Паническая атака на улице Гашека. История всех моих кризисов
Шрифт:
Вторая личность, которая не хотела ничего и еще не могла оправиться от выхода первой книги, сразу отмела эту идею, а первая, которой и дальше хотелось писать классные книги, сотрудничать с издательством, самовыражаться и оставлять в этом мире что-то после себя, позволила предложению редактора проникнуть в душу. Как зерно, оно упало на благодатную почву, начало пускать корни и прорастать вверх – так и дошло до головы.
Спустя несколько недель я осознала: «О чем еще писать, если не об этом?» Даже так: более логичного продолжения моей работы в новом для меня жанре и быть не могло, словно сама жизнь со всеми ее перипетиями подтолкнула меня к этому. Не могу утверждать, что выход книги «Раньше девочки носили платья в горошек» стал катализатором моего большого жизненного кризиса, но определенно важным его этапом.
Я не хочу, чтобы вы воспринимали кризис
Где-то на просторах интернета я прочитала фразу: «Раны – это места, куда проникает свет». Думаю, с кризисами та же история: на их место всегда приходит что-то новое и важное, а иногда – кто-то, чаще мы сами: обновленные. К сожалению, в момент кризиса и боли невозможно понять, осознать, постичь, что в этом есть какой-то свет. Иногда это невозможно и после. Мы неоднократно обсуждали с психологом историю о том, как на меня напали ночью, когда мне было семнадцать лет. «Я не вижу в этом событии никакого света, – говорила я своему психологу. – Никакого урока или Божьего промысла». Да, бывает и такое. Возможно, в этом и есть урок: полный мрак существует. Тем не менее это одна история из сотни и даже тысячи других в моей жизни, в большинстве из которых я видела свет, несмотря на боль, страх, пустоту, одиночество и потерянность.
«Книга, которую вы уже начали читать, родилась из кризиса, наверное самого удручающего, мрачного и безжалостного в моей жизни» – именно так я думала, когда работала с текстом в середине 2021 года. Тогда казалось, что мое глубокое ощущение кризиса и мрака было предчувствием. Не хочу играть в экстрасенса, но уже не в первый раз мне необъяснимо плохо перед тяжелыми событиями – личными и глобальными. Если во время написания книги я иногда чувствовала непонимание – «зачем я все это пишу?», – то сейчас таких вопросов больше не возникает. Видимо, книга стала своего рода предчувствием и, я надеюсь, впоследствии станет поддержкой не только для тех, кого поглотил личный кризис, но и для всех, кому сейчас нелегко. Пусть она – «Паническая атака на улице Гашека» – станет если не светом, то хотя бы надеждой на свет: да, нам сейчас всем тяжело, но это ведь не навсегда?
Как вы уже поняли, это книга о кризисах, через которые мы все проходим с момента рождения (что уже, по сути, кризис). Как и в книге «Раньше девочки носили платья в горошек», я буду говорить о себе, делиться своими историями, чувствами и выводами, к которым пришла. И так же, как это получилось в предыдущей книге, все эти истории будут (надеюсь) отзываться и в вас. Иногда нам кажется, что мы одиноки в своей боли и кризисах, но на деле все мы созвучны друг другу. И в этом наша сила.
Часть I
Кризис дружбы
Глава 1
Привет, меня зовут Катя, и я плохая подруга
Дружба никогда не была для меня ценностью. Звучит пугающе, знаю. Фантазия нарисовала картинку, в которой все герои повестей про пионерскую самоотверженную дружбу выглянули из-за корешков книг – с удивлением, плавно переходящим в презрение. Это не значит, что я не люблю своих друзей, особенно тех, кого знаю много лет и кто успел стать мне семьей. Скорее дружба никогда не была моей амбицией. Еще будучи ребенком, я мечтала об отношениях, о карьере, о переезде в другой город, но пункта «иметь много друзей» в этом списке не было. Став взрослой, я пожалела об этом. Когда ты приближаешься к тридцати и понимаешь, что тебе не с кем сходить поужинать вечером в четверг, то чувствуешь себя поверженным: даже с отношениями, карьерой и жизнью в пределах ТТК. Мне всегда было интересно: почему так получилось? У меня огромное количество приятелей, парней и девушек, с которыми я работаю, могу поболтать, посмеяться. Я всегда была окружена подружками: и в школе, и в университете. Но кажется, будто никто в моей жизни не задерживается надолго, не становится тем самым easy-going-другом [2] , которому написал, позвонил – и через час вы уже запиваете чем-то пузырящимся брускетту с лососем и авокадо в модном кафе на Патриарших. Хотя здесь стоит задать вопрос: являюсь ли я сама хоть для кого-то easy-going-другом? Так, чтобы «через час на Патриарших»? Это большой вопрос, ответ на который надо искать на антресолях, куда бессознательное закидывает все самое важное, и туда просто так не дотянешься – нужно идти за табуреткой и просить кого-нибудь подстраховать. Если короче – в детстве.
2
Easy-going (англ. «с легким характером») – легкий на подъем, веселый, беспечный.
Не помню, чтобы у меня были какие-то друзья или подруги до семи лет. Я не ходила в садик, большую часть времени проводила с родителями, бабушкой, братьями, родным и двоюродными, когда те прилетали к нам в Челябинск из Москвы. Иногда в гости приходили дети многочисленных бабушкиных друзей, братьев и сестер (для бабушки в отличие от меня дружба была ценностью, может, даже более важной, чем семья и работа, потому что она понимала: не дай бог что случится, помогут именно друзья – таков был закон выживания в советское время), с которыми мы играли и общались, – почти всегда это были мальчишки старше меня. Кстати, я никогда не говорила: «Мне проще с парнями, чем с девчонками; я была пацанкой». Во-первых, это чистой воды мизогиния [3] , во-вторых, в моей жизни такого не было. Более того, постоянная компания парней не сделала мое общение с мужчинами проще и понятнее, скорее наоборот.
3
Мизогиния – неприязнь либо укоренившееся предубеждение по отношению к представительницам женского пола.
Первая подружка у меня появилась на подготовительных курсах перед первым классом, куда я пошла в 1998 году. Мало помню о том времени, только, пожалуй, что я пришла на первое занятие в модной оранжевой джинсовке Levi’s, которую мне привезли родители из Лондона. Несколько раз с занятий меня забирал папа на голубой «девятке», а еще я боялась даже пошевелиться во время урока: сидела, сложив руки на парте, поджав ноги, и надеялась, что не привлеку к себе внимание учителя. Во время перемены нам не разрешали уходить из левого крыла первого этажа, где с нами занимались. «Вас могут сбить с ног здоровые старшеклассники», – объясняла учительница. Страха добавилось не только в классе, но и за его пределами: школа и так казалась беспощадным лабиринтом из лестниц, этажей и дверей, которые не давали ни малейшей надежды испуганной шестилетке в них разобраться. К этой нерешаемой головоломке добавились старшеклассники, которые, стоит тебе только выйти за пределы левого крыла, со всей скорости начнут нестись на тебя своими огромными телами, и финалом их разбега станет твоя неминуемая смерть.
Я была послушным (читаем: пугливым) ребенком, поэтому не выходила за пределы обозначенных границ, которые заканчивались углублением в стене со стеклоблоками. Там я и сидела во время перемены – одна, на границе двух миров: безопасного левого крыла и всей остальной школы, в которой царили хаос и насилие. Откуда ни возьмись, из мира № 2 (того, где хаос и насилие) в левое крыло вбежала запыхавшаяся шестилетка, такая же, как и я, очевидно, с тех же курсов, и села рядом со мной, облокотившись на стеклоблоки. Я была в недоумении. Откуда она убегала? Ах да! Глупая я. Конечно, от огромного старшеклассника. Бедная! Как она только выжила?
Девчонка сидела рядом со мной и молчала. Я почувствовала внутри нарастающую тревогу. «Скажи что-нибудь! Так и будешь молчать? – требовал мой еще маленький, но уже абьюзивный внутренний критик. – У тебя ведь совсем нет друзей».
– Как тебя зовут? – после недолгих внутренних уговоров произнесла я.
– Ксюша, – ответила девчонка, но тут мой мозг сыграл со мной злую шутку. Нашу персидскую кошку звали Ксюшей – пушистую, черно-белую, – и я была уверена, что людей Ксюшами звать не могут, поэтому мозг изменил «Ксюшу» на «Кирюшу».
– Откуда ты бежишь? – Я продолжила задавать вопросы, так и не представившись.
– С четвертого этажа, я хожу туда в туалет – это весело.
Я ничего не ответила, только крепко задумалась: нам запрещали ходить в любой другой туалет, кроме того, что был в левом крыле, а она ходит писать не в правое крыло, не на второй этаж, даже не на третий, а на четвертый! Я недоумевала, и следующий вопрос снова задался как-то сам по себе:
– Что веселого?
– По лестнице побегать, а если повезет, то под лестницей посидеть.