язык каждого дерева, каждой травинки, говоры птиц и зверей. А уж про мысли человека и говорить не приходится. Велик дар Ярилы! Настолько велик, что слабый человек гибнет от той силы, что вдруг оказывается в его руках.

4

24 июня по старому стилю.

А Ярила всегда с людьми. Как и обещал, одаривает всех теплом и светом. Потому и празднуют они его день, тот, когда дочь в радости, бежавшая к родимому батюшке, обронила подаренный ей кусочек отцовского сердца.

В этот день отец наш ясноглазый поднимается высоко-высоко, чтобы получше рассмотреть, что же делается там на земле, как живут люди. Нет ли меж ними свары какой, или требуется им какая-нито помога. И внуки Ярилы, зная, что он смотрит на них, устраивают в его честь веселые игрища, жгут костры, водят хороводы, пьют во здравие его хмельную брагу.

Замолчал Иван, не заводили разговор и ратники. Припомнилась сразу Рязань-матушка, где остались жены, матери и ребятишки. От шумного гулянья в честь Ярилы да хмельной браги никто б из них не отказался, да что поделаешь, если тревожат родную землю враги, и не будь их, удальцов рязанских, здесь, у Дикого Поля, никаких праздников на Рязанщине не было бы вовеки.

Так никто и не промолвил слова до той поры, пока Евпатий Коловрат не сказал ложиться спать, кроме тех, кому надлежало менять стражу. Дружинники молча укладывались, Федот Малой спрашивал о чем-то шепотом Медвежье Ухо. Тот отмахивался, бубнил под нос, но стихли и они.

Сотник отправился менять караулы, Коловрат прилег у костра. Не спалось. И он долго глядел на затухающий огонь. Он вспомнил слова сотника Ивана о том, что обладание Ярилиным даром никогда не идет человеку на пользу, подумал, что слабому и впрямь не справиться с великим таким даром, смежил глаза и уснул.

Евпатию показалось: едва закрыл он глаза, как раздался боевой клич его воинов. В один миг воевода был на ногах.

Небо посерело. Дружинники спешно, но без лишней суеты, разбирали оружие. Ржали кони. Бряцал металл, а от реки несся топот.

В утреннем сумеречье возник гонец. Он подлетел к конному уже Коловрату и, задыхаясь, прокричал:

— Половцы идут через реку!

Глава третья

В РЯЗАНЬ С НЕДОБРОЙ ВЕСТЬЮ

На счастье оказалось, что поднимать тревогу не приспело. И биться рязанским удальцам было не с кем. Через Хопер-реку переправлялся небольшой конный отряд половецкий. И едва ночь на уход пошла, напоролись половцы на дозоры рязанцев. В темноте и не разобрать — двадцать ли конников вылетело к ратникам,

сторожившим переправу, али две сотни и поболе.

Скоро все улеглось, успокоилось. Не с дурным умыслом ночные гости пришли.

Был у князя Юрия Рязанского не то чтоб великий друг, но неплохой товарищ, хотя и не православной веры, дальний родственник хана Барчака, хан Куштум. С половецкой родней Куштум не ладил, а с рязанцами и торговлю вел, и в гости ездил, старался все дела добром и миром решать. Это он и переправлялся через Хопер, направляясь в Рязань с важной, как сказал он Евпатию Коловрату, вестью для Юрия Ингваревича.

Радуясь, что ошибка быстро распозналась и не пролилась по случайности кровь, воевода и хан решили позавтракать вместе, благо короткая ночь поблекла, наступил день Ивана Купала.

— Что так спешил, хан? — спросил Евпатий Коловрат. — И ночью не оставил путь-дорогу…

— Нехорошую весть везу великому князю Рязанскому.

Рассказал хан Куштум, что из-за Великих степей, с другого края земли движется неисчислимое войско могучего Бату-хана. Когда идет орда, так называют это войско, пыль, поднятая копытами лошадей, затмевает солнце, и тогда наступает ночь. Многие царства покорил и предал огню Бату-хан. Недавно с Булгарским царством расправился, разорил его, и теперь, как доносят с берегов Волги верные Куштуму люди, идет на закат солнца, через мордовские племена, на здешние земли.

— У нас разная вера, Коловрат, — сказал Куштум, — но мы соседи. Плохо ли, хорошо, но как-то уживались между собой. И даже на Калке бились вместе. Хан Барчак — другое дело, он не может жить в мире с любым соседом, и со мной тоже, хоть по крови у нас — свойство. Иду я к Рязанскому князю. Пусть узнает об опасности. Ведь Бату-хан сначала половецкие пастбища захватит, вытеснит нас в леса, потом и за рязанцев примется. Значит, судьба у нас одна, Коловрат, вместе придется биться.

— Мудро мыслишь, хан Куштум. Жаль, что не слышат тебя князья наши. Послушали бы, как иноверец призывает к объединению. Может, устыдились бы, перестали затевать распри. Потому и говорю: скачи в Рязань, поведай обо всем князю Юрию. Пошлю с тобой сотника Ивана, чтоб проводил достойно, от помех обезопасил. Да и мне приказ доставил, что решит князь Юрий после сообщенного тобой.

Недолго собирался Иван в дорогу. Выбрал он в попутчики Федота Малого, Федота Корня да Медвежье Ухо.

Солнце невысоко над окаемом поднялось, когда отряд половцев с ханом Куштумом и рязанскими удальцами, простившись с дружиной, втянулся в густую дубраву. Заросли дуба, орешника сменились сухим сосновым бором, пронизанным веселыми лучами солнца.

Конники торопились. Где позволяло, пускали лошадей, не жалея их, важную везли новость, тут поспешать надобно, некогда смотреть окрест.

К полудню сосновый лес неожиданно прекратился. За желто-зеленым забором сосен забрезжили вдруг березки.

Глава четвертая

ДОБРО СИЛЬНЕЕ ЗЛА

Второй день лил дождь. Летний теплый дождь. Он был ко времени и для набиравших силу хлебов, и для луговых трав, сенокосная пора приспевала.

Изрядно вымокшие путники выбрались к берегу Прони и двинулись, чтоб выйти к Рязани, лежащей в четырех верстах от устья. Дождь, поистратив силу, постепенно сошел на нет. Небо посветлело, за лесом, на закатной стороне, обозначилось багрище: готовилось к ночлегу солнце. А тут и кончилась чащоба, тропа стала торнее, лошади прибавили рыси, чуя пристанище и покой. Половцы хана Куштума и сопровождающие их рязанские ратники вымахнули на вольное перед городом поле. Едва конники оказались в виду Рязани, там ударили в колокол у Спаса.