Пандора (сборник)
Шрифт:
«Я отправляюсь на нижсторону!»
Копаться времени не оставалось — приказ предписывал ему явиться в пятидесятый док чуть более чем через час. Теперь его режим определялся временем Колонии. Пускай на борту шла последняя четь деньстороны, но внизу, в Колонии, скоро займется заря, и челноки с Корабля старались приурочить посадку к этому времени, когда активность дирижабликов сходила на нет.
«Дирижаблики… заря… нижсторона!..»
Эти слова будили в Керро ощущение чуда. Не будет больше осточертевших переходов и шлюзов Корабля!
Только
Внезапно ему захотелось поделиться с кем-нибудь новообретенной радостью. Он оглянулся, но по широким стерильным коридорам медсектора торопились по своим делам лишь несколько техников. Знакомых лиц Керро не приметил. И уж тем более среди проходящих мимо не было Хали. Всюду кипела обычная жизнь сектора.
Керро направился к главным переходам. Яркое освещение медсектора его раздражало. После скудно освещенного кабинета Ферри, с его сыростью и наваленным повсюду барахлом, болели глаза.
«Должно быть, ему самому на такой бардак смотреть не хочется».
Керро пришло в голову, что в голове у Ферри, наверное, такой же сумрачный беспорядок, как и в кабинете.
«Несчастный запутавшийся старик».
Из первого же осевого коридора Керро свернул к своей каюте. Искать Хали, чтобы поделиться с ней невероятной переменой, не было времени. Это можно сделать и потом, когда на борту настанет очередной период отдыха. Тогда и будет что рассказать.
В каюте Керро принялся набивать мешок личными вещами. Что брать, он не совсем понимал — трудно решить, не зная, когда вернешься. Рекордер и запасные кассеты — безусловно… пара мелких вещичек, белье… блокноты и новое стило. И, конечно, серебряная сетка. Замерев, он глянул через нее на свет. Это был подарок самого Корабля — гибкий капюшон из серебряной проволоки.
Скатывая сетку в плотный рулончик, Керро улыбнулся воспоминаниям. Корабль редко отказывался отвечать на его вопросы, и, как правило, это значило, что вопрос поставлен неверно. Но день, когда Керро получил сетку, запомнился ему не этим, а необыкновенно уклончивыми ответами Корабля.
Пробирное клеймо поэта — неутолимое любопытство, и Корабль не мог этого не знать. Сидя за справочным терминалом, Керро попросил тогда:
— Расскажи мне о Пандоре.
Молчание. Корабль требовал конкретного вопроса.
— Какое самое опасное существо на Пандоре?
Экран отобразил контур человеческой фигуры.
— Почему Ты не желаешь утолить мое любопытство? — раздраженно осведомился Керро.
— Ты был избран на это место из-за своего любопытства.
— Не потому, что я поэт?
— А когда ты стал поэтом?
Керро вспомнилось, как недоуменно вглядывался он в собственное отражение на дисплее, куда Корабль выводил свои ответы.
— Слова — твои орудия, но одних слов мало, — говорил Корабль. — Для того и существуют поэты.
Керро продолжал всматриваться в свое отражение. Его осенило, что оно видится на том же экране, куда Корабль выводил глифы слов. «Может, я тоже символ?» Он знал, насколько выделяется внешностью среди других корабельников — единственный среди них длинноволосый бородач. Шевелюра его была, как обычно, зачесана назад и стянута в тугой «конский хвост» золотым кольцом. Просто воплощение поэта из исторических голофильмов.
— Корабль, не Ты ли пишешь мои стихи?
— Твой вопрос — это эрзац дзэнского коана: «Откуда я знаю, что я — это я?» Вопрос лишен смысла, и тебе как поэту следовало бы это знать.
— Я должен быть уверен, что это мои стихи!
— Ты правда веришь, что Я могу надиктовать тебе хоть строку?
— Я должен быть уверен.
— Ну хорошо же. Вот щит, который закроет тебя от Меня. Когда ты наденешь его, твои мысли будут принадлежать только тебе.
— А как я могу быть уверен в этом?
— А ты попробуй.
Лючок пневмопочты выплюнул посылку. Дрожащими пальцами Керро вскрыл цилиндрический пакет и, оглядев его содержимое, надел серебряную сетку на голову, заправив под нее черные кудри.
В тот же миг в мыслях его воцарилась особенная, пугающая поначалу, а затем пьянящая тишина.
«Я один. Я действительно один!»
Слова, приходившие к нему с тех пор, обретали новую силу, их упрямый ритм странным образом воздействовал на других корабельников. Один физик просто отказался читать или слушать его стихи, крича «Ты лезешь ко мне в душу!»
Улыбнувшись этому воспоминанию, Керро аккуратно убрал серебряную сетку в мешок.
«Дзэнский эрзац?»
Поэт покачал головой. Некогда раздумывать.
Когда в мешок уже ничего нельзя было впихнуть, он решил, что проблема выбора этим снимается, и вышел, заставив себя не оборачиваться. Каюта осталась в прошлом — место, где периоды тревожной рефлексии сменялись днями непрестанного, яростного кропания, где он провел множество бессонных ночей, откуда — было и такое — выбегал в поисках холодной струи воздуха из вентиляторов, когда атмосфера на Корабле казалась ему давяще жаркой и глухой.
«Но я был тогда глух, только не понимал этого».
В пятидесятом доке ему велели подождать в каморке без стульев и скамеек, слишком тесной, чтобы, присев на пол, вытянуть ноги. Напротив входного люка виднелся еще один. Над обоими поблескивали линзы сенсоров, и Керро понял, что за ним следят.
«Почему? Чем я мог прогневать босса?»
Ожидание тревожило.
«Зачем надо было меня торопить — чтобы теперь мариновать здесь?»
Все как в те далекие времена, когда мать привела его к корабельникам. Тогда ему, земному ребенку, было пять лет. Мать за руку отвела его к пандусу, ведущему в приемник. Керро не знал даже, что такое Корабль, но что с ним происходит — понимал вполне ясно, потому что мать все ему объяснила очень серьезно.