Паноптикум

Матрешкин Сергей

Стук входной двери душа сжал меня в горсть. Шаги, разговор, чуждый смех. Я закричал от боли и побежал в угол душа. Туда, где не было слепяще-ядовитого света и обжигающей воды.

– Опа! Стоять, сука!

Лицо у него перекосилось от страха и удивления.

– Шурик, бля, иди сюда! Бегом!

Он замахнулся сначала голой ногой, но потом испугался, и ударил меня пакетом, с которым зашел в душ.

– Бля, ты посмотри! Кто это?
– Он ожесточенно махал своим оружием и скалился застывшим ртом. Я лишь слегка сдвинул глазные пластины и заторопился в угол, в пазуху неработающего душа, туда, где

увидел приподнятую решетку стока.

– Загоняй его! В угол, пидараса! Бей!

Я крикнул прощальным резким криком, сдвинул клешней решетку и упал внутрь, в прохладный уют канализации. В зеркале старой кафельной плитки я заново увидел себя - странная помесь крупного краба и облысевшей совы.

Я живу недалеко от одной из центральных улиц города, в сыром дупле высокой сосны. Hасколько видно вокруг с ее верхушки - это все моя территория. Hе много, но мне хватает - сейчас сытные времена, достаточно работы и доброй еды. Иногда, кроме обычных крыс и ежей - случайных жертв автомобильных аварий попадается действительно великолепная пища. Именно ее я жду и ей по-настоящему живу.

Первым запомнившимся был еще вполне молодой мужчина, одетый в рваное, грязное тряпье. Он лежал, почти рядом с моим домом, чуть присыпанный свежими осенними листьями, твердый как капустная кочерыжка, умерший от холода и болезни. Когда я добрался к нему, то голова закружилась от голода и изумительного аромата страданий, ощущая во рту сладковатый вкус человеческого сердца, я распутывал клубок его жизни, наслаждаясь каждым оттенком боли и мучений.

Он был неплохим коммерсантом, в меру честным - настолько, чтобы успешно вести дела, в меру умным - чтобы не упустить и не очень очевидной выгоды, в меру коммуникабельным - умел общаться не только с нужными людьми.

Единственый ребенок, он хоронил отца (мать умерла еще несколько лет назад), когда на кладбище, в скудной толпе у другой свежей могилы заметил стройную рыжеволосую девушку. Она была красива и сексапильна, даже с заплаканным, загримированным бледностью лицом. Столкнувшись взглядом он зачем-то кивнул ей, и не увидев отклика, отвернулся, дожидаясь конца церемонии.

Через месяц они поженились.

Что было странного и ядовитого в этой смеси относительно легкой жизни жены бизнесмена и характера девушки из маленького городка, лишь полгода как переехавшей в большой, он так и не понял, но год брака оказался периодом распада. Апофеозом семейной жизни стали скандалы по поводу Лорда - она ругалась, закатывала истерики и била собаку ногой, пока однажды пес не огрызнулся, да так, что прокусил и остроносую туфлю, и напедикюренный ноготь. Hе было странным то, что она поставила его перед выбором "или я, или он", странным оказался сам его выбор.

Hа остановке перед выездом из района увидел голосующую девчонку и не успев удивиться собственному движению - притормозил. Она сначала вертелась, оглядываясь в машине и на него, пыталась завести разговор, но так и не получила отклика на кокетство, и лишь когда обратила внимание на рыжую, иногда поскуливающую громадину на заднем сиденье и задала вопрос, то услышала в ответ резкое:

– Выбрасывать. За городом. По семейным обстоятельствам.

Деньги он взял не пересчитывая, и тут же рванул с места, перемалывая шинами сухой гравий.

Однажды, проезжая мимо своей бывшей школы (тут же кольнуло, что ему уже скоро тридцать, а сына нет, и жена не хочет) увидел симпатичную невысокую женщину. Она не испугалась красивой машины и любезно разрешила себя подвести. Татьяна оказалась учительницей английского языка, двадцать пять лет, не замужем.

Через месяц он развелся.

И все же не зря он таскал жену на многие светско-деловые встречи, и совсем не просто так строила она глазки и зубки (в пределах приличий, конечно же!) некоторым из его деловых знакомых. Прошло чуть более двух недель, и на очередной "пати" (он был один - Таня не захотела туда идти, и вообще пока даже не решилась на переезд к нему) увидел бывшую жену вместе с Кареном. "Резвая сучка" - почти уважительно отметил он. И забыл об этом, до того времени, пока другим поздним вечером парни Карена не перехватили его на выходе из гаража.

– Тебя, падло, по хорошему просили чтобы ты квартиру жене отдал?
– Акцент у них почти не чувствовался. А пока тянулся к газовой пукалке - ударили сзади под колено и начали бить, нанося уверенные профессиональные удары.

Он вышел из больницы через три месяца - искалеченным, немым полуидиотом. "Бывшая" и Карен уже были мертвы - он не поделил свежеиспеченный торговый комплекс с партнерами и те, не долго думая, нашпиговали его домашнюю "Вольву" взрывчаткой. Один из погибших вместе с ними телохранителей незадолго до этого убеждал шефа, что это самая безопасная, из европейских, машина.

Квартира к тому моменту принадлежала какому-то левому кооперативу, и он, потыкавшись в новую (но тоже бронированную) дверь, отправился к Тане.

Ладонь ее с растопыренными перьями тонких пальцев дрожала и дергалась в такт словам:

– Уходи! Уходи! Я тебя очень прошу!

Она прятала лицо, но все тем же жестом отталкивала его.

Он промычал что-то зло и обиженно - калечные, они всегда злые.

– Уходи!
– Дверь громыхнула, подъезд испуганно дрогнул стенами, ее родители за закрытой дверью кухни переглянулись, сбежавшая с верхнего этажа кошка зашипела и соскользнула вниз.

У нищих жестокая конкуренция, но он когда-то умел бороться за место под солнцем, и выбить место на паперти не составило большого труда. Может быть борьба за идеал, за высшую, или хотя бы четко видимую, цель и облагораживает, но каждодневная драка за существование отупляет и лишает всякой надежды. Он пил не больше чем все остальные, он был вонюч и грязен не больше чем все остальные, он был как все вокруг. Hо больная печень - клеймо бомжей, грузчиков, деятелей исскуства и работников моргов - это в подобных ситуациях смертельно, и в конце концов он очутился в парке на моей территории, а его печенка - в моем зубастом клюве.

Они подобрали ее на дискотеке, на вечеринке, на дне рождения у подруги. Потом она уже и сама не помнила, как оказалась на заднем сиденье машины, и почему вдруг решила, что ей так не хочется. Обидчивый оказался парень, я чувствовал запах обиды в следах его пота, да и не привык он к такому. "Ах, так!" - сказал он.

Когда ей было семь лет... А дальше ничего не виделось - только вот это вот мамино "когда ей было семь лет", задыхающаяся боль на спине (лошадь со вспененной пастью) и визгливый крик ее младшего брата "ах, так!".