Памятники русской публицистики XV и XVI веков
Шрифт:
Устроил царь совет о судьбе новоприсоединенного города, и советовали ему все мудрые и разумные, чтобы остался он тут на всю зиму, аж до весны, со своим воинством (поскольку запасов всяких было множество из Русской земли на галерах доставлено, также и в той земле бесчисленное было богатство всяких припасов), и до конца разгромил бы воинство басурманское, и царство то себе покорил бы, и усмирил землю навеки. Ведь кроме татар в том царстве еще пять особых народов: мордовский, чувашский, черемисский, вотяки, или арский, и пятый - башкирский. А живут те башкиры в лесах, в верхнем течении великой реки Камы, что впадает в Волгу в двенадцати милях ниже Казани. Он же совета мудрых воевод своих не послушал, а послушал совета шуринов своих, которые шептали ему в уши (к тому же и других ласкателей направили к нему с попами), чтобы поспешал он к царице своей, к сестре их.
Он же, простояв там неделю и оставив в городе часть войска и пушек, сколько может потребоваться, сел на суда и поехал к Новгороду Нижнему, который является окраинным русским большим
Вскоре после болезни той, когда уже выздоровел, замыслил он и дал обет поехать за сто миль от Москвы в некий монастырь, называемый Кириллов. И на третьей или четвертой неделе после великого дня Воскресения Христова выехал он сперва в монастырь Троицы живоначальной, называемый Сергиев, что лежит от Москвы в двенадцати милях на большой дороге, которая идет к Студеному морю. А поехал он в столь дальний путь не один, но с царицею своею и с новорожденным младенцем. И пробыл он в Сергиеве монастыре около трех дней, дав себе отдых, поскольку еще не до конца поправился.
А в том монастыре обитал тогда Максим преподобный, монах святой горы Афонской, из Ватопедского монастыря. Грек родом, муж очень мудрый, и не только в риторском искусстве изощренный, но и философ искусный. Пребывал он уже в годах достойной старости и терпением исповедническим украшен был от Бога - много претерпел он от отца его: многолетнее заточение в прегорчайших темницах в тяжких и многолетних оковах и другого рода муки изведал он безвинно из-за зависти Даниила митрополита, прегордого и лютого, и от лукавых монахов, называемых иосифлянами. А он его из заточения освободил по совету некоторых синклитов своих, поведавших о том, что совсем неповинно страдает такой блаженный муж. И вот этот самый монах Максим начал убеждать его, чтобы не ехал он в столь дальний путь, особенно же с женой и с новорожденным младенцем.
"Хотя, - говорил он, - и поклялся ты ехать туда, чтобы упросить святого Кирилла помолиться Богу, однако обеты такие не в согласии с разумом. И вот почему: когда завоевывал столь прегордое и сильное басурманское царство, тогда и воинства христианского храброго, того, что сражалось стойко за Бога и православие, немало там от рук поганых пало, а тех убитых жены и дети осиротели, а матери лишились детей своих, и все они в слезах многих и в скорби пребывают. Так насколько же лучше, - говорил он, - тебе тех пожаловать и пристроить, утешить их в бедах и скорби, собрав в своем царственнейшем городе, нежели такие обещания неразумные исполнять. А Бог, - говорил он, - везде присутствует, все наполняет и все видит недреманным оком своим, как сказал пророк: он не задремлет, не уснет, охраняя Израиль; а другой пророк говорил: очи у него в семь раз солнца светлее. Так что не только святого Кирилла дух, но и написанные на небесах всех древнейших праведников духи, которые предстоят ныне у престола Господня, а богатые все в аду, и с высоты своей очами духовными все видят и молятся Христу за всех людей, на земном кругу обитающих, особенно же за кающихся в грехах и по доброй воле, беззакония свои отвергая, обращающихся к Богу. Ведь Бог и святые его не за место моления нам внимают, но за добрую волю нашу и за самовластие. И если, - говорил он, - послушаешься меня, то здоров будешь и многолетен, с женою и ребенком". И иными словами многими, воистину слаще меда, каплющими от уст его преподобных, наставлял его.
Он же - гордый человек - заупрямился: только ехать да ехать, твердил, к святому Кириллу; к тому же льстили ему и подогревали его монахи, любящие лишь богатство и все мирское, - расхваливали они решение царское, как богоугодный обет. А те монахи корыстолюбивые не заботятся о богоугодном и, как велит разум духовный, не советуют, что должны были бы делать более нежели в мире живущие люди, но всячески и настойчиво стараются угадать, что угодно царю и властям, другими словами, только и думают о том, как бы выманить имения к монастырям или богатство многое, и жить в сладострастиях скверных, подобно свиньям питаясь и, можно было бы сказать, в грязи валяясь. О прочем же умолчу, чтобы не сказать чего-либо еще более горького и скверного, а к тому, о чем прежде речь шла, возвращусь и расскажу о том добром совете. Когда увидел преподобный Максим, что не принял царь его совета и в путь бесполезный готов устремиться, то, исполнясь духа пророческого, начал предвещать ему: "Если, сказал, не послушаешь меня, богоугодное советующего тебе, и забудешь кровь тех мучеников, погибших от рук поганых за правоверие, и отвернешься от слез сирот тех и вдов и поедешь из упрямства, то знай, что сын твой умрет и не возвратится оттуда живым. Если же послушаешься и возвратишься, то здоровы будете, как сам ты, так и сын твой". И повелел передать ему эти слова нам четверым: во-первых, исповеднику его пресвитеру Андрею Протопопову, во-вторых, Иоанну, князю Мстиславскому, в-третьих, Алексею Адашеву, постельничему его, а в-четвертых - мне. И те слова, что услышали от святого, пересказали мы ему полностью. Он же не принял их во внимание и поехал оттуда до города, именуемого Дмитров, а оттуда до монастыря одного, называемого Песношским, что лежит на реке Яхроме, где были у него и суда приготовлены к плаванию.
Здесь же, смотри внимательно, что враг наш непримиримый, дьявол, замышляет и к чему человека окаянного приводит и на что подстрекает, выдавая за благочестие ложный, противоречащий разуму обет Богу. Как бы стрелой по цели, выстрелил он царем до того монастыря, в котором епископ, уже состарившийся, в преклонных годах, пребывал. А прежде был он одним из лукавых монахов иосифлянских и близким сподручником отца его, и вместе с прегордым и проклятым Даниилом митрополитом прежденазванных тех мужей многими наветами оклеветал и жестокое гонение на них воздвигнул. Тот митрополит и Сильвана преподобного, ученика Максима, в обеих философиях, внешней и внутренней, искусного мужа, в своем епископском дворце в короткое время злою смертью уморил. Вскоре же после смерти князя великого Василия, как митрополита московского, так и того коломенского епископа, не только по совету всех синклитов, но и по воле всего народа согнали с престолов их, поскольку все знали об их преступлениях.
Что же тогда произошло? А вот что, воистину - приходит царь к тому старцу в келью, и, зная, что тот отцу его был единомышленником, и во всем ему угождал, и был послушен, вопрошает его: "Что нужно, чтобы счастливо царствовать и чтобы знатных и могущественных вельмож в воле своей держать?" И следовало так ответить ему: "Сам царь должен быть головой и любить мудрых советников своих, как свои члены", и иными многими словами из священных писаний ему следовало доказывать это и наставлять царя христианского, как и подобает бывшему епископу, к тому же состарившемуся уже, в преклонных годах пребывающему. А что же он сказал? Тотчас начал шептать ему на ухо, с издавна привычной для него злобой, как и отцу его когда-то ложные наветы шептал, и такие слова изрек: "Если хочешь самодержцем быть, не держи возле себя ни единого советника более мудрого, чем ты, поскольку сам ты - всех лучше. Тогда будешь прочно сидеть на престоле своем и всех будешь держать в руках своих. А если более мудрых, чем ты, будешь держать возле себя, то поневоле будешь послушен им". И такой вот выстроил силлогизм сатанинский. Царь же тотчас руку его поцеловал и сказал: "О, если бы и отец мой был бы жив, то и он такого полезного совета не смог бы мне дать!"
Царь же, хоть и удостоен царского величия, но в чем дарований от Бога не получил, должен искать доброго и полезного совета не только от советников, но и от простых людей, поскольку дар духа дается не по богатству внешнему и по силе царства, но по правости душевной. Ведь смотрит Бог не на могущество и гордость, но на правость сердечную, и дает дары тем, кто воспринимает их доброй волей своей. Ты же все это забыл. Отрыгнул вместо благоухания смрад! И вот еще что забыл или не знаешь, что все бессловесные в своих поступках душевной природой бывают движимы, а, точнее, принуждаются ею, и чувствами руководятся, а люди - не только существа из плоти, но и бестелесные силы, то есть святые ангелы, а поэтому советом и разумом управляются, как Дионисий Ареопагит и другой великий учитель пишут об этом. Вот бы тебе об учениях тех древних блаженных мужей поведать ему! К тому же и о том следовало немного вспомнить, что еще и сейчас всеми там из уст в уста передается, то есть про деда того царя, князя великого Иоанна, столь широко границы свои раздвинувшего, и, что еще удивительней, великого царя ордынского, у которого в неволе был, изгнал он и царство его разорил. А достиг этого не из-за кровопийства своего и любимого им грабительства, ни в коем случае, но, воистину, из-за частых советов с мудрыми и мужественными синклитами его - ведь, говорят, очень любил он советоваться и ничего не начинал без глубочайшего и обстоятельного обсуждения. Ты же против всех их, не только тех древних прежденазванных великих святых, но и против недавнего того славного государя вашего выступил - ведь все они в один голос провозглашают: любящий совет любит душу свою; а ты говоришь: "Не держи советников более мудрых, чем ты!"
О сын дьявола! Зачем человеческой природе, кратко говоря, жилы пресек и, всю крепость души его разрушить и похитить желая, такую искру безбожную в сердце царя христианского всеял, что от нее во всей Святорусской земле пожар лютости возгорелся? А чтобы поведать о нем, и слова, думаю, не нужны! Ведь на деле такая прелютейшая злость родилась, какой никогда в нашем народе не бывало. А произошла беда эта от тебя, но впереди еще о плодах твоих прелютых дел вкратце будет рассказано. Воистину, в имени твоем и дело твое названо: ведь имя твое - Топорков, ты же не топорком, то есть маленькой секиркою, но, воистину, большой и широкой, настоящей секирой благородных и славных мужей по великой Руси порубал. К тому же и бесчисленное множество, подобное большому воинству, простых людей царь, который прежде в добром покаянии пребывал, но от тебя, Вассиана Топоркова, будучи прелютостью наквашен, всех тех прежденазванных различными смертями погубил. Но об этом оставим и к тому, о чем прежде речь шла, возвратимся.