Пантера Людвига Опенгейма
Шрифт:
Стоя у окна своего номера в гостинице, Давид смотрел сквозь рябое от дождя стекло, как тускло бледнеют – там, на улице, – портовые фонари Пальма-Амы…
4
– У меня в доме все по-простому, Давид, – разбирая почту, говорил старик молодому человеку, сидевшему напротив него в гостиной. – Есть две женщины, горничная и прачка: они приходят убираться и стирать пару раз в неделю. Обе молчаливы, и слава богу. – Баратран разглядывал имена на конвертах, иногда улыбался, иногда хмурился. – Повара у меня нет и не было – ем я крайне мало и готовлю себе сам. Того же потребую и от вас. Нет вездесущей экономки и обо всем судачащих слуг. Если честно, большое количество посторонних при моей профессии ни к чему. – Взглянув на Давида, старик улыбнулся. – Большую часть жизнь
Он вопросительно взглянул на молодого человека. Тот встал с дивана, прошелся по гостиной. Отрицательно покачал головой:
– Думаю, нет.
– Именно, Давид, именно.
Пока старик занимался письмами, Давид разглядывал белые гладиолусы в хрустальной вазе. Преломленные стебли цветов, покрытые пузырьками воздуха, казались зыбкими, почти бесплотными. Внезапно он вздрогнул – словно кто-то, подкравшись сзади, жестко хлопнул его по плечу. Но это всего лишь черная птица приземлилась на гостиные часы и теперь устраивалась поудобнее. Ворон Кербер также смотрел на него – гостя. Глядя в черные бусины с сизоватой поволокой пленчатых век, Давид искренне покачал головой:
– Мне кажется, господин Баратран, вашему ворону тысяча лет!
Держа в пальцах одно из полученных писем, старик улыбнулся:
– Предание рода Риваллей Арвеев Баратранов утверждает, что этот ворон бессмертен, молодой человек. Мои предки были аристократами и оставляли потомкам свои портреты. По иронии судьбы все они достались моей старшей сводной сестре Магнолине, которую я не видел уже лет двадцать, и даже не знаю, жива ли она. Так вот, на многих портретах есть черный ворон. И у каждой птицы не хватает на правой лапке одного когтя, как у Кербера. Что до моего старого друга, – он кивнул на птицу, – то я справлялся у орнитолога – это врожденный дефект. Иногда Кербер на годы покидает меня, но всегда возвращается. Где его дороги? Его небо? Думаю, я не первый, кто задается этим вопросом. – Глаза старика насмешливо сверкнули. – Но иногда, ночью, когда я застаю его здесь, у старинных часов с колокольным боем, вижу, как он слушает ход спрятанных под старым деревом механизмов, как следит за медным маятником и черными спицами стрелок, мне действительно кажется, что ему тысяча лет или даже больше!
Старик взял со столика ножницы, срезал край конверта, вытащил открытку и чиркнул по строчкам взглядом.
– Нет-нет, сюда я не пойду, – покачал он головой, – ни за какие коврижки! – Старик отложил открытку, прицелился еще к одному письму, с интересом взял его, клацнул ножницами. – Еще минуту, Давид, еще минуту…
Пока Баратран читал новое письмо, молодой человек, проходя мимо, зацепил взглядом на конверте фамилию отвергнутого адресата. Там значилось: «Герцогиня Руоль, Равенна. Улица Чудаков, «478». «Интересно, – размышлял гость, – что связывает старика и эту герцогиню, в чей дом вчера он был приглашен красоткой Лейлой?»
Но спросить не решился.
В мастерской, куда они вошли вместе, стены оказались голыми – кирпич, штукатурка. Окон не было. Каземат, да и только! Зато от потолка трудно было отвести взгляд – он был стеклянным, составленным из рам, и открывал половину неба над Пальма-Амой.
В левом углу на стульях сидели двое молодых людей: долговязый парень с волосами цвета спелой пшеницы, и второй, похожий на забытую кем-то тень.
Еще два стула были свободны.
– Прошу любить и жаловать – Давид Гедеон, – представил третьего ученика Огастион Баратран. – Карл Пуливер и Вилий Леж. Надеюсь, вы станете друзьями.
Наказав ждать, старик исчез за небольшой дверью в конце залы.
– Карл Пуливер – это я, – вставая, добродушно сказал долговязый. – Но вы зовите меня просто Пуль. Я – Рыжий клоун, – с гордостью добавил он. – Был им до сегодняшнего дня. – Они пожали друг другу руки. – А это – Вилий Леж, – Карл заговорщицки подмигнув Давиду. – Он до сегодняшнего дня писал картины.
Тот, кого назвали Вилием Лежем, по всему – замкнутый молчун, поздоровался тихо и безразлично. Давид понял сразу, что с этим человеком они вряд ли хоть немного сблизятся.
Скоро из комнатки в мастерскую вышел старик. Он был в свободной белой одежде, в какой, не стоило труда догадаться, ходят индусы.
– Я рад видеть вас вместе, – подходя к ним, сказал Баратран.
Он сел напротив молодых людей, вытянув и скрестив ноги.
– Господин Пуливер часть жизни провел на манеже, Давид Гедеон – на сцене, Вилий Леж – за мольбертом, – кивнув каждому, проговорил старик. – Но каждый из вас страстно хотел чего-то большего. Возможно, именно у меня вы и получите то, что искали. Искусство, которым владею я, – тысячелетнее наследие Великих Брахманов, жрецов Огня. Я на сегодняшний день – единственный их преемник. Все остальные посвященные при различных обстоятельствах ушли из жизни.
Баратран не усидел-таки, встал со стула и теперь прохаживался по мастерской – под прицелом трех пар следивших за ним глаз.
Наконец, он остановился.
– Тат твам аси, – произнес таинственную фразу старик. – Или, в переводе с санскрита, «ты есть то» – основополагающая формула многих религий Востока. Для исповедующего буддийскую религию земная жизнь бессмысленна и враждебна. Смысл имеет лишь одно – объединение души человека с душою всего сущего. Самые требовательные к себе буддийские монахи прекращали всяческое сношение с материальным миром, с окружавшими их людьми. Они уходили в леса и горы, где питались кореньями и водой, отказываясь ото всех земных благ. Но оставалась еще вторая часть – мистика. Перед отшельником стояла главная задача – соединить себя с Богом. Шло время, и деяния отшельников, уходивших от мира в поисках внутреннего совершенства, стали приносить результаты. Изучая душу, древние буддисты невольно познавали психологию и физиологию. Как море на протяжении долгих лет обтачивает камни, придавая им округлые, обтекаемые формы, так же и века обтачивали и совершенствовали знания отшельников. Так возникла китайская медицина и два метода ее терапии. Так появились йоги – люди, способные умерщвлять свою плоть и воскрешать ее. Так появилась древняя борьба, обладатели которой крошили руками камень и пробивали пальцами железо. Среди всех этих разгадчиков человеческого существа был один клан, мало кому известный, состоявший из единиц. Он передавал свое искусство из поколения в поколение лишь избранным соплеменникам. Обладатели этого искусства, проложившие великий путь сквозь темный лабиринт человеческого «Я», творили чудеса. Их окружение и они сами считали себя поднявшимися к Богу. То, чем они овладели, и было магией Огня, воплощением в пространстве. Многие религии убеждены, что мир создан из огня. Некоторые проповедуют, что Бог это и есть – огонь. И у всех религий телу отпущены мгновения, душе – вечность. Жрецы Огня воплощали не что-нибудь – свою душу! Они превращали ее в чистый огонь. Великие Брахманы были уверены, что они – каста богов на земле. Те, кому вверены все тайны Вселенной. Каста, в сравнении с которой даже цари – ничтожны. И кто, отправляясь в великое странствие после смерти, воссоединится с Создателем всего сущего. Потому что, оставив бренную оболочку на земле, они смогут обратиться в чистый Огонь!
Старик вновь опуститься на стул, вытянув и скрестив ноги.
– Теперь об инструментарии. Энергия, заложенная в человеке, практически беспредельна – нужно только уметь раскрепостить ее. А сделать это можно лишь благодаря умело контролируемой психике и физиологии. У древних тибетских медиков существовало учение о меридианах и протекании по ним «жизненной энергии». «Точка на теле – мозг – жизненный орган» есть тот волшебный треугольник, те три кита, на которых держится древневосточная медицина. Путем массажа одних точек врач, владеющий этой методикой, может направлять или отнимать у больного органа энергию, тем самым стимулируя его работу. Жрецы Огня добились большего: они уразумели, что можно регулировать свою энергию без применения массажа или иглотерапии, а всего лишь путем определенных движений самого тела и силой своей воли.
Баратран охватил цепким взглядом трех молодых людей.
– Каждый из вас знает старую пословицу: «Глаза – зеркало человеческой души». Кто был тем мудрецом, кому пришло первому в голову: если в глазах можно увидеть человеческую душу, почему нельзя получить ее зеркальное отображение в пространстве?.. Я знаю лишь точную науку «искусства воплощения», но как шли к этой науке на протяжении столетий, с каким трудом преодолевали преграды, не пытаюсь даже догадываться!
Огастион Баратран умолк, точно решал: быть ему до конца откровенным с учениками или промолчать.