Пантера Людвига Опенгейма
Шрифт:
…Он шел аллеей по берегу озера, в котором отражались огни фейерверков. Они взрывались хлопками за его спиной, возникая вдруг цветными россыпями в темной воде. Торжество находилось в самом разгаре. Близилась полночь…
У развилки, где широкая длинная дорога расходилась на три узких аллеи, гостей герцогини уже не было. Все оказалось так, как сказала ему Лейла – средняя дорожка уходила к чернеющему вдалеке лесу. Но чем дальше он шел по ней, тем сильнее его охватывало чувство неясного беспокойства, тревоги, словно там, где-то уже рядом
Стоило ему войти в этот лес – бесконечно угрюмый, как он пожалел, что не взял с собой хотя бы ножа! Две плотные стены деревьев обступали его с обеих сторон. Когда-то, верно, это была настоящая чаща, где водились олени, волки, медведи. И если какому-то зверю удавалось уйти от облавы и скрыться в зеленой пучине, вряд ли гончие псы и егеря герцогов Руолей отваживались долго преследовать их…
– Давид!
Он остановился, чувствуя, как бешено бьется его сердце.
– Я здесь, Давид, – повторил тот же голос, вырвавшись из темноты справа.
Его глаза жадно бегали по темным лесным углам, пока, присмотревшись, он не увидел крышу высокой беседки. Ее уголок с тонкой линией колонны выхватывал серебристый свет лунного серпа. Давид шагнул с аллеи и, только оказавшись шагах в десяти от беседки, разглядел у перил фигуру женщины в темном.
– Я рада, что вы пришли, – сказала его знакомая, когда он поднимался по деревянным ступеням.
Темные глаза Лейлы блестели и, как показалось Давиду, смеялись. В облегающем платье цвета вороного крыла, с широким мехом чернобурки на голых плечах, вся она – тонкая, юная – была эхом ранней осени, ночной свежести, запаха леса, редких вспышек далеких огней.
– А я опасался, что все это шутка, – признался он и тут же спросил. – Вам не страшно здесь, одной?
– Снимите маску, – вместо ответа попросила она.
Давид торопливо сдернул маску и спрятал ее в нагрудный карман фрака.
– У вас красивые глаза, Давид, – заметила юная женщина, – и брови вразлет. – Лейла не сводила с него своих холодных и насмешливых глаз – она изучала его. – Упрямый подбородок, воля в каждой черточке губ. И какая стать! Вы – красавец, Давид, я заметила это сразу, как только взглянула на вас – в день нашего знакомства.
Он хмурился, слушая похвалы: эти оценки так не шли к ее юному возрасту! И медлил с мучившим его вопросом…
– Скажите, Лейла, – тоже став решительным, – вы любите змей?
– Змей? Странный вопрос. К чему он?
– Однажды вечером я бродил по городу и заглянул в кабаре «Алая роза»… Я видел ваш танец.
– Почему вы решили, что это была я?
Давид взял ее левую руку.
– Вот по этому браслету – по золотой змее.
– И только?
Он не отпускал ее руки.
– Нет, не только. Можно подделать браслет, но повторить вас, такую, какая вы есть, вряд ли возможно.
Лейла улыбнулась:
– Эта женщина и впрямь была так хороша?
– О, да! – с жаром воскликнул он. – Она была прекрасна!.. Но тогда, на пирсе, вы сказали мне, что у вас траур по мужу?..
– Я не любила его, – ответила она. – А может быть, его и не было вовсе. Какая теперь разница? Или не так? – Лейла положила руку ему на грудь. – Вы растеряны, Давид. Вас… что-то пугает во мне?
Он посмотрел в ее глаза. Ему в который раз показалось, что он говорит со взрослой, опытной женщиной, так холодно и уверенно звучало каждое ее слово.
– Вас провожал седоусый человек с походкой старика. У него было бельмо.
Лейла подняла брови:
– Вы следили за этой женщиной?!
– Да. Это был ваш слуга? Или слуга герцогини? Ведь это он только что открывал мне ворота, не так ли?
Глаза Лейлы блестели в неярком лунном свете. Не отрываясь, она смотрела на него.
– Ты задаешь так много вопросов…
Она коснулась ладонью его щеки, и только тут он ощутил, что, несмотря на прохладный ночной воздух, лицо его горит.
– Тебе мало того, что я здесь, с тобой?.. Давид?
– Конечно, нет, – быстро, словно очнувшись, проговорил он. – Это ваши тайны, я не имею на них право.
– Я не хочу, чтобы ты говорил мне «вы», – прошептала она, касаясь губами его лица. – Я знала, что в тот день кто-то, похожий на тебя, обязательно найдет меня…
Запах духов и тела, голос юной женщины заставили Давида привлечь ее к себе. Они целовались жадно, боясь отпустить друг друга. Став податливой и легкой в его руках, Лейла порывисто отвернулась, и широкий мех потек с ее голых плеч на пол беседки, щедро открывая Давиду смуглое юное тело. Он едва помнил себя, когда эта женщина, тесно прижавшись к нему спиной, откинула голову назад. Она утопила его лицо в своих душистых волосах, его же поразили ее глаза – бесконечно темные, помутневшие, влажный полуоткрытый рот. Уже почти бессознательно шепча слова желания, она льнула и тянулась к нему одной упругой волной. Голос Лейлы стал хрипловатым, словно простуженным, когда он, забыв обо всем, ловя губами ее губы, собирал в пальцах с ее бедер черную шелковую паутину…
Давид очнулся, когда женщина, с которой он был, закричала: это был хриплый крик – безумный и страшный, вырвавшийся в ночь и растаявший среди черных стволов и ночного неба.
Потом, не убирая головы с его плеча, она тихо сказала:
– Из нас выйдет неплохая пара… Я права?
Медля с ответом, он никак не решался отнять ладони от ее пылающих бедер. Но горячую кожу уже остужал ночной ветер. Давид коснулся губами уха юной женщины:
– Пожалуй…
– И может быть, это не случай свел нас, но что-то большее?.. А, Давид? – спросила она, поворачиваясь, приникая к нему…
Он не решался верить тому, что увидел: темные глаза Лейлы были бесстрастны и холодны как лед. В них не было ни слабого отголоска, ни тени того чувства, которое только что, успев смутить его, бушевало в ней.
– Я… – негромко проговорил он. – Я не знаю.
Лейла ласково отстранила его и принялась поправлять свое белье, но вскоре, безнадежно вздохнув, избавилась от него, швырнув целый ворох разорванных лямочек, резинок и прозрачных лоскутков вон из беседки. Стянув с ног чулки, она отправила их туда же – в темноту.