Шрифт:
Часть I
Алеша
На запад. Цель поездки. Попутчики. Ужин. Вечер в поезде.
Мы разместились со всеми нашими немногочисленными вещами в плацкартном купе. Мне уже приходилось и раньше путешествовать с бабушкой и дедушкой, чаще всего именно в таких купе мы и ездили. Мне нравилось, что можно полазать вдоволь с одной верхней полки на другую, вверх и вниз, устроиться где-нибудь удобней с книжкой или порисовать около окна на небольшом столике, который почему-то был постоянно липким от пролитого лимонада. В вагоне стояла духота. Как это часто бывает, в нашем купе окно не открывалось, вероятно, было заперто на треугольный ключ. Моя морская фуражка с крабом
Усталость брала свое, и мерное постукиванье колес поезда навевало сон, хотя было еще далеко до вечера.
Зимой я часто болел, поэтому в летний период бабушка старалась отвезти меня в теплые края: Крым или Кавказ, на Черное или Каспийское море, к оздоровительным соленым волнам и жаркому солнцу. Жили в пансионатах, в Доме отдыха актера, если же путевку не удавалось купить, то просто снимали комнату. Иногда, во время наших путешествий дед ухитрялся находить свободные дни, брал билет на поезд и неожиданно появлялся. Мог приехать из Горького в Крым или на Кавказ, где мы отдыхали, взяв отпуск на несколько дней. В разных городах он встречал знакомых артистов или просто своих учеников, разъехавшихся после окончания училища по всей стране, и все ему были рады, и я очень гордился тем, какой он у меня необыкновенный, замечательный. Его явления напоминали театр, которым он жил. И сам он был для меня – большой человек-театр.
Когда мне было 3–4 года, он легко усаживал меня на плечи, а сверху накрывал старым дырявым пледом, чтобы я через отверстия мог смотреть и дышать, и мы изображали жирафа. Это было незабываемое представление – несмотря на высокие потолки, я легко мог дотянуться рукой до люстры или достать книгу с самой верхней полки. В зимние вечера с удовольствием наблюдал я за тем, как он мастерил что-нибудь. В его больших руках из обрубка засохшего корня с помошью пилы и наждачки возникала красавица Жар-птица, из горы бесполезных обрезков досок – табурет и т. п. При этом он всегда доверял мне поработать пилой, молотком или отверткой, направляя мои действия. Могучая энергия творчества кипела в нем, подогреваемая любовью ко всему прекрасному. Он не мог пройти равнодушно мимо красивого резного наличника или старинного купеческого дома в стиле ампир, восхищался и зарисовывал или фотографировал узор кованых ворот.
В дороге он всегда жадно смотрел в окно поезда, был задумчив и поглощен красотой окружающего мира, будто, в нем зрели какие-то дивные и одному ему ведомые замыслы…
В этот раз, после окончания мной второго класса школы, мы ехали в сторону Карпат все вместе и потому, спокойствие и безмятежность были на лице у бабушки. Она лежала на нижней полке и с упоением читала австралийские рассказы Генри Лаусона. Мы ехали, чтобы посетить могилу ее отца, погибшего в бою за Ворохту в 1916 году.
По книжкам чешских и венгерских сказок я очень расплывчато представлял себе Карпаты. Были ли это горы с заоблачными заснеженными вершинами или нет, паслись ли там овцы или горные козлы на склонах, поросших сочными травами – все это мне казалось очень загадочным и интересным. Когда я попросил деда рассказать мне что-то о той войне в горах, он нахмурился. Он люто ненавидел всякую военную технику для убийства большого количества людей, и среди огромного количества моих игрушек, в основном, приобретенных им, не было ни танков, ни автоматов. Исключение составляли пистолет с пистонами и доставшиеся в наследство оловянные солдатики. И сейчас в поезде он отвечал на мой вопрос сдержанно. Он рассказал мне о бравом солдате Швейке, об Австро-Венгрии, об убийстве в городе Сараеве, которое привело к войне и вторжению немецких и австрийских солдат в Россию. В мою голову почему-то приходили мысли о буденновцах в остроконечных шапках, буржуинах в цилиндрах и фраках с галстуками-бабочками из враждебной загадочной Антанты. Вопросы из меня сыпались как из рога изобилия:
– Дедушка, а Швейк за кого воевал, за австрийцев?
– Да, конечно.
– Так ведь он был чех, как же так, – я начинал запутываться. Я знал Швейка только по рисункам Йозефа Лады.
– Понимаешь, Ленька, Чехия входила в состав большой Австро-Венгерской Империи и обязана была посылать своих солдат сражаться на её стороне, против русских. Швейк вовсе не хотел по собственной воле идти на фронт и убивать людей.
– А что такое Антанта? На чьей стороне она?
– Да, а вот Антанта, т. е. военный союз Англии, Франции и Америки как раз сражалась на стороне Российской Империи.
– Но как же так, ведь они были очень далеко от России, – я ткнул пальцем в маленький дорожный атлас.
– Да, ты прав, поэтому государства Антанты сражались с Австро-Венгрией на фронтах с ее западной стороны. Несмотря на то, что главный враг России был окружен со всех сторон, на суше и на море, русские войска и Антанта несли ощутимые потери. Дед задумался и добавил:
– А еще ту войну назвали Первой мировой оттого, что втянутыми в нее оказались очень многие страны…Слушай, Ленька, война – страшная мерзость, помни всегда об этом!
Поняв, что разговор о войне закончен, я забрался на верхнюю полку, и сидел там, болтая ногами. У меня была с собой книга, зажатая в откидной полочке для полотенец, но читать не хотелось, я задумался обо всем услышанном. Много было непонятного и как мне казалось, неправильного во всей этой истории. Я покрутил ручку громкости радио: мой любимый Марк Бернес пел «просто я работаю волшебником, волшебником». Мне нравился Бернес и его песни, такие простые и понятные. В них была огромная любовь к жизни. И голос, голос очень доброго человека. Я слушал и смотрел в окно.
Скоро должны принести чай в купе. Чай в поезде под стук колес, с кубиками сахара в крохотных упаковках, что может быть лучше?
Народ устроился в вагоне окончательно, перестал хлопать дверьми и полками, кто-то закурил в тамбуре рядом с нами и дед недовольно заворчал, (он не любил курильщиков и воевал с ними) и отправился закрывать все двери, и пожурить виновника. Вечерело, и августовское небо проявило контуры серебристого месяца. Месяц летел вперед, вместе с поездом, двоясь в окне, а деревья и кукурузные поля неслись назад, к Киеву. Попадавшиеся вдоль дороги синие столбики-указатели с цифрами стали еле различимы. Ночные картины все больше захватывали меня, и я даже не заметил, как появился проводник со стаканами. Дребезжание ложечек в стаканах с подстаканниками дополнилось общим оживлением в вагоне. Сидевшие напротив нас около окна молодая девушка и ее спутник готовились к ужину. Молодой человек весело шутил, отрезая толстый кусок поджаристого круглого белого хлеба, говор его был быстрый, настоящий киевский. Девушка, закрепив привычным движением, золотистые волосы в хвост, занялась приготовлением салата из больших розовых помидоров, красиво, заливисто смеясь. Оба они, загорелые, возвращались домой, наверное, отдохнув на юге. Мы тоже занялись едой.
Дедушка на какое-то время залюбовался блондинкой, а затем достал перочинный нож и стал чистить краковскую колбасу, напевая что-то из своего спектакля по пьесе Лопе де Вега. На столе появились вареные яйца – вечные спутники железных дорог, картофель в мундире, немалых размеров огурец, соль в коробочке и завернутые в фольгу котлеты от тети Лены.
Когда с ужином и чаем было покончено, я уговорил бабушку на партию в карты (обычно резались в «пьяницу»), а потом снова отправился на верхнюю полку и выключил верхний свет. У меня накопилась еще уйма вопросов, но дед просил не приставать к бабушке с военными историями.
– Бабушка, а мы скоро приедем? – спросил я.
– Алеша, я думаю, часов через пять – шесть.
И она объяснила, что предстояло выходить на станции ночью, а потому мне нужно как следует выспаться, а ей приготовить наши вещи, чтобы ничего не забыть.
Григорий
Утро. Прибытие. Площадь у вокзала. Прощай, поезд!
Дежурный поднял за час до высадки. Дальше этот поезд не шел, – в городе Проскурове принимали пополнение. Предстоял длительный поход на запад, новая жизнь, военная работа, полная тревог и неясности…