Concerto Grosso I for two violins, harpsichord, prepared piano & strings [1] Prelude: Andante
Замерзая во льду, обессилев от боли, глухой колокольчик вдалеке отстукивал ритм своего грустного сердца. Голос памяти прошлого восставал из пыли забытого, уже почти неживого и глубоко потаенного. Забываясь, он вторил своим механически-сухим голосом, пытаясь напомнить себе о чем-то далеко забытом. Одиноко раскинутые руки хватались за снег, не находя никакой опоры, и пропадали, оставляя за собой полосы, в пустоте неизвестности. Беспорядочно разбросанные осколки потухших гирлянд расстворялись в снежной монотонности безжизненных аккордов. Глухой минор расстворился в сером. Среди безжизненного холода тишины, дымкой потянулись из подземного колодца звуки. Воодушевляясь и падая каплями вниз, они плавно катились по ледяной горке, режущей, пронизываюшей их плоть, останавливающей их дыхание. Скрипки возвестили о боли, щемящей, скребящей боли, постепенно стягивающей горло неизвестностью неизбежного. Слезы уже не падали на снег, - они застывали на лице. Стеклянные глаза, устремленные в ледяное дно белого... Резкой, колющей болью игла пронзила их сердце, безжалостно рвя их струны. В мгновение свободного вздоха скрипки взвыли дуэтом, перебивая голос друг друга, сливаясь в безумстве диссонанса. Кровь вскипела в жилах, прорвала их, и хлестала фонтаном. Глаза затекли страхом, жадно хватая попеременно воздух, карабкаясь на холодные стены, их голоса расклеивались
в многоголосии, останавливаясь и расплескиваясь в слепой неизвестности... Время остановилось и поползло гусеницей вспять. Мрачная колыбельная убаюкивала уже навсегда, заволакивая глухим, холодным туманом все свободное пространство. Цветок детства умирал под снегом, еще не раскрыв свои бутоны. Вдалеке пропела кукушка тикающих часов. Она гипнотизировала ритмом своего ровного, механического голоса. Голова ребенка постепенно погружалась в желтый, ядовито-сладкий расствор. Весна никогда не придет в этот заколдованный лес... Скрипки задыхались. Дико взревев, они заглушали друг друга, возносились по крутой, неправильной спирали вверх, ярко вспыхивая красным. Срываясь с цепи, как две голодные собаки, они бросались друг на друга в попытке поглотить и успокоить эту щемящую дисгармонию. Выплевывая капли крови изо рта, в безумстве одного вздоха, они рвали себе крылья, пытаясь взлететь еще выше и уже задыхаясь от собственного вопля. Они летели в неизвестность, оглушенные потерей всех жизненных ориентиров... Головокружительным, хаотичным потоком, почти на лезвии бритвы, они возносились еще выше, - мир уже не выдерживал и качался, как акробат, который вот-вот сорвется со звездного каната в пасть черной дыры. Еще шаг вперед, как из окна в неизвестность, еще одна спираль безумства, переходящая в белую агонию и улыбающуюся пустоту... В сплеске одного мгновения пролетел оглушительный искрящийся поток звуков, но умерщвленный тяжестью своего дыхания, он рухнул вниз, раздробив свои позвонки о серый асфальт. Лишь одинокий стон доносился из бездны, поглотившей его песню. Осколки звуков, их безжизненные отголоски, перемешавшись с серой пылью, снова забывали о красках неба... Словно забыв о смертельном мгновении прошлого, скрипки залепетали, вторя голосу друг друга, о чем-то легком и веселом. Воздух же был совершенно равнодушен к их голосам, смеху и грусти. Взмыв высоко вверх на крыльях колибри, в бесконечных трелях, их голоса, нарастая, обжигали крылья огнем своего дыхания. Достигнув эпогея, в совершенном изнеможении, они резко оборвали свои трели, упав пеплом на водную гладь. Окунувшись с головой в тишину, они встретили глазами морское дно, в глубинах которого черными волнистыми лентами водоросли извивались и тянулись вверх в танце теней и оттенков. Очнувшись ото сна, скрипки возобновили свои искрящиеся трели. Взлетая над скользкой гладью темно-синей воды, они видели как их подводные отражения вторят им, пуская беспорядочные пузырьки. Их голоса соединялись в многоголосном, многоцветном диалоге, который то поднимался волнами вверх, то скользил вниз, безгранично-хаотичным потоком. Поднимая из глубины темно-низкие голоса морского дна, многоголосие диалога возрастало в пространстве, многократно увеличивая силу своего воздействия. Внезапная тяжесть темных, глубоководных аккордов пожрала и расстворила в себе их беспорядочный и искрящийся танец... Воскрестное утро. Лучики света мягко коснулись окон хрустального замка. Солнечные зайчики, как отголоски детства, игриво скользили по гранитному полу. Издалека был виден силуэт маленькой девочки с едва заметной улыбкой. Легкие кружева небесной одежды, голубые ленты обвивающие шею, радужные глаза и светлая грусть. Непостижимая сказка, пружинность утренних галопов, здоровая сладость ветра, но и просачивающийся сквозь камни оттенок неземной грусти... С треском зеркало упало и раздробилось на миллионы мельчайших осколков. Свет погас, и среди кромешной тьмы были слышны голоса безжалостно терзаемых скрипок. Сосуды их души были растерзаны, распилены на части. Окровавленные руки судорожно тряслись в тщетной попытке собрать кусочки зеркала воедино. Упав лицом вниз, изрезав его до крови, старуха каталась с воплем по полу, сверкая своими красными глазами... Устремленные вверх, разогретые дыханием земли, звуки дымящимися потоками просачивались сквозь земную поверхность и мгновенно взмывали ввысь, начиная свой мажорный танец над бесконечностью. Испепеленные прямыми лучами солнца, одноцветные краски взрывались и рассыпались на бесконечное число искрящихся оттенков. Взлетая волнистыми лентами еще выше, в сферу разряженного пространства, они становились бесконечно тонкими, режущими небо, и исчезающими в то же мгновение. В солнечном гимне скрипок была слышна тень взволнованной неустойчивости: их блистательный танец, как бурлящий от переполнения легких кислородом красочный воздушный шарик, терял почву под ногами, и в любое мгновение мог с треском лопнуть и посыпаться в пустоту, как карточный домик. Коснувшись кончиками лент чего-то леденяще-запретного и безвоздушно-бездонного, звуки, словно ужаленные, застыли на долю мгновения, дико взвизгнули, и с неимоверно нарастающей скоростью кубарем покатились по ступеням вниз. Их надорванные голоса, потеряв свою звенящую легкость, с каждой новой ступенью становились мрачнее и разрушительнее. Останки обожженного пугала с выколотыми глазами потерянно дергались, порванные губы застывали в болезненно-брошенной улыбке, вдохнув в себя бездну... Замедлив биение своего сердца до минимума, голоса скрипок слились в унисоне, за которым последовал всепоглощающий такт тишины. Свеча потухла в пространстве теней и предсмертного сна, оставляя за собой лишь туманно-больные грезы потухшего сознания окровавленного пугала. Голоса теней сливались, наполнялись будоражущей кровь энергией, и уже были готовы бросить резкий вызов черному лику собственной смерти. Отрывистыми голосами, срываясь на вспышки писка, скрипки, с подпрыгивающе-качающей походкой, кружили по неуловимо-скользящей плоскости вокруг владений призрака смерти, в рискованной игре с ним. Пытаясь привлечь его внимание, на бесконечных подскоках, они извивались с приторной улыбкой на лице и прохаживались рядом с границей. Среди звонко-тонких голосов можно было различить вкрапления звуков грустной песенки их прошлого. Во внезапной вспышке гнева смерть попыталась порвать и поглотить их голоса, яростно сверкая всепожирающим жалом. Черно-магнитные волны резко-попеременных аккордов пытались задушить в своей мертвой хватке звенящие скрипки. Притаившись на долю секунды, скрипки спонтанно взлетели, упоенные зигзагом своего голоса. Еще более настойчиво и упрямо, они скользили на цыпочках по едва-уловимой плоскости, как самовлюбленная балерина по ярко-желтому паркету с язвительным выражением лица. Всей душой поглотившись в последнюю игру жизни со смертью, скрипки грациозно пускали мыльные пузыри и игриво тянули за струну нервных волокон смертельного жала, которая звенела в ночном вакууме до зеркальности чистым и бесконечно холодным эхом. Интоксикация и напряжение этой смертельно-опасной игры в прятки были настолько велики, что, казалось, дотронься иголочкой до этих мыльных пузырей, - и из них брызнет желтый гной... Дико разинув свою бездонную пасть, в лихорадочном всесжигающем потоке, съедая все на своем пути, смерть, сверкнув своим магнитным плащем, бросилась на скрипки, слепо кидая стальные аккорды. Проламывая время и пространство, как стены бумажного замка, громадная фигура монстра-зверя металась по ночному небу, глотая безжизненные облака.. Черные, бурлящие чернила ее слюны с грохотом падали на землю, разъедая ее и оставляя зияющие бездны. Заколдованные игрой скрипки сливались в умопомрачительном писке, фонтанами волн танцуя за горизонтом, уже почти за чертой... Не выдержав стального напряжения, струны неба порвались и застыли в скорченно-горбатом виде с безответным вопросом в глазах. Ударив кулаком с неба, молния расколола яичную скорлупу мира на две половинки, которые оттолкнувшись, как два магнита, с безудержно-ураганной скоростью полетели в противоположных направлениях, пригвозденные к космической вертикали. После мгновения огненной лихорадки, раскрученный вихрем, как игрушка в руках хаоса, желтый птенец был разорван на части. Купаясь в крови, его маленькая голова, с еще нераскрывшимися глазками, как потухшая звезда, рухнула вниз постепенно покрываясь сине-ледяной коркой. Пронзая пустоту, ломая свои крохотные лапки, желтое тело птенца устремилось в пепелящий верх хаоса. Лишь неподвластный притяжению, изъеденный огнем, желтый пух застывал в вакууме пустоты... Мир раздвоился и рухнул на колени перед всепоглащающей пустотой, которая жадно высасывала остатки смысла из его глаз и воздуха из его легких. Теряя почву под ногами, скрипки пронзали объятия хаоса бессмысленными трелями. Схватившись за горло руками, уставившись глазами в пустоту, они назойливо трезвонили, бросая уже пусто-звенящие, полуживые вихри пассажей. Раскалываясь на части, изъедая себя пустотой, их отрывистые голоса возвещали о граничащей леденяще-глубокой неизвестности. В полумраке одиночества, в полукрике отчаяния, среди безграничной пустоты, скрипки беспорядочно кружили, пытаясь продлить движение жизни еще на несколько бессвязных мгновений... Змея проглотила свой хвост, стрелки часов попятились назад, повешенный вновь встал ногами на землю, и круг сомкнулся. Черная буря надвигалась на море, раздвоенный мир застывал в ожидании чудовищной катастрофы. Намертво схватив руками половинки яичной скорлупы, обезумевший создатель, полуразорванный хаосом, ринулся совмещать мир воедино. Ослепив глаза пламенем бездны, пронзив свое сердце космической вертикалью, взвывая от боли, он останавливал их движение и направлял к центру. С каждой секундой их движение безгранично возрастало, готовое воплотиться во всеразбивающее единство противоположностей. Захваченные потоком, словно белки загнанные в колесо, скрипки пытались убежать от леденяще-смертельного дыхания зверя. Единство их голоса раскалывалось на пронзительное беспорядочное многоголосие, ожидающее железные объятия смерти. Разразившись оглушительным грохотом, половинки мира разбились впрах друг о друга, смешиваясь в обезумевшую от боли массу. Испуская последний беспорядочный писк, ослепленные скрипки дергались в эпилептическом припадке. Черная бурлящая слюна зверя была разбросана повсюду, стальные зубы вонзались все глубже и глубже в горло скрипок и дико рвали их тело, которое беспорядочно дергалось в предсмертной агонии из стороны в сторону...
Из пепла восставал мир вечного, безжизненного сна. Призраки едва колыхались, оттенки жизни проходили мимо туманными хороводами. В полузабытье снежно белый орган тихо шептал своим мрачно-холодным голосом. Сползая со скал вечно-серой боли, он величественно и зловеще вдыхал в себя напряжение пространства. Тени спали подводным сном потерянного смысла, только лишь слёзы текли из-под закрытых век. Замкнутый в четырёх стенах одиночества, путник останавливался и погружал свою голову в холодную землю потерянного лабиринта. Погружаясь все глубже в туман, останавливая зимнее дыхание, он укутывался в черную пелену траура. Оно подкрадывалось едва-шелестящими потоками, раздувая навязчивую боль на легато, выматывая своим медленным кружением. Спицы судьбы колыхались в бледных руках, черный клубок падал на пол, сверкая узелками своих глаз. Гнетущий мрак оживал волнами, вновь успокаивался, затихал убаюканный, и опять показывал лицо своего айсберга. Околдовывая, он останавливал стрелки, холодный поток его дыхания затягивал в себя и расстворял в глубинах печальной долины слез... Жалящий тишину пронзительный голос скрипки-сирены скользил на одной ноте, предвещая несчастье среди слепоты тумана. Ломанная линия её голоса достигала замерзших вершин безжизненных скал, но уже не видела неба. Обессвеченные глаза, монотонность её оплакивания, беспорядочность песни, невыраженность красок, невозможность свободного дыхания, неутолимая жажда, тоска по зеленому кислороду. Словно рыдая над пропастью, песня её боли срывалась на вой одиночества, попеременно устремляясь вверх, освещая своим дыханием клубящийся туман, и потухала, распадаясь на части, в объятиях земли. Открыв глаза и потерявшись в холодном тумане, сестра-скрипка вторила её песне, чувствуя как внизу господствовал мрак, околдовывая своими чарами. Он расстилал черную простыню, и красно-стонущие потоки распускали свои лепестки, поднимаясь вверх. Ночные призраки летали над снежными лавинами, скользящими с верхушек скал. Полуживые, они скатывались вниз, ломая иссушённые руки деревьев. Безглазый ветер, потеряв волшебство своего дыхания, засыпал в танце своей усталости. Озарив память светом, вихревыми потоками бесчисленных рук, он взлетал вверх, в поиске солнца, целовал снег, вдыхая в себя туман, и опадал в тысячах духовений, осыпая тени ледяным пеплом. Среди довлеющей тяжести чёрного путник превращался в незаметную точку, потерявшись в уголках своей души, тонущей в потоке безвременья. Окружённый множеством неправильных голосов, укалывающих со всех сторон, он убегал в серость своего больного мозга, выставляя наружу жёлтую улыбку-оскал. Волны смерти, говорящие на языке змей, дурманили душный мозг, марионетки-тени плясали под бубен и исчезали, расстворённые в желчи яда с маленькими, мигающими глазками. Безумный дуэт скрипок затухал на мгновение и пронзал своим лезвием ватную тишину. Покалеченные собственной дисгармонией, они яростно стонали друг на друга; плоскости их голосов не сходились, ломали свои вертикали и покрывались трещинами старости. Дойдя до черты, упершись в стену, они затухали, оставляя за собой серые пятна - безликие отражения от чёрного зеркала. А вдалеке теплилась надежда - едва-заметное, синеватое колыхание пламени двух свеч, двух судеб, двух звёзд... Медленно-тянущийся, дымчато-вязкий кисель смерти застилал горизонт, поглащая последние остатки дыхания. Блеклые пузырьки плыли вереницей один за другим и останавливались, словно звезды-карлики, в безграничной пустоте невесомости. Облеплённые паутиной безмолвия, отягощённые железными оковами мрака, скрипки плавно потянулись вверх, болезненно вздрагивая и чувствуя омертвение своих тканей. Иссушённый родник их голосов, словно мёртвая вена, пульсирующим от боли голосом пел молитвы безумной матери-реке. Вопли срывались на слёзные причитания, на мгновение прокалывали глухоту киселя и пропадали в его пучинах, захлёбываясь вязким ядом. Возвращаясь из тишины, закрыв камни своих глаз, окованные скрипки поднимались в полный рост вверх, с визгом растягивая цепи. Среди хруста их костей они набирали скорость, раскручивались юлой в режущей динамике и расплёскивались в тончайших возгласах на летящие, прозрачные капли... Вихревой листопад перьев озарил светом подземный мир, ослепив чары мрака. Океан снов взбурлил гулким многогранным эхом и потянул окованные скрипки в бездну своего дна. Бумажным змеем в огне вырвался из их лёгких безумный, порванный возглас. Поломанная ветка голоса кровоточила. Раскручиваясь на обломках крыльев всё быстрее, скрипки взлетели ввысь единым потоком, оставив половину себя в жертву хаосу. Набирая головокружительную скорость, словно реактивный самолёт, взлетающий на разбитых колёсах, они возносились ещё выше, захваченные ослепительным вихрем. Птичий писк их голоса, продавленный через мясорубку боли, рассыпался на свободно-летящие искры звуков. Взлетая выше, к сверкающей радуге неба, он становился прозрачно-тонким эфиром, бурлящим в лучах солнца. Задохнувшись спиралью своего танца, скрипки скользили вниз со скалы, рассекая лезвием голоса молчащие камни. Долетев до подножия, приложив руки к груди, они ласточкой испарились в небе, уколов его серебряным хвостом.
