Памятное лето Сережки Зотова
Шрифт:
– Завтракал.
– И снова захотел есть?
– Нет, - ответил Сергей и откровенно сознался: - Меня потянуло на сон, я и грызу жмых, чтоб не заснуть.
Учительница не стала вдаваться в более глубокие подробности и рассказала о случае на уроке Павлу Ивановичу как классному руководителю. В тот же день после уроков он снова навестил Зотовых.
Манефа Семеновна опять возилась у печки. Как и в первый приход учителя, она не очень дружелюбно поздоровалась с ним. Пригласила сесть.
– Подай стул учителю. Самому
Сергей не спеша подвинул стоявший тут же стул. Он догадывался, зачем пришел классный, и не проявлял к нему особой любезности.
На столе у края, где сидел Сергей, Павел Иванович увидел толстую книгу в кожаном переплете.
– Что это за книга?
– обращаясь к Сергею, поинтересовался он.
– Божественная, - за мальчика ответила Манефа Семеновна.
– Священное писание, Библией называется. Может, слышали?
– Слышал. И даже читал.
Манефа Семеновна с недоверием взглянула на него.
– А вы нешто умеете по-божественному?
– Да, нас в институте учили. Это никакой не божественный язык, а славянский. Раньше ведь у нас другой письменности не было, вот на славянском и писали все книги. Большинство из них читалось только в церкви. Грамотными ведь были только церковнослужители. Они и писали эти книги... В поздние времена все эти книги были переведены на русский язык, их мог читать каждый грамотный.
– То бесовские книги, ради соблазна в мир выпущены. А эти, на церковном языке, богом дадены, - сухо возразила Манефа Семеновна.
– И вовсе не такие они, как вы сказываете. А вы просто не знаете. Может, и учили вас, да только все то было неправедное учение, чтоб затемнить разум на радость нечистому. Потому что все, что не от бога, неправедное и дадено человеку для искушения. Вот такая моя лезоруция.
– Я не берусь с вами спорить, думаю, что сейчас это не нужно ни вам, ни мне, - спокойно ответил Павел Иванович, - но скажу одно: все книги, в том числе и Библия, написаны человеком. Наукой давно доказано, Манефа Семеновна...
– Ваши слова мне все равно ничего не докажут, - решительно прервала старуха, - и вы зря не старайтесь. Вы так думаете, другие - иначе. Я, слава те господи, уже не девчонка, чтоб сызнова начинать учиться или браться за переучку. Так что лучше сказывайте, по какому делу пожаловали?
"Сейчас заведет насчет жмыха", - тоскливо подумал Сергей.
– Особого дела у меня нет, - ответил Павел Иванович. Заметив, что Манефа Семеновна обозлилась, он решил не говорить о случае в школе. Зашел я, как классный руководитель, потолковать, как бы Сергею помочь, чтобы успеваемость его поднялась.
– Или уж так плох?
– Я не говорю, что плох. Но он может учиться гораздо лучше. У него есть способности. Все учителя говорят об этом. Между прочим, Сергей опоздал сегодня на первый урок. В чем дело? Если у него действительно болезнь, как вы говорили, то, может
– Выходит, у всех как у людей, а у нас...
– Манефа Семеновна вдруг неожиданно для Павла Ивановича всхлипнула и запричитала: - Дитятко ты мое, дитятко горемычное, нету у тебя ни отца ни матери, некому сказать тебе слово ласковое. А чужим людям ты ненужнехонек. Все только злобствуют на тебя да ругают как ни попадя. Где же тебе найти святую правду? Кто протянет тебе руку добрую? Нету. Никого по всей земле нету.
– Зотов, - сказал Павел Иванович, - иди-ка во двор, подыши свежим воздухом. А мы тут поговорим.
Сергей вышел на крылечко, прислонился к перилке. Тут же появился Шарик, лег у его ног. На этот раз Сергей не удостоил друга вниманием. Ведь он знал, что в комнате сейчас говорят о нем, а что говорят? О жмыхе? Или о том, что Сергей опоздал из-за моления?..
– Вы о чем, собственно, плачете, Манефа Семеновна?
– начал Павел Иванович.
– Ваш Сергей - один из способных ребят в моем классе. В школе хотят, чтобы он получил хорошее образование. А вы вбиваете ему в голову, что все, кроме вас, обижают его, настраиваете против школы и вообще против людей!
Манефа Семеновна перестала плакать и набросилась на Павла Ивановича с обвинением, что в школе не ко всем одинаково относятся, что учителя только тех и хвалят, кто на голове ходит, а таких тихих, как Сергей, не видят и "шпигуют" их за дело и без дела.
Павел Иванович убеждал Манефу Семеновну, терпеливо доказывал ей, что она неправа, но старуха сердилась все больше.
– Я тоже зла ему не желаю. Кто его выходил? Кто вырастил? Небось не школа. Мне уже и на покой пора, ежели по совести сказать, а я все топчусь, стараюсь, чтоб в люди вышел.
– Вот вы рассказывали, что у Сергея часто болит голова. Но что у него за болезнь? Водили вы его к врачу-специалисту? Наш врач Вера Николаевна считает Сергея совершенно здоровым.
– Да батюшки!
– всплеснула руками Манефа Семеновна.
– Неужто вы думаете, что я говорю неправду? Жалуется? Жалуется. Это у него осталось после тяжелой болезни, когда об отце извещение пришло. А чтобы специального врача - где же я возьму его? Удастся летом свозить в город свозим. А разве я сама не вижу, хворает он или нет? Все время перед глазами.
Перед тем как Павлу Ивановичу уйти, старуха немного успокоилась и стала просить его, чтобы он и другие учителя были подобрее к Сергею и не ставили ему "каждое лыко в строку".
– Одна у меня забота - Сергей, и в обиду я его никому не дам. Будь это школа или что угодно. И насчет учения вот что скажу - пускай учится как учится. Нечего подгонять. А совсем не пойдут занятия - тоже беда не ахти какая, плакать не будем. Не всем быть учеными, - сказала она, провожая Павла Ивановича на крылечко.