Память льда
Шрифт:
Она сплюнула: — Вы все повредились в рассудке. Выбрать бессмертие ради войны — какое безумие. Я отрицаю вызов, Гадающий.
Он кивнул: — И все же Ритуал должен быть проведен. Я странствовал в будущее, Кайлава. Я видел свое высохшее лицо, в возрасте двухсот тысяч лет и даже более. Нас ждет вечная война.
Горечь наполнила голос Кайлавы: — Мой брат будет радоваться.
— Кто твой брат?
— Онос Т'оолан, Первый Меч.
Пран Чоль обернулся к ней: — Так ты Отступница! Ты истребила свой клан — свой род…
— Чтобы разорвать путы и обрести свободу, да. Увы, искусство моего
Она обхватила себя руками, и Пран Чоль различил среди ее напластований множество пластов боли. Он не завидовал обретенной ей свободе. Она заговорила вновь: — Насчет этого города. Кто построил его?
— К'чайн Че'малле.
— Я слышала это имя, но больше ничего не знаю.
Пран Чоль кивнул: — Я думаю, нам придется узнать.
Континенты Корелри и Джакуруку, Времена Гибели, 736 лет до Сна Бёрн (три года после Падения Увечного Бога)
Падение раздробило континент. Леса выгорели, огненные штормы и молнии обрушивались на землю во всех направлениях, зловеще — малиновые облака тяжелого пепла затмили небеса. Пожар казался нескончаемым, готовым истребить весь мир — неделя за неделей, месяц за месяцем; и все это время слышались крики поверженного Бога.
Боль породила ярость, ярость разлила яд, заразу, не щадившую никого.
Немногие уцелевшие, превратившись в дикарей, бродили по покрытой оспинами огромных кратеров, залитой темной, безжизненной водой земле, и небо непрестанно бурлило у них над головами. Родственные связи забылись, любовь была сочтена слишком тяжким бременем, чтобы хранить ее. Они ели то, что могли найти, зачастую друг друга, и с жадной настойчивостью обыскивали разоренный мир.
Одно существо брело через равнины в одиночку. Мужчина, одетый в рваные тряпки, среднего роста, черты лица грубы и непривлекательны. Мрачная тень лежала на его лице, глаза смотрели с непреклонной суровостью. Он шел, словно собирая в себя страдания, не обращая внимания на их тяжкий вес; шел, словно неспособный сдаться и отринуть дары своего духа.
Банды оборванцев издалека смотрели, как он шаг за шагом движется по остаткам континента, который впоследствии назовут Корелри. Голод мог бы заставить их подойти поближе… но среди переживших Падение не осталось дураков, страх притупил в них любопытство, так что они соблюдали безопасную дистанцию. Ибо этот муж был древним богом, и он шествовал среди них.
Если бы не поглощенные им страдания, К'рул охотно обласкал бы эти сломленные души; однако он питался — был напитан — кровью, пролившейся на эту землю, а истина такова: сила, рождающаяся от такой пищи, будет востребована.
При пробуждении К'рула мужчины и женщины убивали мужчин, и женщин, и детей. Мрачная резня была рекой, по которой плыл Старший Бог.
Старшие Боги воплощали в себе массу жестоких неприятностей.
Бог иного мира был разорван на части при падении на землю. Он пришел в виде сонмища обломков, охваченных пламенем. Его боль была огнем, воплями и громом, его глас слышала половина мира. Боль и ярость. И, думал К'рул, горе. Должно было пройти еще немало времени, прежде чем бог иного мира начнет собирать и изменять оставшиеся фрагменты свой жизни, тем самым проявляя свою сущность. Однако К'рул страшился, что этот день уже грядет. Такое падение способно повлечь за собой лишь безумие.
Вызвавшие его погибли. Уничтожены тем, что сами призвали на свои головы. Не было смысла ненавидеть их и воображать картины наказаний, которые полагались им по всем законам. Они, кроме всего прочего, отчаялись. Они отчаялись настолько, чтобы стать частью ткани хаоса, открыть путь в иное, отдаленное царство; чтобы заманивать бога из этого далекого царства все ближе и ближе к подготовленной западне. Вызывавшие искали силу.
Всё, чтобы уничтожить одного человека.
Старший Бог пересек разоренный континент; он видел неумирающую плоть Падшего Бога, видел неземные личинки, выползавшие из гниющего, судорожно дергающегося мяса и сломанных костей. Видел, во что превращаются эти личинки. Даже сейчас, когда он достиг опустошенного побережья Джакуруку, континента — собрата Корелри, они кружили над его головой на своих широких темных крыльях. Чувствовали силу внутри него, алчно предвкушали ее вкус.
Однако могучий бог может игнорировать падальщиков, сторожащих его следы. К'рул был могучим богом. В его честь воздвигались храмы. Бесчисленные поколения проливали на алтари потоки крови, восхваляя его. Новорожденные города покрывались густым дымом кузней, погребальных костров, алого восхода новой, человеческой расы. На другом континенте, расположенном в полумире от тех мест, где ныне бродил К'рул, возникла Первая Империя. Империя людей, рожденная на богатом наследии Т'лан Имассов, от которых получила и свое имя.
Недолго она оставалась единственной. Здесь, на континенте Джакуруку, в тени давно мертвых руин К'чайн Че'малле, рождалась иная империя. Жестокий истребитель душ, ее правитель был воином, не знавшим себе равных.
К'рул явился, чтобы уничтожить его, разорвать цепи миллионов рабов. Даже Джагутский Тиран не повелевал своими подданными с такой жестокостью. Нет, нужен был смертный, чтобы явить своему роду непревзойденный уровень тирании.
Двое других Старших Богов пришли к согласию относительно Каллорианской Империи. Решение было принято. Трое — последние из Старших — должны были привести к концу деспотическое правление Верховного Короля. К'рул мог ощущать своих компаньонов. Оба были закрыты; оба некогда были ему товарищами, но все они — включая К'рула — уже давно изменились, отдалились друг от друга. Теперь намечалась первая за тысячелетия встреча.
Он мог также чувствовать и присутствие четвертого — дикого, древнего зверя, крадущегося по его стопам. Зверя земли, зверя ледяного дыхания зимы, облаченного в белый окровавленный мех, почти смертельно раненого при Падении. Зверя, единственный уцелевший глаз которого взирал на опустошенную страну, бывшую некогда его домом — задолго до подъема империи. Он шел по следу, но не приближался. И, как хорошо знал К'рул, он желает остаться далеким свидетелем того, что случится. Старший Бог не мог уделить ему толику сочувствия, но не оставался равнодушным к его боли.