Память льда

Эриксон Стивен

— Хватит, — вздохнул Тоол. — Мы не одно и то же, сестра. Мы никогда не шагали нога в ногу. Я спешу на Второе Собрание.

Она неуважительно фыркнула. — Думаешь, я не слышу зова?

— Кто зовет? Ты знаешь, Кайлава?

— Нет, и мне все равно. Я не прислушаюсь.

Тоол склонил голову набок: — Тогда зачем ты здесь?

— Это мое дело.

Она ищет… исправления. Понимание потоком хлынуло в ум Тука, и он почему-то догадался, что это знание принадлежит Старшему Богу. Теперь он прямо говорил с ним. Шелестящий словно песок голос звучал в сознании малазанина. Выправить

старые поломки, исцелить старый шрам. Ты снова пересечешь пути. Но это неважно. Меня заботит последняя встреча, и то, что до нее явно остаются годы и годы. Ах, я проявляю нелепую поспешность. Смертный, дети паннионского Провидца страдают. Ты должен найти способ их освобождения. Это трудно — риск за пределами вообразимого — но я должен послать тебя во власть Провидца. Не думаю, что ты меня простишь.

Тук судорожно формировал в своем разуме вопрос. Освободить их. Зачем?

Странный вопрос, смертный. Я говорю о сострадании. Такие усилия приносят неожиданные плоды. Этому меня научил человек, видящий сны. Воистину, ты сам увидишь это. Такие дары…

— Сострадание, — сказал Тук, внутренне содрогнувшись от внезапного ухода Старшего Бога. Он моргнул и увидел, что Тоол и Кайлава уставились на него. Лицо женщины побледнело.

— Моя сестра, — сказал Первый Меч, — ничего не ведает о сострадании. — Тук смотрел на неумершего воина, пытаясь сообразить, что такое было сказано только что — перед… посещением. Он не смог вспомнить.

— Братец Онос, ты, кажется, только что это сообразил, растягивая слова, сказала Кайлава. — Все меняется. — Женщина снова улыбнулась, посмотрев на Тука. но теперь это была улыбка горя. — Я ухожу…

— Кайлава. — Тоол вышел вперед — тихий стук костей и шелест кожи. — Ритуал оторвал тебя от рода, уничтожил кровные узы. Быть может, Второе Собрание…

Она смягчилась. — Дорогой брат, призывающему я не интересна. Мое старинное преступление не отменишь. Более того, я подозреваю: то, что ожидает тебя на Собрании, не совпадет с твоими ожиданиями. Но я… спасибо тебе, Онос Т'оолан, за доброту.

— Я сказал… мы не… пойдем рядом, — тяжко, борясь с каждым словом, прошептал неупокоенный воин, — Я был в гневе, сестра… но это старый гнев. Кайлава…

— Да, старый гнев. Но ты же прав. Мы никогда не шли нога в ногу. Прошлое идет по нашим следам. Может быть, в один прекрасный день мы исцелим старые раны, брат. Эта встреча дала мне… надежду. — Она погладила Баалджагг по голове и отвернулась.

Тук видел, как она исчезает за мрачной пеленой. Стук костей под сухой кожей заставил его резко обернуться. Тоол упал на колени, повесил голову. У трупов не бывает слез, но все же…

Тук поколебался, но все-таки подошел к неупокоенному воину. — В твоих словах неправда, Тоол, — сказал он.

Сзади засвистели вынимаемые из ножен мечи. Тук крутанулся на месте, обратился лицом к подходившим Сену и Туруле.

Тоол выбросил руку вперед: — Стоять! Мечи в ножны, сегуле! Я равнодушен к оскорблениям — даже если их нанес тот, кого я звал другом.

— Это не оскорбление, — спокойно сказал Тук. — Наблюдение. Как ты это называл? Разрыв кровных уз. — Он положил руку Тоолу на

плечо. — Мне-то ясно, что разрыв не состоялся. Кровная связь жива. Может быть, ты найдешь свое сердце, Онос Т'оолан.

Голова поднялась, под костяным шлемом блеснули пустые глазницы.

Боги, я смотрю и не вижу. Он смотрит и видит… что? Тук Младший пытался придумать, что же сказать и сделать теперь. Пожал плечами, протянул Тоолу руку.

К его изумлению, тот пожал ее.

И поднялся, хотя от его крепкой хватки малазанин застонал. Возьми меня Худ, это самый тяжелый мешок с костями, который… да ладно.

Молчание прервал твердый голос Сену. — Каменный Меч, Каменная Стрела, слушайте. Ужин готов.

Как во имя Худа я заслужил такое? Онос Т'оолан. И уважение от сегуле… Ночь чудес, осталось ждать разве только коронации.

— Я хорошо узнал только двоих смертных, — сказал рядом Тоол. — Оба недопонимали себя. Для первой это плохо кончилось. Сегодня ночью, друг мой Арал Файле, я расскажу тебе о падении адъюнкта Лорн.

— В сказке будет и мораль, да? — сухо ответил Тук.

— Точно.

— А я было решил, что проведу ночь, высасывая кости с Сену и Туруле.

Сену фыркнул: — Пойдем есть, Каменная Стрела!

Ох, ох, похоже, я перешел границы фамильярности.

* * *

Недавняя кровь до краев заполнила канавы. Солнце и сушь превратили жуткие потоки в черную пленку, достаточно толстую, чтобы скрыть неровности дна. Река смерти протекла до илистых отмелей залива.

Никто не пощажен в городе Птенцов. Проходя мимо высоких куч из трупов, наваленных вдоль пригородной дороги, она решила, что убито не менее тридцати тысяч.

Гарат вырвался вперед, нырнул в арку городских ворот. Она медленно последовала за ним.

Когда-то город был красив. Покрытые медью дома, минареты, поэтически изогнутые улицы, нависшие над ними резные балконы, утопающие в цветах. Больше не было рук, чтобы поливать их, и цветы рассыпались серым и бурым. Под ногами Леди Зависти шелестели сухие листья.

Город торговли, купеческий рай. В гавани виднелись бесчисленные мачты, неподвижные — корабли были потоплены, посажены на мутное дно залива.

Со дня резни прошло не более десяти суток. Она могла ощутить дыхание Худа, вздох перед неожиданным изобилием, слабый проблеск беспокойства по поводу причин. Ты ошибся, уважаемый Худ. Эти тела воистину заражены…

Гарат ведет ее безошибочно, она это знала. Старый, почти заброшенный проезд, выщербленные камни мостовой, покрытые многолетней сеткой трещин. В небольшой скромный домик, на фундаменте, сложенном чуть более искусно, чем верхние этажи. Внутри комната с тростниковой подстилкой брошенной на доски пола. Беспорядочное нагромождение жалкой мебели, бронзовые тарелки над очагом, гнилые объедки. Детская игрушечная тележка в углу. Собака закружилась в центре комнаты. Леди Зависть подошла, отпихнула ногой тростник. Никакого люка. Обитатели не ведали, что таится под их домом. Она открыла свой садок, провела рукой над досками пола. Они рассыпались в пыль, создав круглое отверстие. Из его тесноты влажно дохнуло илом.