«Панургово стадо»
Шрифт:
— Какой каталог? — удивился Батьянов.
— Гагенбековский каталог! — вскрикнул с испугом Пфейфер. — Я прекрасно помню, что забыл его вчера у вас. Я оставил его вот здесь, на подоконнике, а где он теперь?
В передней раздался звонок. Гамилькар забеспокоился, а Батьянов и Пфейфер по-прежнему растерянно смотрели друг на друга.
— Стойте, стойте! Вспомнил! — потер лоб полковник. — Совершенно верно, каталог с мордой льва на обложке, так ведь? Лежал он вчера вот здесь, но куда он мог деваться? Я его не брал! Может быть, Гами затащил его куда-нибудь? Найдем, не беспокойтесь!
В это время за дверью раздались торопливые шаги, и в комнату вбежала Долли. Лицо Батьянова моментально просветлело:
— Звездочка моя! — протянул он руки к дочери. — Где ты пропадала так долго?
Но полковник не успел обнять Долли. Его предупредил Гамилькар. Увидев девушку еще в дверях, оранг захлопал в ладоши, а затем в бешеном восторге начал бить себя кулаками в грудь. Мощная грудная клетка гудела от ударов, как громадная бочка. И прежде чем полковник успел сделать шаг к дочери, Гами уже подлетел к девушке, обнял ее и, ласкаясь, положил ей на грудь свою кошмарную голову. А Долли гладила его, как ребенка.
— Гами, животинка ты моя милая! Соскучился, да?
Эту идиллию прервал Пфейфер. Обойдя осторожно оранга, он дотронулся до плеча девушки:
— Послушайте, фрейлен Долли, вы не видели случайно в этой комнате гагенбековского каталога?
— Ах, да, да! — расхохоталась Долли. — Я его схватила вместо своего романа. Мы еще, рассматривая его, удивлялись…
Девушка вдруг смолкла. И, глядя растерянно то на отца, то на Пфейфера, добавила упавшим голосом:
— Прошу вас, не сердитесь, но… но я забыла его на пляже.
— А с кем вы рассматривали мой каталог? — с грубой злостью спросил Пфейфер. — И чему вы удивлялись?
— Я не отвечаю на вопросы, задаваемые таким тоном! — оскорбленно вскинула голову девушка. — Вы получите свой каталог через час. Я пошлю за ним сию минуту Абдула! — резко повернулась к фабриканту спиной Долли.
Пфейфер развел руками и пожал плечами. Затем с видом оскорбленного достоинства он взял котелок и сделал общий, умышленно небрежный поклон:
— Прошу прощенья. До свиданья! Ах да, чуть не забыл! Господин Батьянов, я сам сегодня буду играть против вас. Вы будете отыгрывать ключ мавров, а я своих бессловесных рабов!..
Давно уже захлопнулась дверь за Пфейфером, а Долли все еще смотрела с тревогой и недоумением на виновато понурившегося отца.
5. Снова о ключе
— Долли, ты любишь нашу Кубань?
— О, еще бы! Бывало, в школе, как только попадется в руки карта России, сейчас же ищу Кавказ. Нащупав Эльбрус, бултыхнусь в Кубань и по синей ее ниточке подымаюсь вверх к Черному морю. А там, где в Кубань пала Лаба, смотрю свою родную Усть-Лабинскую станицу. И если найду, то-то радость! Но почему ты это вдруг спросил, Андрей?
Араканцев ответил не сразу. Казалось, он прислушивался к тихому верещанию цикад, доносившемуся снизу, из темного, почти не видимого в ночной тьме парка. Там, в кустах, вспыхивали какие-то странные зеленоватые искры. Они двигались, чертили в воздухе колеблющиеся огневые линии, рассыпались словно в фейерверке, фантастическим светящимся дождем. То светлячки плясали в воздухе свою сарабанду, радуясь густой темноте летней безлунной ночи.
— Почему спрашиваю? — ответил, наконец, Араканцев. — Да потому, что тебе скоро представится возможность вернуться на Кубань!
— Вернуться в Россию? Но как же? Одной, без отца? Ведь он-то не может реэмигрироваться! Ему сказали об этом в советском полпредстве. Какие странные вещи говоришь ты, Андрей, за последнее время!
В голосе Долли слышалось недоумение. Она подошла к Араканцеву, сидевшему на каменной балюстраде балкона, и положила на плечи ему руки.
— Андрей, ты что-то скрываешь от меня. Скажи, зачем тебе понадобилось самому передавать гагенбековский каталог Пфейферу? Почему ты десять минут тому назад назвал работу папы подлой работой? Ну, говори же!
— Долли, ты меня не поняла! Твой отец, безусловно, честный человек, я в этом уверен, но когда за спиной его стоят Пфейфер и вообще все эти господа, — кивнул Араканцев головой на ослепительно освещенные окна казино, — тогда картина получается совсем иная. Не забывай и того, Долли, что между твоим отцом и Пфейфером стоят еще тысячи рабочих, а также… также этот проклятый орангутанг!
— Опять Гами?
— Да, опять Гами! Все дело именно в Гами, — твердо ответил Араканцев. И с нетерпеливой дрожью в голосе добавил: — У меня столько вопросов, столько самых разнообразных вопросов к Григорию Николаевичу! Ах, если бы он согласился ответить на них!
Долли молча отошла к стеклянным дверям балкона и заглянула внутрь казино. Полуциркульный зал с мраморными колоннами густо забила интернациональная толпа. Основные посетители — американцы, уважающие себя и не уважающие Европу. Американцев чуть разбавляли пресыщенно-равнодушные англичане, французов было совсем мало, а русские, если, не считать полковника Батьянова, сидевшего недалеко от двери, являлись только в виде крупье, выкрикивающих свой утомительный рефрен:
— Господа, делайте вашу игру!
За столиками сидело много женщин, старых и молодых, но одинаково оголенных, накрашенных и возбужденных видом золота и ассигнаций. Глаза их осовели, волосы растрепались, губы расслабленно обвисли: сказывался азарт.
— Я сегодня почему-то особенно боюсь за папу, — сказала Долли словно про себя, но глядя туда, где в темноте чуть белел фрачный вырез Араканцева. — Меня беспокоит также разговор, происшедший между папой и Пфейфером перед игрой: «Так, значит, борьба?» — спросил Пфейфер, усаживаясь за игорный стол. «И самая жестокая!» — ответил ему папа. А сколько злобы было в этих двух коротких фразах!