Пантеон оборотней. Приключения Руднева
Шрифт:
Под бездушным взглядом полицейского чиновника Ануфрий Ануфриевич сжался и нервно закивал.
– Вот и хорошо, – удовлетворённо произнёс коллежский советник. – Не стоит вам, паскудам, забывать, в чьём вы кулаке.
Лицо его снова мгновенно переменилось и вновь сделалось расслабленным и благодушным.
– Чего вылупился, герр Рихтер? Наливай давай, – приказал Анатолий Витальевич и с развязной улыбкой бросил в сторону Белецкого. – И ты, Фридрих Карлович, давай с нами пей и не выпендривайся.
Немцы безропотно подчинились, и в полной тишине они втроем выпили ещё по рюмке.
– Значит так, – деловито заговорил коллежский советник. – Мне от тебя, Ануфрий Ануфриевич, нужно, чтобы
– С каким человечком? – живо спросил Судейкин.
– Не твоего собачьего ума дело! – рассердился Анатолий Витальевич, но тут же снова перешел на благодушный и даже что покровительственный тон. – Не мандражируй, Анкель! Разве ж Терентьев свою агентуру когда подводил? Для тебя вся эта история без последствий выйдет. И для Фридриха Карловича тоже, коли он дурить не вздумает, – коллежский советник подмигнул Белецкому и, издевательски посмеиваясь, добавил. – Честное благородное слово!
В этот момент в комнату вошла неряшливая Фимка, неся в охапку господский костюм и рубашку.
– Готово-с, – лениво промямлила она, сгружая хозяйский гардероб на заваленный всякой всячиной диван.
Терентьев поднялся, строго зыркнув на галантерейщика и своего протеже.
– Провожать не надо, – бросил он и направился к выходу.
В дверях коллежский советник зажал подвернувшуюся ему под руку Фимку и бесстыдно щипнул её за плоские груди. Девка глупо и похотливо хихикнула, но полицейский чиновник уж утратил к ней всякий интерес. Шаги его загрохотали по лестнице, нарочито громко хлопнула входная дверь, и в открытое окно послышалось зычное: «Извозчик!».
Теперь Белецкому предстояло сыграть свой спектакль.
На Freundschaftstreffen in den besseren Kreisen (нем. дружеская встреча в приличном обществе) Судейкин повёл Белецкого пешком.
С момента ухода полицейского чина немцы перешли на родной язык, но тем не менее галантерейщик потребовал от нового знакомца даже на немецком называть себя Ануфрием Ануфриевичем. Белецкий на такие нелепые трусливые предосторожности презрительно скривился, но просьбу уважил. Национальная общность, надо заметить, этих двоих нимало не сплачивала: Судейкин по-прежнему демонстрировал полицейскому ставленнику очевидное недоверие, Белецкий же не скрывал к новоявленному куратору брезгливое пренебрежение.
Приличное общество, куда пошли эти двое, имело свою штаб-квартиру с внутренней стороны Носовского подворья. Кляня нескончаемый дождь на языке Шиллера, немцы прошли Малым и Большим Черкасскими переулками, свернули в Космодамианский и напротив церкви святых братьев-бессребреников 31 юркнули через арку на зады торговых рядов.
Войдя в неприметный, но аккуратный подъезд, они поднялись по лестнице с кованными перилами и оказались перед дверью с медной табличкой, надпись на которой впотьмах разобрать было невозможно. Судейкин повернул ручку дверного звонка, за дверью брякнуло, и спустя минуту дверь отварилась.
31
Имеется в виду Храм Космы и Дамиана Римских.
Миловидная горничная в накрахмаленном белоснежном фартучке и такой же кипенно-белой наколке в золотистых волосах присела в легком книксене и с любезной улыбкой приветствовала вошедших:
– Guten Abend! (нем. Добрый вечер!)
Она приняла у гостей зонты, шляпы и пальто и, гостеприимно указывая вглубь квартиры, произнесла ангельским голоском:
– Kommen Sie herein, meine Herren. Sie werden erwartet. (нем. Проходите, господа. Вас ожидают.)
Вслед за Судейкиным Белецкий шагнул в неосвещенный коридор, в конце которого был виден теплый золотистый свет, лившийся из ярко освещённой гостиной. Но не успели они сделать и пары шагов, как в полумраке раздался низкий утробный рык, и навстречу им выскочил огромный немецкий дог. Он был угольно-чёрным с благородной белой манишкой и белой маской на ощерившейся морде.
Ануфрий Ануфриевич вжался в стену и противно захихикал, глядя на оторопевшего Белецкого. Мощная и явно недружелюбно настроенная зверюга размеренным шагом приближалась к новому гостю, и по тому, как играли мышцы под её лоснящейся шкурой, было видно, что псина в любой момент готова совершить прыжок.
Собак Белецкий не боялся, но прекрасно понимал, что мускулистая тварь такой величины, несомненно, собьёт его с ног. Думать же о том, что произойдет, если клыкастые челюсти, своими размерами не уступающие медвежьему капкану, сомкнутся на его горле, ему и вовсе не хотелось.
Белецкий замер, не отрывая взгляда от собаки, а после издал резкий высокий свист, неприятно резанувший слух даже ему самому. Пёс остановился, припал на лапах, попятился, а после и вовсе развернулся и со смущенным видом потрусил в сторону гостиной, откуда в этот момент вышел высокий, ростом не ниже Белецкого, статный седоволосый господин, одетый в консервативный, но идеально сидящий по фигуре, сюртук.
– Что вы такое сделали с малышом Нероном? – со смехом спросил седоволосый по-немецки.
– Слегка припугнул, – ответил Белецкий. – Меня научили этому фокусу на Алтае. Там таким свистом кочевники отгоняют волков.
– О! – одобрительно протянул незнакомец, оценив не то путешествие собеседника на Алтай, не то его идеальный немецкий язык, не то твёрдость голоса, в котором не слышалось ни испуга, ни даже волнения.
После он обратился к Судейкину:
– Представьте же нас, Ануфрий Ануфриевич.
– Герр Киршнер, – раболепно отрекомендовал галантерейщик седоволосого господина. – Хозяин дома и душа нашего маленького коммерческого немецкого мирка… А это – Фридрих Карлович Белецкий, рекомендованный мне чрезвычайно надёжным и уважаемым человеком. У Фридриха Карловича есть небольшое букинистическое дело, для которого он ищет достойных партнёров.
Киршнер с Белецким церемонно пожали друг другу руки, и хозяин указал на гостиную.
– Проходите, господа. Все уже собрались. Я буду рад представить вас, Фридрих Карлович, остальным гостям и моей супруге.
Этот разговор, как и все остальные в доме Киршнера, вёлся на немецком.
Следуя за хозяином, Белецкий вошёл в светлую просторную гостиную, радующую взор своей простотой, добротностью и аккуратностью.
На выкрашенных в мягкий оливковый цвет стенах висело несколько зимних пейзажей Бюркеля, веявших стужей и одиночеством, полотно Ахенбаха, воспевавшее величие и жестокость морской стихии, и пара умильных детских портретов Кнауса 32 . Белецкий не считал себя экспертом в живописи, но его знаний в данном вопросе хватило, чтобы понять, что перед ним подлинники.
32
Перечисляются немецкие живописцы – Генрих Бюркель (1802–1869), Андреас Ахенбах (1815-1910), Людвиг Кнаус (1829 -1910).