Пани колдунья
Шрифт:
— Секрет сего фокуса. Лапушка, я в Индии купил у одного факира за тысячу рупий…
— Рупий у меня нет, но четвертной билет я тебе уплачу.
— Ты всегда была любопытной! Как девчонка, ей-богу!.. Станешь этот фокус другим показывать, и тебя колдуньей прозовут…
— Ох, и взаправду куда-то меня повело! Воздух у тебя такой, что ли? Попробуй только колдовать! — Она погрозила Астахову пальцем. — А голову ты мне все-таки заморочил. Совсем, дура старая, забыла, зачем приехала.
— Рассказать о бале у обер-прокурора, на котором моя Лизочек отличилась.
— Ты прав, Николя, дочь в папеньку удалась…
А был на том бале известный тебе гусарский полковник, с которым Лиза предерзко себя повела. По моему разумению, он того заслуживал, да только устои нашего общества не дозволяют молодым девицам вести себя подобно мужчинам-бретерам [7] … Но даже не то плохо, что Лиза дерзила, а то, что она при всех стала рассказывать, что у старого гусара со здоровьем: мол, и сердце больное, и почки, и еще что-то…
Особу мужеского пола он бы на дуэль вызвал, а что с девицей делать? В общем, то ли от расстройства, то ли еще от чего, а с полковником, едва он до дома добрался, случился апоплексический удар. Да такой удар, что не приведи бог! Паралич его разбил. Петербург пока молчит, но когда узнают… Я о том по секрету от молочницы проведала… Добро бы, один такой случай, но после Роговцева слухи поползли, что Лиза твоя, прости, мон шер, чистая ведьма. Что, бают, немудрено при отце-то колдуне!
7
Заядлый дуэлянт, задира, скандалист (фр.).
— Это про какого ты Роговцева говоришь? — спросил Астахов. — Про того, что умер недавно?
— Про того самого. Именно ему твоя прелестница-дочурка эту смерть и предсказала!.. Выдал бы ты ее замуж за хорошего человека, Николай Николаич!
Появятся у нее домашние заботы, дети пойдут, глядишь, и забудется все… Что глаза-то опустил? Обидела я тебя?
— Насторожила. Понимаю ведь, не только о своей Милочке печешься.
— Признаюсь, не только о ней. В память о нашей юношеской дружбе. Ведь ежели я тебе о том не поведаю, ты же так и будешь сидеть сычом в своем углу.
Молодых девиц воспитывать надо. И учинять над ними строгий родительский надзор, ибо молодая кровь в них играет и порой они границ своих сил не ощущают…
С тем баронесса уехала, оставив Астахова в глубоком раздумье.
4
—И давно это у тебя началось?
Князь почти ворвался в спальню к Лизе, когда она едва открыла глаза, чтобы поудобнее устроиться у подноса со свежим кофе и хрустящими рогаликами, которые принесла ей горничная.
Лиза не то чтобы испугалась взъерошенного и разозленного отца, но неприятно поразилась. Прежде он никогда к ней вот так, без стука, не являлся. Виду она не показала, а не спеша откусила кусочек рогалика, отпила глоток кофе и только потом поинтересовалась:
— Что, папенька, началось?
— «Что, папенька»! — передразнил Астахов нарочито округленные глаза дочери и ее якобы непонимающий взгляд. — А то ты не знаешь — что!
Лиза опустила глаза, как бы не в силах выдержать пронизывающий взгляд отца. То есть теперь она могла бы посмотреть на него так же, но у девушки хватало ума не состязаться с родителем в том, в чем он давно был мастер. Да и разочаровывать его не хотелось, раз уж он предпочитал не замечать, как выросла его дочь и как много она теперь понимает.
— После того, как я переболела инфлюэнцей, — тихо проговорила она.
— Господи, за что караешь? — побледнел князь.
— Кажется, тут не к господу надо обращаться, а к его извечному противнику… — несколько развязно начала говорить Лиза; приобретение ею таких отличных от других способностей будоражило девушку, странным образом пробуждая прежде несвойственную разухабистость и даже амикошонство [8] .
— Молчать! — вдруг закричал Астахов, ни разу в жизни не повышавший голос на дочь. — Не позволю!
8
Фамильярность, бесцеремонность в общении (фр.).
С перепугу Лиза съежилась, пролив кофе на поднос. Она прикрыла глаза, ожидая, что отец ударит ее.
Но князь и сам сконфузился от своей выходки, опустил голову, глухо сказал:
— Прости, мой ангел, это я во всем виноват.
— Нет, папенька, я виновата! — заплакала справедливая Лиза. Она понимала, что перегнула палку и действительно забыла всякие приличия, опьянев от нежданного таланта, как бы возвысившего ее над другими людьми. — Я перешла всяческие границы.
Вела себя как enfant terrible [9] , как торговка в мелочной лавке!
9
Человек, смущающий окружающих своим поведением (фр.).
Она отставила в сторону поднос с завтраком и, встав с кровати, обняла отца. А он прижал дочь к себе, как в детстве, и сказал:
— Я так хотел тебя уберечь от этого…
— От чего — от этого? — Лиза вопросительно подняла на него глаза.
— От того, что я до сих пор затрудняюсь обозначить: сие дар свыше или наше фамильное проклятие…
— Но раз уж оно, как ты говоришь, свершилось, то, может, ты расскажешь мне обо всем? — предложила Лиза.
— Наверное, надо было рассказать давно, — согласно кивнул Астахов. — Но я думал — наивный! — будто мне удастся с такими способностями жить как все, не обращая вовсе на них внимания… Кто отметил печатью наш род, Всевышний или Князь Тьмы, трудно сказать. Вначале, когда открываешь в себе ЭТО, в приступе эйфории кажешься себе избранным, да не просто отличным от других людей, а воспарившим к небесам, причастным к высшим сферам…
— Я такое тоже почувствовала, — смущенно кивнула Лиза.
— Но сие — не что иное, как anguis in herba… [10] О наших прародителях, отмеченных сей печатью, я знаю немного, но точно, что никого из них дар не сделал счастливым. Если кто-то и бывал счастлив, то не благодаря своим особенностям, а как бы вопреки им…
— Потому ты и хотел меня уберечь?
— Хотел, — вымученно улыбнулся он. — С самого детства я боялся к тебе прикоснуться с мыслью что-то предсказать, воспрепятствовать, как-то изменить текущий ход событий. Убеждал себя: не тронь лихо — будет тихо… Но ты заболела, и я испугался, что могу тебя потерять… Не выдержал, влил в тебя силу, а будто дурную кровь…
10
Змея в траве; скрытая, но смертельная опасность (лат.).
— Видно, чему бывать, того не миновать, — со вздохом заключила Лиза. — Думаю, ничего ты в меня не влил, а просто пробудил к жизни то, что и само проснулось бы в свое время… Потому стоит ли нам горевать над тем, чего мы все равно изменить не в силах? Ничем хорошим, как выяснилось, такое не кончается. И еще, папенька, хочу я тебе попенять: не скрой ты от меня сего факта — не стала бы и я бахвалиться, ясновидящей себя перед всеми выказывать.
Пока итог наших усилий неутешителен: тебя по Петербургу колдуном прославили, меня — ведьмой…