Папа Хемингуэй
Шрифт:
В то время, когда я писал «Папу Хемингуэя» — а это было спустя пять лет после его смерти, — Мэри еще не оправилась от травмы, нанесенной ей самоубийством Эрнеста. Из уважения к ней я не стал описывать в подробностях их отношения в последние годы его жизни. Я понимал, что Мэри всеми силами старалась заглушить чувство своей вины, вины столь глубокой, что даже спустя многие годы она не могла смириться с тем, что сразу после возвращения домой из клиники Майо Эрнест застрелился, когда она спала в своей комнате на втором этаже их дома.
Трудно
«Когда Мэри, услышав выстрел, сбежала с лестницы, она увидела у входной двери на полу распростертое тело Эрнеста. Большую часть его головы снесло выстрелом, везде была кровь. Первое, о чем подумала Мэри, — позвонить мне в Нью-Йорк. Ей сообщили, что я должен быть в Лос-Анджелесе, она перезвонила мне в отель в Беверли-Хиллс и разбудила.
— Ленни, — услышал я спокойный голос Мэри. — Папа убил себя.
Придя в себя от шока, я спросил, как это случилось.
— Он застрелился. Теперь я хотела бы, чтобы ты организовал пресс-конференцию в своем отеле — прежде удостоверься, работает ли у них телеграф. Скажи всем: я сообщила тебе, что сегодня утром, когда Эрнест чистил ружье, готовясь идти на охоту, он случайно выстрелил себе в голову. Ты все понял?
Только после этого она позвонила врачу Эрнеста и рассказала, что произошло».
Несмотря на определенную враждебность Мэри по отношению ко мне, возникшую после публикации «Папы Хемингуэя», я продолжаю испытывать к ней жалость, ведь мы были близкими друзьями в течение стольких лет. Однако нам всем необходимо помнить, что книга, которую Эрнест так хотел закончить («Праздник, который всегда со мной»), была посвящена его первой жене, Хэдли; не забудем и то, что он покончил собой в присутствии Мэри, демонстрируя любовь к первой жене, — он явно отвергал Мэри, а это, конечно, глубоко оскорбляло ее и ранило.
Кроме того, мне кажется, чувство вины Мэри было вызвано еще и тем, что в последние годы их совместной жизни, особенно перед его самоубийством, они все чаще и злее ссорились. Однажды, узнав, что Эрнест купил ей у Картье брильянтовую брошь вместо гораздо более дорогих брильянтовых серег, которые она требовала, Мэри просто пришла в ярость. Она была так раздражена, что даже отказалась принимать Антонио Ордоньеса и его жену Кармен, когда те приехали в Кетчум повидать Эрнеста. Мэри совершенно по-хамски заявила, что не желает «изображать повариху и хозяйку». Хемингуэю очень хотелось сделать так, чтобы Антонио и Кармен получили удовольствие от пребывания в Кетчуме, и, разумеется, сварливость Мэри привела к длительной ссоре. Однажды, после очередной стычки, Эрнест сказал мне: «С удовольствием ушел бы от нее, но я слишком стар, чтобы пережить
Однажды я оказался свидетелем одной из самых горьких ссор между Эрнестом и Мэри. Это случилось, когда в Кетчум поохотиться с нами приехали Гэри Купер и его друг Пэт ди Чикко, бывший муж Глории Вандербильт. Ди Чикко сопровождал слуга, в одной руке он держал кинокамеру — каждое движение хозяина должно было быть запечатлено на пленке, а в другой — поводок собаки, золотистого ретривера, — та должна была приносить подстреленную им дичь. И вот одну из убитых хозяином птиц собака найти не смогла. В тот вечер Купер и ди Чикко обедали с Хемингуэями, и Эрнест в шутку сказал ди Чикко: «Пэт, ваш пес — самый дерьмовый представитель собачьего племени». В это время Мэри жарила утку, но, услышав слова Эрнеста, повернулась к гостям и воскликнула:
— Ты слишком часто произносишь это слово! Можно найти и другие слова, но ты все время говоришь — дерьмовый, дерьмово, дерьмо! Ты вроде бы писатель, и у тебя должен быть хоть какой-нибудь запас слов!
— Мэри, ты просто не знаешь, что, когда побываешь на войне, такие слова приобретают особенный смысл.
— Ты хочешь сказать, что я не была на войне? Ты это хочешь сказать? Как будто я никогда не попадала под бомбежку!
— Ну да, ты знаешь, что такое попасть под обстрел, но это совсем другое, совсем не то, что быть солдатом.
— Ах, вот ты о чем? Но ты же сам на войне был всего лишь наблюдателем!
— Что, по-твоему, я не воевал под Хюртгеном?
— Но ты никогда даже не надевал форму солдата или летчика!
— И я никогда не трахался с генералами, чтобы написать очерк для «Таймс»!
— Назови хоть одного генерала, с которым я трахалась! Ты знаешь мужчин, которых я любила, и просто ревнуешь.
— Ревную? К кому — к этому жалкому журналисту? Трахаться с ним, наверное, так же волнующе, как компостировать билет в метро.
Слово за слово, они теряют контроль над собой, страсти накаляются, и обед идет насмарку. Я сидел во время этой отвратительной сцены и думал, что их враждебность, возможно, объясняется и тем, что эти люди уже не занимаются любовью — по крайней мере, друг с другом.
Помню еще одну безобразную ссору, которая случилась на сей раз в Испании. Мы все тогда жили недалеко от Малаги, на вилле Билла Дэвиса. Эрнест и Билл ушли в Малагу на почту. Там они случайно встретили старых друзей Эрнеста Слим Хейуорд (леди Кейт) и Лорен Бэколл. Эрнест пригласил их к обеду. Они были очаровательны, остроумны и великолепно смотрелись у бассейна в своих потрясающих бикини.
После обеда Эрнест заметил, что раз им всем было так хорошо вместе, почему бы гостьям не остаться на ужин? Однако Слим и Лорен сказали, что у них нет соответствующих туалетов. Тогда Эрнест предложил отвезти дам в их отель в Малаге, где они смогут переодеться. Когда Эрнест ушел в свою комнату снять плавки, Мэри, которая сразу после обеда удалилась к себе, вновь появилась, подошла к Слим и Лорен, сидевшим у бассейна, и заявила:
— Если вы появитесь здесь сегодня вечером, я покажу вам, что умею пользоваться этими штуками.