Панк-хроники советских времен
Шрифт:
В те времена в СССР было много разных, так называемых, «Домов». Дом колхозника, Дом Металлурга, Дом архитектора, Дом кино.
Дом литераторов, мне казалось, был очень загадочным и опасным местом. Отец говорил: «я еду в Дом литераторов», что означало: «Я исчезну на некоторое время». Моя мама садилась на диван и пристально вглядывалась в своё обручальное кольцо, как будто необходимая ей информация была выгравирована на его поверхности.
– Ты хочешь, чтобы я принес оттуда что-нибудь для дома? – предупредительно спрашивал отец мою маму.
Она спокойно, ядовито отвечала:
– Привези
Эти слова моментально приводили моего отца в скверное расположение духа. Для мамы все женщины около литературной среды были потенциальные соперницы и, как она их называла, шлюхи. Отца раздражали мамины комментарии. Его лицо становилось красным, как свекла, усы торчали воинственно, как острые пики из амбразур средневекового феодального поместья. Он кричал: «ты снова это начинаешь?». Она выглядела такой благочестивой в этот момент, будто бы предпочла скорее умереть, чем говорить о других людях что-то холодное и оскорбительное. Дверь за отцом захлопывалась, оставляя за собой беспокойную тишину.
В промежутках между посещением Дома литераторов, поэтическим трудом и размышлениями над смыслом жизни, отец разговаривал со мной весьма странным образом, постоянно цитируя стихи – свои и других поэтов. Делал он это мастерски. Я и сейчас, временами, слышу его декламацию. Некоторые состояния души уносят нас в другую атмосферу, где нет места сквернословию. Речь моего отца делалась возвышенной и чистой. Я всегда ждала этих моментов, умиротворяющих и интригующих. Казалось, именно тогда отец мой чувствовал, что жизнь стоит того, чтобы жить. В глазах его светилось золото надежды, а не потускневшее олово презрения к миру.
Стоило мне задать кому-то вопрос, как тут же возникло слово «занят». И чем вопрос казался проще, тем более «заняты» были окружающие. Я все время ждала, когда кто-нибудь освободится и утолит мой интерес. Чаще всего мне отвечали: «это неизвестно до сих пор», «нет доказательств – так или иначе», или же просто «не знает никто».
Неопределенность, куда больше, чем оленьи рога, влияла на мое отношение к миру. Рога, скорее, были доказательством того, что время каждого когда-то приходит к концу.
– Конец, – говорил мой отец, – приходит в наименее ожидаемый момент.
Я представляла, как толстый циркач с бородой появится на сцене и бодро объявит: “Finita la Comedia!”, выстрелит из пистолета в воздух, все станет бесполезным, и останется только устремиться в космос.
Лучший способ победить смерть – это умереть.
Двусмысленность была пугающей. Один явно говорил не то, что было на уме. Другой хотел сказать одно, но на словах получалось другое. Третий был неправильно понят и сказал: «идите все к чёрту», что могло означать как хорошее, так и плохое. Возникал бессмысленный непроизвольный знаменатель, в итоге приводивший к бессмысленности и пустоте.
Еще одним моим открытием стала энтропия. Я поняла, что гораздо больше вещей распадалось, чем возникало. Причина была мне неведома, но баланс просто обескураживал. Свидетельством тому являлись мои игрушки и книги. Куклы мои распадались быстрее, чем их можно было починить, книги разваливались на отдельные страницы, оставляя память о чудных иллюстрациях, на которых было множество фей, гномов, китов и драконов. Должно быть, именно в период распада этот мир кукол, фей и драконов овладевал моим сознанием, как и сознанием других, и возникали тогда новые сказания, легенды или мифы.
Дом литераторов
Отец порой захватывал меня с собой в дом литераторов, что утешало мою маму. Дом литераторов напоминал мне дикие джунгли из моих распадающихся книг. Стоило мне остаться там одной, я полностью теряла ориентацию, вплоть до того, что не могла определить – где запад, где восток. Отсутствие солнца и луны на корню истребляло попытки астронавигации. Неудивительно, что мой отец мог там мгновенно заблудиться и пропасть. Внутри дома правили паранормальные непредсказуемые силы. Отец пропадал в дыму «дубового зала», ресторана для советских поэтов и писателей, стены которого вдруг растворялись, унося своих пленников в другое измерение или соседнюю Галактику.
Домой отец мой мог вернуться в тот же день, мог задержаться и отсутствовать неделю, а изредка бывало – целый месяц. И шло магическое время ожидания.
Отец звонил в те дни отсутствия, чтобы узнать, можно ли ему позвонить. Телефонная связь вдруг становилась никудышной. Его голос окружали космические бури; казалось, что он общается с нами с Альфы Центавры или с облака Магеллана, хотя он клялся, что находится близко. В конце разговора он всегда хотел, чтобы я четко понимала, или, как он выражался, зарубила себе на носу, что он меня очень любит, и это никогда не изменится, даже после его или моей смерти. Глубоко внутри я знала, что он говорил правду. Наша связь была фундаментальной, нерушимой и никто, включая нас самих, не мог её разрушить. Я была его вечностью.
В 60-е годы среди советских литераторов были очень популярны короткие половые связи. Пьянство было неизбежно, как плохая погода. Распущенность вытекала из лабиринтов лимбической системы, подпитывалась алкоголем в качестве катализатора, и делалась скандальной и душераздирающей. Я видела, как страдали обманутые, соблазнённые и покинутые индивидуумы обоих полов. Некоторые бросались из окон.
Самым важным предметом, обсуждаемым в пьяном виде, было искусство. Напившись, советские литераторы задавали друг другу один и тот же вопрос: «А кто из нас действительно велик?». «Велик ли Михалков?» «Велик ли Вознесенский?» «Рождественский?». «Твардовский?». И т. д. Имена неугодных властям поэтов старались не произносить. Но каждому хотелось быть великим!
Нередко, не добившись выяснения, переходили в рукопашный бой. Литераторы начинали друг с другом сражаться. Драка разгоралась и высыпала на улицу. Как следствие, «бойцов» сажали в КПЗ или отправляли в ближайший вытрезвитель.
Услуги, оказываемые в вытрезвителе, были прямолинейными и неизбежными. В аду вытрезвителя не было сомнений, что кто-нибудь выйдет оттуда нетрезвым. Или же мертвым, в зависимости от обстоятельств и генетических предпосылок.
Ледяные отрезвляющие души били круглые сутки. Интенсивное вытрезвительное обслуживание было частью волшебной советской экономики, ежедневно принося государству миллионы рублей.