Память любви
Шрифт:
— Мужчины-христиане обычно считают, что все женщины — либо матери и жены, либо шлюхи, либо святые. Они не делятся секретами наслаждения со своими супругами в отличие от тех, кто поклоняется исламу. Правда, мы не ограничиваемся одной женщиной. Это неестественно для мужчины. Ни одна женщина не способна удовлетворить все желания мужчины.
— Мне сказали, у тебя три жены, повелитель.
— Да, хотя я подумываю расстаться с двумя младшими: уж очень они сварливы, вечно ссорятся с госпожой Алией и другими обитательницами гарема. Мало того — их обвиняют в гибели прелестной девушки, заслужившей
— Она великодушная женщина и была добра ко мне, — заверила Ронуин.
— Алия похвалила тебя, поэтому я и решил быть с тобой терпеливым.
Он приподнял ее подбородок и стал жадно целовать. Первым порывом Ронуин было вырваться. Она не поняла, что удержало ее. Она растаяла в его объятиях, губы приоткрылись.
И не стоило было бы спрашивать, почему она делает все это. Ронуин знала только, что этот человек одновременно силен и нежен, а ее воля к борьбе все слабеет. Что, если ей сказали правду и она не сможет сбежать из Синнебара? А если и сможет, вряд ли Эдвард примет ее. Она ослушалась его, вступив в битву с неверными. И как же теперь действовать? Да что это с ней творится?!
— Я не могу дать тебе наслаждение, — повторила она, поднимая голову.
— Уже дала, — тихо возразил он.
— Но я не знаю, что это такое! — в отчаянии выкрикнула Ронуин.
— Я научу тебя, — пообещал он, припадая к ее губам.
Его язык коснулся ее языка и стал лениво играть с ним, Ронуин тихо всхлипывала, сгорая от стыда и любопытства. А вдруг в ее неспособности познать наслаждение виноват Эдвард? Их первое соитие никак нельзя было назвать приятным. Этот же человек ведет себя совсем иначе. Может, в его объятиях она впервые в жизни поймет, что такое экстаз? Она не узнает этого, если не отдастся ему. Если ей не суждено вернуться к Эдварду, что останется в этой жизни?
Найлек права — в гареме лучшее быть наверху, чем внизу.
— Так научи же меня, господин мой халиф! — потребовала Ронуин. — Научи меня страсти!
Он сжал ее лицо ладонями, посмотрел в сияющие изумрудные очи. Ронуин впервые заметила, что его глаза были темно-синими, почти черными.
— Моя страсть свирепа и неукротима, — предупредил он, — а ты пуглива и застенчива. Я желаю тебя всем своим существом, но стремлюсь, чтобы и ты испытала блаженство.
Вижу, ты ничтожно мало знаешь о восторгах слияния мужчины и женщины. Я покажу тебе, какими сладкими они бывают, но ты не должна ничего страшиться. Я не сделаю тебе больно, не обижу и не запугаю. Взаимное удовольствие можно получить тысячью способов, и все они одинаково восхитительны. Ты веришь мне, красавица моя?
Ронуин кивнула, задыхаясь от волнения. Почему муж никогда не говорил ей ничего подобного? Она даже рассердилась на Эдварда, но тут же поняла, что он знал о страсти не намного больше, чем она, хотя и предполагал, будто ведает все.
Халиф осыпал поцелуями ее губы, щеки, сомкнутые веки, лоб и даже кончик носа, погладил плечи, спину и, наконец, сжал ягодицы так нежно, что какой-то инстинкт побудил Ронуин выгнуть спину. Рашид с тихим возгласом стал целовать ее шею и напрягшуюся грудь.
— Как ты пьянишь меня, моя прекрасная женщина-воин! — прорычал он и, подхватив на руки, снова бросил на ложе.
Ронуин, чувствуя, как неистово колотится сердце под его взглядом, снова и снова поражалась себе. Она не любила этого человека, скорее, он пугал ее своим пылом, но что-то побуждало ее не останавливаться на полпути. Да, все это кончится тем, что он возьмет ее, но она жаждала его уроков, ласк и поцелуев, будивших смущение и любопытство одновременно.
Рашид долго смотрел на нее, прежде чем лечь рядом.
Она и понятия не имеет, как хороша с распущенными волосами, как восхитительны ее розовые пухлые губки и вздымающиеся холмики грудей. Он положил голову ей на грудь.
— Как быстро бьется твое сердце!
— Странно, но я и боюсь и не боюсь, — недоумевающе призналась она.
— Помни, я не причиню тебе вреда, прелестница моя.
Стану только любить тебя и дам радость.
— Я верю тебе, повелитель, — кивнула она.
Он приподнялся, и губы сомкнулись на соблазнительном соске. Рашид втянул его в рот и стал сосать. Ронуин встрепенулась было, но тут же отдалась неведомым ощущениям. Ее руки запутались в темных волосах халифа, удивительно мягких на ощупь. Пальцы судорожно сжимались и разжимались, особенно когда такого же внимания удостоился второй сосок. Эдвард тоже целовал ее груди, но не сумел пробудить в ней такого волнения. Похоже, он делал это по обязанности. Или такие ласки тоже запретны?!
Руки и губы Рашида обожествляли ее вздрагивающее тело.
Голод его все возрастал, хотя он старался не торопить события. Плоский тугой живот, нежная, как лучший китайский шелк, внутренняя поверхность бедер, душистое дыхание, аромат роз и лилий…
Не в силах сдержаться, он поцеловал лепестки, скрывавшие врата рая и все его сокровища.
Ронуин затрепетала, когда язык коснулся ее влажных тайн.
Он нежно раздвинул душистые лепестки, продолжая ласкать сладостную плоть. Язык все обводил и обводил одно особенно чувствительное местечко, и странные ощущения нарастали. Эдвард тоже касался ее там, но всегда пальцем. А халиф… что он с ней делает?
Ронуин громко ахнула, когда первая волна экстаза нахлынула на нее. Но Рашид не отстранился, и вскоре ее подхватила вторая волна, третья, четвертая…
Из горла Ронуин рвались крики.
— Вот видишь, — донесся до нее словно сквозь туман голос халифа, — ты можешь испытывать наслаждение, моя прекрасная Hyp.
Он проник двумя пальцами в ее любовный грот, медленно возбуждая ее, готовя к неизбежному. Он уже приподнялся над ней, и тут Ронуин встрепенулась.
— Нет! — в ужасе вскричала она. — Нет!
Халиф поспешно отстранился и обнял ее, хотя его плоть разрывалась от неутоленного желания.
— Что с тобой, Hyp? Что тебя напугало? Скажи мне, красавица.
— Он убьет ее! О, пожалуйста, остановись! Не трогай маму!
Ее жалобные вопли поразили его, но Рашид аль-Ахмет знал, что разум — разящее оружие, которое можно использовать как на добро, так и во зло, и что он может скрывать страшные тайны и воздействовать на поведение самых обычных людей.
— Кто мучит твою мать. Hyp? — осторожно спросил он.