Памятник крестоносцу
Шрифт:
— Вы хорошо поработали сегодня, хотя для вас это дело непривычное. В эту зиму я не буду сидеть без топлива.
— Значит, здесь бывают холода?
Слепая кивнула.
— Ветром наносит снег с Сиерры. Случаются и очень большие заносы.
— Вам здесь, наверное, одиноко в зимнюю пору?
— Я привыкла. — Голос ее звучал бесстрастно. — Вот уже пять лет, как я живу одна. Со смерти мужа. Никому не хочется умирать. Но приходится.
— Вы жили здесь всю жизнь?
— Нет, друг мой. Я родилась в городе Хересе. Там я венчалась в церкви святого Дионисия. Мой муж работал в торговом доме Гонсалеса. Он был бондарь, делал обручи для винных бочек.
— Это хорошее ремесло.
— Да,
— Верно, вам пришлось туго тогда?
— Есть кое-что и похуже бедности… Унижение. В Хересе существует странный обычай. Его установили богачи. Бедняков одевают в синюю форму и посылают на улицу собирать милостыню в общий котел. Стоит получить хоть небольшую частицу этих денег, и ты уже считаешься нищим, и на тебя смотрят, как на человека пропащего.
— Это жестокий обычай.
— Вы правильно сказали, друг мой. Бывало, лежишь ночами без сна, голодная и мечтаешь о самом крохотном клочке земли, на котором можно было бы выращивать бобы. Как-то раз на последние две завалявшиеся песеты я просто уж с отчаяния купила десятую часть лотерейного билета. Всем сердцем, всеми помыслами, всем своим голодным нутром взмолилась я к святому Дионисию, чтобы он исполнил мою просьбу — чтобы мой билет выиграл.
— И он выиграл?
— Нет. Так и не выиграл. А месяц спустя погиб наш единственный сын, которому было тогда четырнадцать лет. Попал под поезд на переезде. Это было большое горе. Мы не ждали вознаграждения, но получили его. Богачи, которые из милости одевают бедняков, сочли нужным дать нам вознаграждение. И мы купили этот вот клочок земли и назвали нашу усадьбу «Усадьба Фелипе» — в честь сына.
— У вас здесь славный уголок, — сказал Стефен, желая сделать ей приятное.
— Был когда-то славный. Теперь все пошло прахом. Разве я могу одна управиться с хозяйством? Если была бы хоть какая-нибудь подмога. Но об этом нечего и мечтать.
Она умолкла. Стефен осушил свою чашку воды, слепая встала, зачерпнула ковшом воды из ведерка, стоявшего в углу, и снова наполнила чашку.
— А вы… Вы давно в Испании?
— Нет, недавно.
— И думаете остаться здесь?
— Нет. Как только мой приятель сможет ходить, нам придется уехать.
— А, ваш приятель… Видно, вы очень привязаны к нему. Завтра вы поедете в Малагу?
— Да.
— И вечером вернетесь?
— Если вы позволите. У меня нет другого пристанища. Но я постараюсь расквитаться с вами за все работой.
Слепая ничего не ответила, ее темное, обветренное, печальное лицо оставалось бесстрастным, но он понял, что сказал не так, как нужно, и поспешил исправить ошибку:
— Я не то хотел сказать — не расквитаться, конечно, а отблагодарить вас.
— Вы сказали правильно. Когда человек так беден» как я, некоторые слова теряют для него свой смысл.
— Но только не слова благодарности. — Внезапно Стефена осенила новая мысль. Он сказал: — У вас в хлеву стоит наш ослик с тележкой. Нам он больше не нужен, а вам может пригодиться. Я прошу вас принять его от нас в знак нашей глубокой признательности.
Снова она ничего не ответила и ничто не изменилось в ее неподвижном лице, но Стефен почувствовал, что его слова глубоко тронули ее. Крупные, морщинистые губы ее, так резко очерченные, словно они были вырезаны из куска темного дерева, едва приметно дрогнули, и она глубоко вздохнула. Затем неожиданно и все так же молча наклонилась вперед и указательным пальцем легонько провела по лицу Стефена. Это длилось всего несколько секунд. Слепая никак не объяснила своего поступка и не попросила извинения. Встала, взяла со стола пустую миску, оловянную ложку и чашку.
— Вам нужно отдохнуть, прежде чем пускаться завтра в путь. Постарайтесь выспаться как следует и набраться сил: никогда не знаешь, что ждет тебя впереди.
9
На следующее утро часов около десяти Стефен уже подходил к больнице св. Мигеля. Она помещалась в тихом переулочке, спускавшемся прямо к Гвадалмедине, где несколько женщин, стоя на коленях на каменистом берегу, колотили вальками белье. До Стефена все еще долетали их веселые возгласы, когда он, нервно дернув дверной колокольчик, замер в ожидании. Появилась монахиня в синем платье и крылатом апостольнике и подошла к решетке. Стефен назвал себя, его провели в просторный внутренний дворик и попросили обождать.
Он присел на низкую каменную скамью и огляделся. Это был восхитительный внутренний дворик, уцелевший, казалось, в полной неприкосновенности с пятнадцатого столетия. В центре дворика стояла статуя дона Мигеля де Монтанес — андалузского гранда, который, внезапно презрев легкомысленные светские утехи, пожертвовал свое состояние на устройство больницы и посвятил этому делу всю жизнь. На постаменте имелась табличка со стершейся от времени надписью, оповещавшей о намерениях основателя больницы врачевать недужных и погребать по христианскому обряду казненных преступников и нищих. В глубине двора величественная, хотя и обветшавшая от времени мраморная колоннада вела к сводчатому входу в главное здание больницы. Справа дворик замыкался монастырской стеной, из-за которой доносилось монотонное пение монахинь, слева — небольшой часовенкой в стиле барокко. За распахнутой дверью из кедрового дерева, обитой медными гвоздиками и украшенной гербом, виднелся высокий алтарь с мозаикой и позолоченными фигурами святых.
Одухотворенная и трогательная красота этого дворика не могла бы не взволновать Стефена при других обстоятельствах, но сейчас он терзался неизвестностью и тревогой, а вся эта средневековая торжественность и уединение действовали на него еще более угнетающе. Почему его заставляют так долго ждать? Беспокойство и дурные предчувствия росли в его душе с каждой минутой.
Но вот послышались быстрые шаги — они раздались так внезапно, что Стефен вздрогнул, — и из боковой двери больницы вышел доктор Кабра. Он был в коротком белом халате, с непокрытой головой. Доктор подошел к Стефену, пожал ему руку и опустился рядом с ним на каменную скамью.
— Так вы уже здесь? Простите, что заставил вас ждать. У нас не принято беседовать с посетителями во дворе, но наши добрые монахини очень снисходительны, и притом там прохладнее, чем у меня в кабинете. — Он умолк и, бросив на Стефена сочувственный взгляд, положил руку ему на плечо. Сердце Стефена болезненно сжалось. «Случилось плохое, быть может, самое ужасное», — промелькнуло у него в голове. Он услышал слова Кабра: — Я хочу рассказать вам обо всем, что мы предприняли, чтобы спасти вашего друга. Как только мы добрались до больницы, я тотчас вскрыл рану у него на ноге и дренировал ее. После этого мы несколько раз промывали ее и одновременно делали все, что только могли, чтобы приостановить заражение крови. Однако безрезультатно.