Пан Володыёвский
Шрифт:
Письмо это, прочитанное в кругу офицеров, произвело большое впечатление, — все они предпочли бы в открытом поле сражаться, нежели внутри крепостных стен. Володыёвский потупил голову.
— Что думаешь, Михал? — спросил Заглоба.
Тот поднял уже умиротворенное свое лицо и ответил спокойно, словно вовсе не был обманут в надеждах:
— В Каменец пойдем… Что тут думать?
И могло показаться, что никакие иные мысли ему не приходили на ум.
Минуту спустя, однако, он встопорщил усики и сказал:
— Гей! Други милые, пойдем в Каменец, но не отдадим его, разве что сами погибнем!
— Разве что погибнем! — повторили офицеры. — Двум смертям не бывать, одной не миновать.
Заглоба молча обвел взглядом присутствующих, явно ожидавших его решения, перевел дух и сказал:
— С вами иду, черт побери!
ГЛАВА XLV
И вот, когда земля обсохла и налились травы, двинулся могучий хан с крымской и астраханской ордой числом в пятьдесят тысяч на помощь Дорошу и взбунтовавшимся казакам. И хан, и родня его, и все мурзы, кто познатнее, и все беи облачены были в кафтаны, присланные в дар падишахом, и шли на Речь Посполитую не как обыкновенно ходили за добычей и ясырями, но как на священную войну против Лехистана и всего христианства.
Другая, еще более грозная туча собиралась у Адрианополя, и противостояла ей единственно крепость каменецкая. А Речь Посполитая лежала как открытая степь, как больной, которому не только что защищаться невмоготу, но и подняться тяжко. Изнурили ее долгие, хотя под конец и победоносные, войны со шведами, с пруссаками, с Москвою, с казаками и венграми; изнурили военные конфедерации и бунты в проклятые времена Любомирского, а нынче вконец сломили смуты, немощь королевской власти, ссоры да раздоры меж магнатами, своеволие неразумной шляхты и угроза междоусобиц. Тщетно великий Собеский остерегал от погибели, в войну никто верить не хотел; к обороне не готовились — в казне не было денег, а у гетмана — войска. Против военной мощи, которой едва ли способен был противостоять союз всех христианских народов, гетман мог выставить лишь несколько тысяч войска.
На Востоке же, где все покорялось единой воле падишаха и народы были словно меч покорны единой руке, дело обстояло совсем иначе. С той минуты как развернуто было великое знамя пророка, повешены бунчуки на воротах сераля и на сераскирской башне, а улемы провозгласили священную войну, зашевелилась половина Азии и весь север Африки. Сам падишах [57] с наступлением весны выступил в кучункаурийскую степь и принялся сосредоточивать там силу неслыханную. Сто тысяч спаги и янычаров — гордость турецкого войска — предстали перед священной его особой, после чего начали стягиваться войска из дальних стран и владений. Те, что населяли Европу, явились первыми. Пришли конные отряды боснийских бегов, мундирами — заре, яростью — молнии подобных; пришли дикие албанские воины — пехота, вооруженная ятаганами; пришли ватаги сербских потурченцев; явились народы, обитавшие по Дунаю, и ниже, по ту сторону Балкан, и еще ниже, у самых гор Греции. Каждый паша вел целую армию, которая одна могла бы заполнить беззащитную Речь Посполитую. Пришли валахи и молдаване, явились во множестве добруджские и белгородские татары, а несколько тысяч липеков и черемисов под водительством грозного сына Тугай-беева должны были вести войско по столь хорошо им знакомой, несчастной земле.
57
Сам падишах — султан Мехмед IV, возведенный янычарами на трон в 1648 г. и свергнутый в 1687-м, после ряда военных неудач.
Потом стало прибывать феодальное ополчение из Азии. Паши Сиваса, Бруссы, Алеппо, Дамаска, Багдада, кроме регулярных войск, привели с собою вооруженные толпы: начиная от диких горцев с поросших кедрами гор Малой Азии и кончая смуглыми жителями Междуречья Евфрата и Тигра. Откликнулись на призыв халифа и арабы: их бурнусы подобно снегу покрыли кучункаурийскую степь; были меж ними и бедуины из песчаных пустынь, и жители городов от Медины до Мекки. Не осталась в своем отечестве и вассальная египетская военная мощь. Те, кто каждый вечер смотрел на пылающие от зари пирамиды с шумных площадей Каира, кто бродил по фиванским руинам, кто населял угрюмые края, откуда берет свое начало священный Нил, кому солнце до цвета сажи спалило кожу, — все они, вооруженные, пребывали ныне на адрианопольской земле и каждый вечер молились за победу ислама и гибель страны, которая веками одна заслоняла весь прочий мир от приверженцев пророка.
Собралась тьма-тьмущая вооруженного люда, сотни тысяч коней ржали в степи, сотни тысяч буйволов, овец и верблюдов паслись бок о бок с конскими табунами. Можно было подумать, будто ангел по веленью божьему изгнал народы из Азии, как некогда Адама из рая, и велел им идти в ту сторону, где солнце бледнее и степь зимою снегом покрыта. И они шли нескончаемым потоком — белое, смуглое и черное воинство со стадами вместе. Сколько же слышалось там языков, сколько разнообразных одежд пестрело на весеннем солнце! Нации дивились нациям, непонятны им были чужие обычаи, неведомо оружие, способы ведения боя. Только вера объединяла бродячие эти толпы: когда муэдзины начинали взывать к молитве, разноязычные полки все как один обращались лицом на восток, согласным хором взывая к аллаху.
Одних [58] челядинцев при султанском дворе было больше, нежели всего войска в Речи Посполитой. За войском и вооруженными толпами ополченцев тянулись вереницы маркитантов, торгующих всевозможным товаром; рекою плыли их фуры, соседствуя с воинскими повозками.
У двух трехбунчужных пашей, идущих во главе двух армий, не было иной работы, кроме как поставлять провиант этому людскому муравейнику, — и все там было в достатке. Сангританский санджак [59] ведал гигантским обозом с боеприпасами. С войском шло двести пушек, в том числе десять тяжелых, — столь гигантских орудий не было ни у одного христианского властителя. Азиатские беи стояли на правом фланге, европейские — на левом. Шатры занимали такое пространство, что Адрианополь в сравнении с ними казался маленьким городом. Султанские шатры, сверкающие пурпуром, шелковыми шнурами, атласом и золотым шитьем, образовывали как бы особое поселение. Средь них кишели вооруженные стражи: черные скопцы из Абиссинии в желтых и голубых кафтанах; исполины-носильщики хамалы из курдских племен, молодые прислужники узбеки с на редкость красивыми, шелковой бахромой прикрытыми лицами и множество иных слуг — пестрых и ярких, как степные цветы, — что приставлены были к конюшням, к столу, к ношению светильников и, наконец просто услужающие знатным придворным.
58
Установлено, что в рассказе Сенкевича о событиях 1672 г., наряду с упомянутыми выше записками Маковецкого, использовано больше всего (начиная с описания турецкого войска, включая подробности обороны Каменца) основанное на документах сочинение под названием «Каменецкая измена», которое опубликовал в январе — мае 1887 г. варшавский журнал «Нива». Автором его был Антоний Юзеф Ролле (1830–1894), писатель, историк, врач, живший в Каменце и интересовавшийся прошлым Подолии.
59
Санджак — единица административного деления, часть вилайета. Так же называлось знамя, флаг.
На обширной площади близ султанских шатров, которые из-за пышности и роскоши казались правоверным раем обетованным, располагались не столь великолепные и все же не уступавшие королевским шатры визиря, улемов и анатолийского паши, молодого каймакама [60] Кара Мустафы, [61] на которого обращены были взоры султана и всех, кто был в стане, как на будущее «солнце войны».
Перед шатрами падишаха стояли отличные стражи «ляшской» пехоты в таких высоких тюрбанах, что они казались великанами. Вооружены были стражи дротиками, насаженными на длинные древки, и короткими кривыми мечами. Полотняные их убежища примыкали к шатрам султанских ремесленников. Далее табором расположились грозные янычары — ядро турецкой военной мощи, вооруженные мушкетами и копьями. Ни германский император, ни французский король не могли похвалиться пехотой, равной этой по численности и боевой выучке. В войнах с Речью Посполитой более слабое султанское войско обыкновенно не могло устоять перед регулярным польским войском, и если порою все же одерживало победу, то из-за огромного перевеса в числе. Янычары, однако, осмеливались сопротивляться даже регулярным конным хоругвям. Они наводили ужас на весь христианский мир, даже на Царьград. Случалось, сам султан дрожал от страха перед своими преторианцами, а главный ага этих «агнцев» занимал один из важнейших постов в диване.
60
Каймакам (по-арабски: наместник, заместитель) — сановник, замещавший великого визиря при дворе (каймакам-паша) или в армии (орду-каймаками).
61
Кара Мустафа (ок. 1620 или 1634–1683) — турецкий полководец. В 1676 г. был назначен визирем, под Веной в 1683 г. командовал 200-тысячным войском, разбитый Собеским, бежал в Белград, где по султанскому повелению казнен.
За янычарами стояли спаги, за ними — регулярное войско пашей, а далее — масса ополченцев. Весь этот стан вот уже несколько месяцев как расположился под Адрианополем, ожидая, когда прибудет еще подкрепление из дальних турецких владений и когда весеннее солнце, высосав влагу из почвы, облегчит им поход в Лехистан.
А солнце, будто бы тоже воле султана подвластное, грело исправно. За весь апрель лишь несколько раз теплые дожди оросили кучункаурийскую степь; под шатрами султана раскинулся лазоревый божий шатер без единого облачка. Солнечные блики играли на белом полотне, на шаровидных тюрбанах, на разноцветных куфьях, на остриях шлемов, знамен и дротиков, затопляя все окрест — табор, шатры, людей и стада — морем ясного света. Вечерами на погожем небе сверкал незамутненный полумесяц и безмолвно покровительствовал тысячам людей, что под знаком его устремлялись на добычу новых и новых земель; лунный серп поднимался выше и выше в небо и бледнел от зарева огней. Когда же огни эти засияли на всем необъятном пространстве, когда пешие арабы из Дамаска и Алеппо зажгли зеленые, красные, желтые и голубые фонари у шатров султана и визирей, могло показаться, будто кусок неба рухнул на землю и звезды блестят и мерцают в степи.
Лад и повиновение царили в султанском войске. Паши гнулись перед волей султана, как тростник, колеблемый ветром, воины гнулись перед пашами. Провианта хватало и людям, и стадам. Все доставлялось в избытке, все впору. В образцовом порядке проходили часы учений, часы приема пищи и молитв. Едва муэдзины с наскоро сооруженных минаретов начинали созывать народ на молитву, все войско обращалось лицом на восток, каждый расстилал пред собою шкуру или коврик, и воины как один падали на колени. При виде такого порядка и повиновения радовались сердца, а души полнились верой в победу.